тельно  не  начали
приобретать опасно хаотический и явно разрушительный характер.
     Было  упущено драгоценное время. И  это тем более обидно, что понимание
международного  значения  грандиозных  преобразований в  такой  стране,  как
Советский Союз,  уже  было  налицо,  проникло  не  только  в  широкие  круги
общественности, но и на высокий государственный уровень.
     Конечно,  мы сами должны усвоить: настоящая  помощь извне придет тогда,
когда  там  окончательно, на фактах убедятся, что мы  действительно  взялись
учиться жить по-новому,  иначе говоря --  как все в цивилизованном мире. Тем
не менее  в  глобальном  балансе интересов  сейчас, в данный  момент, акцент
должен быть сделан на  создании наиболее мощными государствами Запада режима
наибольшего благоприятствования для возвращения России и других стран  СНГ в
мировую цивилизацию.
     Ни мы, ни Запад  не  можем упустить  открывшийся  в результате политики
нового  мышления   шанс.  Сегодня   время   не  бухгалтерских  расчетов,   а
стратегических решений.
     Я  много думаю об этом.  И все больше  убеждаюсь --  оказавшись в новой
ситуации, я  должен,  нравственно обязан  сделать все, чтобы  помочь  успеху
того, что было  начато в  1985 году. Сдвиги к новым отношениям в Европе  и в
мире привели в движение большие, ранее замороженные  силы. Появились и новые
возможности,  и  новые опасности. Поэтому все должны  думать. И не с позиций
политиканства -- как  бы себе урвать побольше  в данный смутный  момент, а с
позиций разумного и ответственного выбора, в конечном счете -- в собственных
же интересах.  Все, кто привержен начавшемуся движению, уже  покончившему  с
"холодной  войной", запустившему процесс разоружения, снявшему многие страхи
(хотя некоторые считают, что это  плохо, -- видно, привыкли жить в состоянии
испуга), должны и дальше идти избранным путем.
     Цивилизация  сегодня  получает  сигналы  тревоги  отовсюду  --  из всех
"внешних сред", окружающих  человека,  --  не  говоря  уже  о  не  до  конца
отключенном сигнале ядерной тревоги. Надо осмыслить -- как жить дальше? Если
Запад  не  будет проявлять внимания  к  Югу,  если  ситуация  там  не  будет
оздоровляться, если не будет видно, что жизнь там улучшается, пусть и не так
быстро,  возникнет  опасный заряд,  похлеще  ядерной  угрозы. А  возможность
движения  к  лучшему  есть. Возьмите  Китай.  Можно  за  что-то  критиковать
китайцев, но факт остается фактом: миллиард с лишним  людей там накормили  и
одели. Прецедент колоссального масштаба. А если на Юге ситуация взорвется --
все взорвется.
     Всем  этим и  должна заняться политика, ориентируясь на XXI век. Я буду
делать  это  в  рамках  международного   Фонда,  взявшего  девиз   "К  новой
цивилизации".
     Когда  я  смотрю  на  сегодняшнюю  российскую  жизнь,  меня  охватывают
противоречивые  чувства надежды  и  тревоги.  Тревоги  потому,  что  еще  не
пройдена нижняя точка кризиса  и не забрезжил свет в  конце туннеля. Надежды
потому,  что  в этой ситуации  люди  проявляют  удивительное самообладание и
терпение.  Они  надеются выйти  на  новую  дорогу,  чтобы достойно  войти  в
двадцать первый век. Буду счастлив, если моя книга поможет в этом поиске.
        От тоталитаризма к демократии

     В  последний  момент  перед  изданием  книги  я  решил  сделать  к  ней
дополнение  --  как бы второе  послесловие. Наиболее  подходящей по теме мне
показалась  лекция, с которой я выступил 8 марта перед большой  аудиторией в
Мюнхене во время своего визита в Германию уже в качестве председателя Фонда.
Там  --  мои  размышления о  сущности перестройки, об  объективной логике ее
развития,  о том, что  сделано и что не удалось сделать  -- и почему. У  нас
этот текст нигде не публиковался.
     XX век подходит к концу. Может быть,  исторически он уже завершился. На
наших  глазах  идет  формирование  политических,  экономических,   моральных
очертаний  нового мира. Так или  иначе  приходит, а  может быть, уже  пришло
время подводить итоги.
     Чем  же  был  XX век?  Это был  век крупнейших,  поистине революционных
свершений  в  науке  и технике,  в  производстве и  потреблении, в  развитии
материальной цивилизации. Этот век породил новые формы общественной жизни. Я
уверен,  что  все это  наложит  отпечаток на  дальнейшее  развитие  мирового
сообщества, на жизнь последующих поколений.
     Но  одновременно  с  этим  XX век  оказался  и  самым  жестоким,  самым
антигуманным  веком в  летописях  человеческой истории.  Он  был  свидетелем
чудовищных,  не  сравнимых с прошлым  войн. Противоречащее здравому смыслу и
разуму  использование  достижений  человеческой  мысли  привело  к  созданию
оружия, способного уничтожить цивилизацию, самого человека. Реальностью стал
экологический кризис, масштабы которого приобретают взрывоопасный характер.
     В  XX  веке  мир  оказался  расколотым  на  противостоящие  друг  другу
социально-экономические системы, отношения между которыми с течением времени
все больше приобретали конфронтационный характер.
     XX  век  стал веком  возникновения и  длительного  господства небывалых
тоталитарных,  воистину  античеловеческих  режимов.  Они  существовали  и  в
Европе, и в Южной Америке, и в Африке, и в Азии. Как, чем это объяснить?
     Глобализация экономических  и  социальных процессов XX века происходила
на фоне и под воздействием ожесточенной борьбы классов и наций, государств и
целых  континентов,  через  революции,  войны  и  экономические  потрясения.
Конфронтационная логика этих процессов и  тяжелейшее материальное состояние,
в котором оказались десятки, сотни миллионов людей, позволяли манипулировать
массами,  навязывать им  демагогические доктрины.  В этих  условиях  и стало
возможным  возникновение авторитарных, диктаторских, тоталитарных обществ  и
режимов. В конечном  счете они не  могли  решить, да и не решили возникавшие
проблемы.  А выход из  создаваемого ими самими  тупика искали в насилии  над
собственным народом или в поиске внешнего врага, в нагнетании напряженности,
в развязывании военных конфликтов.
     Однако  канун  третьего  тысячелетия  христианской  эры   ознаменовался
началом  поворота в  мировой  цивилизации. Один за  другим пали диктаторские
режимы. Огромные  массы  людей, причем в  большинстве случаев  не прибегая к
оружию, сумели  добиться того,  что процессы государственных  преобразований
пошли мирным, демократическим путем.
     Советский Союз, где  шесть  лет назад  началась перестройка, оказался в
центре грандиозных перемен конца XX столетия. Это объяснимо, ибо речь шла об
огромной  стране, раскинувшейся  на  двух  континентах, о  стране, в которой
произошла   великая  революция.  Но  речь  шла  и  об  обществе,  в  котором
сформировался  тоталитарный   режим.   И  наконец,  о  государстве,  которое
превратилось в державу с огромным ядерным потенциалом.
     Сейчас я  не  собираюсь  углубляться  в  нашу  сложную, противоречивую,
трагическую,  беспрецедентную историю.  Скажу  только, что  она  была именно
такой в силу различных внутренних и внешних обстоятельств. Отмечу здесь лишь
одно из них -- может быть, при нынешнем нашем разговоре, его направленности,
его теме, -- главное.
     Из  опыта  всех  стран Европы --  да и  не  только Европы --  известно:
стремление  масс к  прогрессу не  получало  должного развития в тех случаях,
когда власть,  проявившая стремление к  диктатуре, не  имела демократических
противовесов. У нас,  в  России, гражданское общество  до  октября 1917 года
сформироваться  не  успело.  Существовал царистский  режим.  И после Октября
политическая инициатива безраздельно оказалась  в руках  партийных структур,
изначально склонных к монополизму и диктаторским методам.
     Все  тоталитарные  режимы  в  чем-то  схожи,  но   каждый   имеет  свои
особенности. Наша система -- система  сталинизма, а  затем постсталинизма --
отличалась тем, что была всепроникающей и всеохватывающей. Сверху донизу, по
вертикали  и   горизонтали,  она  сковала  все  общество,   подавляла  любое
инакомыслие, используя для этого и репрессивные методы.
     Однако   правящая  верхушка  понимала,  что  нельзя  постоянно  держать
миллионы людей  на  одном страхе.  Отсюда  --  целая  система всеподавляющей
демагогии,  дезинформации,  изоляции  общества от  внешнего мира, от  других
стран  и  народов.  В  целях  сохранения тоталитарного режима безнравственно
эксплуатировались высокие идеалы -- народности,  равенства,  справедливости,
счастливого будущего для всех. Ложь облекалась в демократические декорации.
     У  нас  была  конституция,  у  нас  были  выборы,  у нас  были  советы,
многочисленные  общественные   организации  и  многое  другое.  Но   вся  их
деятельность так же, как и массовые кампании и движения, от  начала до конца
направлялась партийными структурами, их постановлениями, их директивами,  их
решениями    и    указаниями   вождей.   В    результате    общество   стало
сверхцентрализованным,  бюрократизированным.  По существу, оно  оказалось  в
стадии окостенения.
     В  бесправном  положении находились  не только местные  органы, но даже
законодательно-исполнительные  органы власти республик, государств,  как они
именовались в конституции.
     Отличительной особенностью советской тоталитарной системы было то,  что
в СССР  фактически  была полностью ликвидирована частная  собственность. Тем
самым   человек   был  поставлен  в  полную   материальную   зависимость  от
государства,  которое  превратилось в  монопольного  экономического монстра.
Господство государственной собственности в той или иной ее форме было полным
--  ив этом не  должно быть никаких  заблуждений, в том числе и относительно
колхозов: назывались  они кооперативными хозяйствами,  но на  самом деле они
действовали в рамках тех  же принципов,  что и  предприятия,  находившиеся в
государственной собственности.
     Все это привело  к анемии, к  экономической и  социальной апатии. Массы
народа,  отчужденные от  собственности,  от власти,  от  самодеятельности  и
творчества,  превращались  в  пассивных  исполнителей приказов  сверху.  Эти
приказы могли носить разный характер: план, решение совета, указание райкома
и так  далее -- это не меняет сути дела. Все определялось сверху, а человеку
отводилась роль пассивного винтика в этой страшной машине.
     В  обществе  в  такой ситуации были подорваны  стимулы  к  эффективному
труду,  да  и  к   участию   в  общественно-политической  жизни,  стимулы  к
предприимчивости и инициативе, хозяйственной и другой,  глубоко  укоренилась
уравнительная психология.
     Причем  --  и  это правда  -- недовольство  существующим  положением  в
обществе  практически было всегда. Вы можете сказать:  а в какой  стране все
всем  довольны?  Наверное, это так: общество, в  котором  все всем довольны,
обречено на умирание. Но я в данном случае говорю о другом.
     Люди не  мирились  с  тоталитарной  системой.  Люди  видели, что  живут
гораздо хуже, чем могли жить, располагая  такими огромными ресурсами, такими
огромными возможностями. И все время общество было в ожидании перемен. А это
ожидание подкреплялось пропагандой, утверждавшей: вот-вот перемены наступят.
Сменялись программы, и  каждая из  них  твердо, надежно,  со  статистикой, с
заключением научных центров доказывала: завтра все  будет иначе,  завтра все
будет  лучше. Это тоже  сдерживало людей, не давало  им пойти на решительные
меры.
     Такова была ситуация.
     Но  есть  и  еще одна  правда.  Когда  ты  десятилетия  живешь в  таком
обществе,  то  возникают определенные стереотипы, привычки,  создается  своя
особая культура  (если  это можно  назвать  культурой  --  может  быть,  это
антикультура), свои правила и  даже  традиции. Участью  общества была боязнь
перемен.  Для многих  стала характерной  неприязнь к  новым  формам жизни, к
свободе. И не только в экономической жизни, но и в духовной культуре.
     И вот сейчас нас, может быть, больше всего сдерживают эти привычки, эти
традиции, которые  сложились за  долгие десятилетия, когда  мы реализовывали
сталинскую концепцию организации  жизни общества. Иждивенческая  психология,
суть которой можно свести к  двум-трем словам: пусть думают вожди, политики,
а мы подождем и  посмотрим, что они нам могут дать, -- живуча и сегодня. Она
сказывается  до сих пор.  И без учета этой  реальности понять  нашу ситуацию
невозможно.
     Словом,  сознание  необходимости  перемен  в  обществе  зрело  давно  и
приобретало самые  разные формы. Одной из них было явление, которое получило
название диссидентского движения. И его наиболее  выдающимся  представителем
был академик  Андрей Сахаров. Читая  его оставшиеся без ответа письма бывшим
руководителям  страны,  видишь,  насколько  точно  он  определил  причины  и
последствия общего  нашего  кризиса,  насколько разумными  были  многие  его
рекомендации.
     Ощущение,  что  не   все  в  системе   было  благополучно,  появлялось,
проявлялось  после  смерти  Сталина не раз  и  в  высшем руководстве страны.
Предпринимались  попытки  частичных  реформ.  Но  они  ничего  не  меняли  в
политической  структуре общества, не затрагивали отношений собственности, не
затрагивали монополии партии на власть, на духовную жизнь. И поэтому все они
оказались обреченными. Нужны были не меры, пусть даже и крупные; нужна  была
принципиально иная политика, новый политический путь.
     "Так больше  жить нельзя!" -- эта фраза была произнесена  в ночь  перед
мартовским  пленумом Центрального Комитета партии  1985 года,  который после
смерти  Черненко  должен  был  избрать   нового  Генерального  секретаря  --
фактически в наших  условиях  главу государства. Именно  с этого времени,  а
особенно  с апреля 1985 года, начала формироваться и проводиться такая новая
политика, начал прокладываться новый политический путь.
     Понимали  ли  те,  кто   начинал,   кто  осмелился  поднять   руку   на
тоталитарного монстра, что их ждет? Понимали ли они масштаб того, на что они
идут?
     Поскольку это впрямую и в первую очередь относится ко мне, я скажу:  мы
хорошо  знали  существующую  систему.  Знали  ее изнутри.  И  понимали,  что
придется  пойти далеко  и что это  будет не  просто.  Мы это чувствовали уже
тогда, с самого начала.
     Я   хочу   сказать,  что   развитие  философии  перестройки,   политики
перестройки прошло  через ряд этапов. Это был мучительный и сложный процесс.
Приходится ломать себя. Ведь прежде всего перестройка -- это революция умов.
Все остальное -- это вторично.
     Все    мы    были   детьми    своего    времени,    сформировались    в
командно-административной системе, в  атмосфере, в которой жило  общество. И
мы были частью этого общества. Да, делая свой выбор, мы были за перемены, мы
были   недовольны   существовавшими   порядками,   не   хотели   мириться  с
безобразиями, творившимися  под прикрытием  социалистических лозунгов. И тем
не менее на  всех наших инициативах и методах действий сказывались привычки,
выработанные нашим  прошлым  опытом.  Все  приходилось делать с оглядкой  на
идеологические догмы и  на  возможную реакцию партии. А как партии следят за
своими вождями? За каждым словом!
     Однако,  повторяю, принципиальный  выбор был  сделан. На избранном пути
были неудачные попытки. Была поначалу и недооценка того, с каким обществом и
с каким наследием прошлого мы встретились.
     По  мере  того  как  силы  старого  осознавали,  что  им  грозит, стало
нарастать  сопротивление  и в обществе  развернулась  настоящая ожесточенная
схватка. Политическая схватка. И только расширение  демократии и утверждение
гласности  все  же  позволили  нам в  самых  сложных  условиях  накапливать,
наращивать потенциал демократии и тем самым создавать защитные механизмы для
проведения нового политического  курса,  для  перестройки. И делать перемены
необратимыми.
     В  конечном счете  мы и  теоретически, и  в  реальной  жизни  пришли  к
пониманию  того,  что  свобода,  которую  мы хотели дать  народу,  обществу,
предполагает  правовое  государство,  разделение властей,  свободу  слова  и
вероисповеданий,    признание   инакомыслия,   многопартийность,   подлинную
выборность органов власти, многообразие форм собственности, включая частную,
рыночные отношения и отказ от унитарности многонационального государства.
     В свою очередь, возникло  понимание и того, что внутри страны мы ничего
не  добьемся без коренного  изменения отношений с  внешним  миром. Отсюда --
новое политическое мышление, новые подходы  во внешней политике,  основанные
на  общечеловеческих ценностях, на  признании  взаимозависимости всех частей
цивилизованного  мира, на понимании жизненной необходимости прекратить гонку
вооружений,  покончить  с  "холодной  войной".  И еще.  Наше общество,  если
соотносить военные расходы с валовым национальным продуктом, оказалось одним
из  самых милитаризованных среди  развитых  государств. Это деформировало не
только  нашу экономику, лишило ее жизненных соков, возможностей для  решения
социальных проблем, но  это деформировало  и наше сознание.  Мы должны  были
покончить с гнетом милитаризма в нашей стране.
     Я думаю, одна эта инвентаризация проблем,  задач,  которые сразу встали
перед  нами, показывает,  каков  должен  был быть  масштаб перемен  и какова
степень ответственности  тех,  кто решился пойти на их  осуществление. Можно
было себе заранее представить, что нас ждут тяжелые испытания.
     Переломным в  ходе всех  развернувшихся процессов оказался год  1988-й.
Именно в этом году мы приступили к глубокой реформе политической системы.
     До этого мы пробовали проводить частичные реформы в аграрном секторе, в
машиностроении.  Мы  пробовали ввести  в  ряде  министерств  новые  принципы
хозяйствования, дать предприятиям  больше  самостоятельности. Все эти пробы,
все эти  частные подходы  ничего  не  давали.  Все упиралось в  политическую
систему,  ядром  которой являлась  партия. Партия --  государство. Поэтому и
нужна была политическая реформа.
     Я  специально  говорю  сейчас  об этом потому, что идет  слишком  много
споров:  надо ли  было  так раскручивать демократию в стране?  Надо ли  было
начинать  политическую  реформу, не реформировав экономику?  Да,  надо было,
потому что все попытки  реформировать экономику и все остальное общество без
политической  реформы,  без  снятия монополии  партии  на  власть не  давали
результатов.
     Уже в 1988 году  перестройка начала буксовать.  Все  хорошие лозунги, и
хорошая политика, и аплодисменты, приветствовавшие  эту политику, -- все это
было, но  все оставалось на  месте,  ничего не менялось.  Поэтому нужно было
подкрепить   решительность  тех,   кто  наверху  пошел   на  реформы.  Через
развертывание демократии, через проведение политической реформы, через новые
свободные выборы нужно было вводить новые силы.  Поддержать революцию сверху
революцией  снизу.  Вот  объяснение  процессов, через  которые  мы прошли  в
1988--1989 годах.
     Иногда нам ставят в  пример Пиночета,  который,  используя диктаторские
возможности, провел реформы.  Нам говорят, в  Китае крепко держат  власть  в
руках партии и  тем не менее двигают реформу. У меня нет возможностей читать
курс лекций на  этот счет  -- у меня одна лекция, я располагаю  ограниченным
временем. Но я прошу всех думающих и мыслящих людей вдуматься в  наш опыт. Я
думаю, невозможно было не прийти к  тому выводу, к  какому мы пришли. Как бы
это  ни  было  трудно,  это  надо было  сделать.  Без  политической  реформы
государства,   без  политического  плюрализма,  демократии,  опирающейся  на
многопартийность, без политической свободы, без экономической свободы ничего
не могло получиться.
     Однако, если бы мы на XIX  партийной конференции  летом 1988 года прямо
сказали: задача состоит в том,  чтобы партию отодвинуть,  убрать ее из сферы
государственной,  чтобы  партия  занимал