хожу к Сталину, кто бы у него
ни  был,  что бы он ни делал,  и прямо обращаюсь к нему.  Он прерывает
свои разговоры или свое заседание и занимается тем, что я ему приношу,
- дела Политбюро срочнее всех других.  Но это мое право и по отношению
ко всем секретарям ЦК,  и всем советским  вельможам.  Когда  нужно,  я
вхожу    на    любое   заседание   (скажем,   например,   официального
правительства,  Совнаркома) или в кабинет любого министра, не ожидая и
не  докладываясь,  и  прямо  обращаюсь  к  нему,  что  бы он ни делал,
прерывая его.  Это моя прерогатива как секретаря Политбюро - я прихожу
только по делам Политбюро, а более важных и срочных нет.
     В первые дни моей работы я десятки раз  в  день  хожу  к  Сталину
докладывать  ему  полученные  для  Политбюро  бумаги.  Я  очень быстро
замечаю,  что ни содержание,  ни судьба этих бумаг совершенно  его  не
интересуют.  Когда я его спрашиваю,  что надо делать по этому вопросу,
он отвечает:  "А что,  по-вашему,  надо делать?" Я отвечаю - по-моему,
то-то:  внести  на  обсуждение  Политбюро,  или  передать  в  какую-то
комиссию  ЦК,  или  считать  вопрос   недостаточно   проработанным   и
согласованным и предложить ведомству его согласовать сначала с другими
заинтересованными ведомствами и т.  д.  Сталин сейчас же  соглашается:
"Хорошо,  так и сделайте".  Очень скоро я прихожу к убеждению,:  что я
хожу к нему зря и что мне надо проявлять больше инициативы.  Так  я  и
делаю. В секретариате Сталина мне разъясняют, что Сталин никаких бумаг
не читает и никакими делами не интересуется.  Меня  начинает  занимать
вопрос, чем же он интересуется.
     В ближайшие дни я получаю неожиданный ответ  на  этот  вопрос.  Я
вхожу  к Сталину с каким-то срочным делом как всегда,  без доклада.  Я
застаю Сталина  говорящим  по  телефону.  То  есть,  не  говорящим,  а
слушающим  -  он  держит  телефонную  трубку  и  слушает.  Не хочу его
прервать,  дело у меня срочное,  вежливо жду,  когда  он  кончит.  Это
длится некоторое время.  Сталин слушает и ничего не говорит.  Я стою и
жду.  Наконец я с удивлением замечаю,  Что на всех четырех  телефонных
аппаратах, которые стоят на столе Сталина, трубка лежит, и он держит у
уха трубку от какого-то непонятного и мне неизвестного телефона,  шнур
от которого идет почему-то в ящик сталинского стола. Я еще раз смотрю;
все четыре сталинских  телефона:  этот  -  внутренний  цекистский  для
разговоров  внутри  ЦК,  здесь  вас  соединяет  телефонистка  ЦК;  вот
"Верхний  Кремль"  -  это  телефон  для  разговоров  через  коммутатор
"Верхнего  Кремля";  вот  "Нижний  Кремль" - тоже для разговоров через
коммутатор  "Нижнего  Кремля";  по  обоим  этим  телефонам  вы  можете
разговаривать  с  очень  ответственными  работниками или с их семьями;
Верхний соединяет больше служебные кабинеты, Нижний - больше квартиры;
соединение происходит через коммутаторы, обслуживаемые телефонистками,
которые все подобраны ГПУ и служат в ГПУ.
     Наконец, четвертый    телефон    -    "вертушка".   Это   телефон
автоматический с очень ограниченным числом абонентов  (60,  потом  80,
потом  больше).  Его  завели  по  требованию  Ленина,  который находил
опасным,  что секретные и очень важные разговоры ведутся по  телефону,
который всегда может подслушивать соединяющая телефонная барышня.  Для
разговоров исключительно между членами правительства была  установлена
специальная    автоматическая   станция   без   всякого   обслуживания
телефонистками.  Таким  образом  секретность  важных  разговоров  была
обеспечена.  Эта  "вертушка"  стала,  между  прочим,  и  самым  важным
признаком вашей принадлежности к высшей власти.  Ее  ставят  только  у
членов  ЦК,  наркомов,  их  заместителей,  понятно,  у  всех  членов и
кандидатов Политбюро;  у всех этих лиц в их  кабинетах.  Но  у  членов
Политбюро также и на их квартирах.
     Итак, ни по одному из этих телефонов Сталин не говорит. Мне нужно
всего  несколько  секунд,  чтобы,  это  заметить  и сообразить,  что у
Сталина в его письменном столе есть какая-то центральная станция,  при
помощи  которой  он  может  включиться  и  подслушать  любой разговор,
конечно,  "вертушек".  Члены правительства,  говорящие по "вертушкам",
все твердо уверены, что их подслушать нельзя - телефон автоматический.
Говорят они поэтому совершенно откровенно,  и так можно узнать все  их
секреты.

     Сталин подымает  голову  и  смотрит  мне  прямо  в  глаза тяжелым
пристальным взглядом.  Понимаю ли я, что я открыл? Конечно, понимаю, и
Сталин это видит, С другой стороны, так как я вхожу к нему без доклада
много раз в день,  рано или поздно эту механику я должен  открыть,  не
могу не открыть.  Взгляд Сталина спрашивает меня,  понимаю ли я, какие
последствия вытекают  из  этого  открытия  для  меня  лично.  Конечно,
понимаю.  В  деле борьбы Сталина за власть этот секрет - один из самых
важных:  он  дает  Сталину  возможность,  подслушивая  разговоры  всех
Троцких,  Зиновьевых  и  Каменевых  между  собой,  всегда быть в курсе
всего,  что они затевают,  что они думают, а это - оружие колоссальной
важности.  Сталин  среди них один зрячий,  а они все слепые.  И они не
подозревают, и годами не будут подозревать, что он всегда знает все их
мысли, все их планы, все их комбинации, и все, что они о нем думают, и
все,  что они против него затевают.  Это для него  одно  из  важнейших
условий  победы  в борьбе за власть.  Понятно,  что за малейшее лишнее
слово по поводу этого секрета Сталин меня уничтожит мгновенно.
     Я смотрю тоже Сталину прямо в глаза. Мы ничего не говорим, но все
понятно и без слов.  Наконец я делаю вид,  что не хочу его отвлекать с
моей  бумагой  и  ухожу.  Наверное  Сталин считает,  что секрет я буду
хранить.
     Обдумав все  это  дело,  я  прихожу к выводу,  что есть во всяком
случае еще один человек, Мехлис, который тоже не может не быть в курсе
дела - он тоже входит к Сталину без доклада. Выбрав подходящий момент,
я ему говорю,  что я,  так же, как и он, знаю этот секрет, и только мы
его, очевидно, и знаем. Мехлис, конечно, ожидал, что я рано или поздно
буду знать.  Но он меня поправляет: кроме нас знает и еще кто-то: тот,
кто  всю  эту  комбинацию технически организовал.  Это - Гриша Каннер.
Теперь между собой уже втроем мы говорим об этом свободно, как о нашем
общем секрете.  Я любопытствую, как Каннер это организовал. Он сначала
отнекивается и отшучивается,  но бахвальство берет верх, и он начинает
рассказывать. Постепенно я выясняю картину во всех подробностях.
     Когда Ленин  подал  мысль  об  устройстве   автоматической   сети
"вертушек",  Сталин  берется  за  осуществление мысли.  Так как больше
всего "вертушек"  надо  ставить  в  здании  ЦК  (трем  секретарям  ЦК,
секретарям  Политбюро  и  Оргбюро,  главным помощникам секретарей ЦК и
заведующим важнейшими  отделами  ЦК),  то  центральная  станция  будет
поставлена в здании ЦК, и так как центр сети технически целесообразнее
всего ставить в том пункте,  где сгруппировано больше всего  абонентов
(а  их  больше  всего  на  5-м  этаже  -  три секретаря ЦК,  секретари
Политбюро и Оргбюро, Назаретян, Васильевский - уже семь аппаратов), то
он ставится здесь, на 5-м этаже, где-то недалеко от кабинета Сталина.
     Всю установку делает  чехословацкий  коммунист  -  специалист  по
автоматической телефонии. Конечно, кроме всех линий и аппаратов Каннер
приказывает ему сделать и контрольный пост, "чтобы можно было в случае
порчи  и  плохого функционирования контролировать линии и обнаруживать
места порчи".  Такой  контрольный  пост,  при  помощи  которого  можно
включаться  в  любую  линию и слушать любой разговор,  был сделан.  Не
знаю, кто поместил его в ящик стола Сталина - сам ли Каннер или тот же
чехословацкий  коммунист.  Но  как только вся установка была кончена и
заработала,  Каннер позвонил в ГПУ Ягоде от имени Сталина  и  сообщил,
что  Политбюро  получило  от  чехословацкой  компартии точные данные и
доказательства,  что чехословацкий техник - шпион;  зная это, ему дали
закончить  его  работу по установке автоматической станции;  теперь же
его надлежит  немедленно  арестовать  и  расстрелять.  Соответствующие
документы ГПУ получит дополнительно.
     В это время ГПУ расстреливало "шпионов" без малейшего  стеснения.
Ягоду  смутило  все же,  что речь идет о коммунисте - не было бы потом
неприятностей.  Он  на  всякий   случай   позвонил   Сталину.   Сталин
подтвердил.  Чехословацкого коммуниста немедленно расстреляли. Никаких
документов Ягода не получил и через несколько дней  позвонил  Каннеру.
Каннер  сказал  ему,  что  дело не кончено - шпионы и враги проникли в
верхушку чехословацкой компартии; материалы по этому поводу продолжают
быть чрезвычайно секретными и не выйдут из архивов Политбюро.
     Ягода этим объяснением удовлетворился.  Нечего  и  говорить,  что
обвинения  были полностью выдуманы и никаких бумаг в архивах Политбюро
по этому делу не было.
     Передо мной  встает  проблема.  Что  я  должен  делать?  Я - член
партии.  Я знаю, что один член Политбюро имеет возможность шпионить за
другими  членами  Политбюро.  Должен  ли я предупредить этих остальных
членов Политбюро?
     Какие последствия это будет иметь для меня лично, не представляет
для меня никаких сомнений.  Погибну ли я жертвой "несчастного  случая"
или  ГПУ  для Сталина смастерит обо мне дело,  что я диверсант и агент
английского империализма, Сталин во всяком случае со мной расправится.
Для большой цели можно жертвовать собой.  Стоит ли для этого?  То есть
для того, чтобы помешать одному члену Политбюро подслушивать разговоры
других.  Я  решаю,  что здесь не надо торопиться.  Сталинский секрет я
знаю:  раскрыть его я всегда успею, если это будет очень важно. Пока я
этой важности не чувствую - полгода пребывания в Оргбюро унесло у меня
уже немало иллюзий;  я уже хорошо вижу,  что идет борьба за власть,  и
довольно  беспринципная;  ни  к одному из борющихся за власть я особых
симпатий не чувствую.  И, наконец, если Сталин подслушивает Зиновьева,
то,  может быть, Зиновьев каким-то образом в свою очередь подслушивает
Сталина. Кто его знает? Я решаю: подождем, увидим.
     Первое время моей работы секретарем Политбюро я чрезвычайно занят
реорганизацией моего секретариата.  Разбирая разные бумаги  Политбюро,
мимоходом наталкиваюсь на следы удивительных и интересных дел.
     Вот, например,  доклады ГПУ о постоянно  производимых  и  тем  не
менее безрезультатных поисках.  Не без труда добираюсь до смысла дела.
Оказывается,  по  окончании  гражданской  войны  Политбюро,  с   одной
стороны,  констатировало,  что решающую роль в ней сыграла конница,  и
следует уделить очень  большое  внимание  ее  улучшению,  а  с  другой
стороны,  что  во  время  гражданской войны коннозаводство в Советской
России было полностью разрушено,  поголовье конских заводов,  и в  том
числе  лучшие  племенные  производители,  были полностью реквизированы
воинскими  частями  и  большей  частью  погибли  на   фронтах.   Чтобы
ремонтировать  конницу,  нужно  было начинать с приобретения племенных
жеребцов,  чтобы восстановить коннозаводство.  Но в это время -  конец
1920  года,  начало 1921 года - никакие страны советскую власть еще не
признавали,  никакой нормальной торговли с заграницей не было, никаких
сумм  для  покупок  за границей нельзя было депозировать в заграничных
банках - на них сейчас бы был наложен арест  по  жалобам  иностранцев,
ограбленных  большевистской  революцией.  Как  быть?  Не без труда был
найден способ.  Через  темных  дельцов,  через  которых  сбывались  за
границу  драгоценности,  происходившие от ограбления советской властью
всяких буржуев,  удалось наладить нужную линию.  Можно  было  закупить
нужных   жеребцов  в  Аргентине  будто  бы  шведским  коннозаводчиком,
перевезти их  нормально  в  Швецию  на  север,  близ  советской  плохо
охраняемой  границы  и  там  переправить  их в Советскую Россию.  Было
выделено на эту операцию 7 миллионов долларов в  американской  валюте.
Но так как операцию нельзя было вести через банки, надо было перевезти
всю эту валюту в Аргентину.  Доверить эту сумму  темным  дельцам  было
нельзя.  Политбюро решило выделить старого большевика, не то члена, не
то кандидата в члены ЦК,  пользовавшегося полным  доверием.  Ему  были
изготовлены  все  нужные (фальшивые) документы,  длинная цепь охраны и
сопровождения из агентов иностранного отдела ГПУ,  и доллары ему  были
вручены в крупных купюрах. Он выехал со своими долларами и на каком-то
этапе пути вдруг исчез. Тщательное расследование ГПУ привело к полному
убеждению,  что  он  не пал жертвой несчастного случая или бандитизма.
Было  неоспоримо  доказано,  что  он  основательно   подготовил   свое
исчезновение  и сбежал со своими долларами.  Политбюро приказало найти
его во что бы то ни стало и сколько  бы  это  ни  стоило.  Но  никакие
розыски  не  дали  никаких результатов.  Пропал,  как в воду канул.  В
отчетах ГПУ он фигурировал под  какой-то  условной  кличкой.  В  конце
концов я мог бы установить его настоящее имя, основательно порывшись в
архивах Политбюро, но для этого у меня не было времени.
     Я решил,  что  я  всегда  успею  установить,  кто из старых очень
крупных большевиков перестал с этой даты фигурировать в большевистской
верхушке,  во всех отчетах, списках членов ЦК и т. д. Но так этим и не
занялся.  Предоставляю решить эту загадку одному из  историков  партии
или "кремленологов".
     Заседания Политбюро   происходили   обычно   в   зале   заседаний
Совнаркома  СССР.  Почти  во  всю длину длинного,  но не широкого зала
тянется стол,  вернее, два, так как посередине его проход. Стол покрыт
красным сукном. В одном конце стола кресло председателя. Здесь заседал
всегда  Ленин.  Теперь  в   этом   кресле   сидит   Каменев,   который
председательствует  на заседаниях Политбюро.  Члены Политбюро сидят по
обе стороны стола лицом друг к другу.  По левую  руку  от  Каменева  -
Сталин.  По  правую  - Зиновьев.  Между Каменевым и Зиновьевым к концу
стола приставлен небольшой столик;  за ним сижу я.  На столике у  меня
телефон,  которым  я связан с моим персоналом,  находящимся в соседнем
зале,  где ждут вызванные к заседанию Политбюро.  Когда меня  вызывает
помощница,  у меня вспыхивает лампочка.  Я ей говорю,  кого впустить в
зал заседаний по каждому  пункту  повестки.  Постановления  Политбюро,
которые  я  записываю  на  отдельных  карточках,  я передаю через стол
сидящему напротив меня Сталину.  Он просматривает и обычно  возвращает
мне - это значит:  "нет возражений". Если вопрос очень важен и сложен,
он передаст мне  карточку  через  Каменева,  который  просматривает  и
ставит птичку ("согласен").
     За Сталиным и Зиновьевым сидят остальные члены Политбюро.  Обычно
рядом  с  Зиновьевым Бухарин,  за ним Молотов (он - кандидат),  за ним
Томский.  За Сталиным Рыков,  за  ним  обычно  Цюрупа  -  он  не  член
Политбюро,  но он заместитель председателя Совнаркома и член ЦК: еще с
Ленина повелось, что он всегда участвует в заседаниях Политбюро скорее
для  того,  чтобы  быть  в курсе решений,  чем с правом совещательного
голоса;  правда,  выступает он редко,  больше слушает. За ним Троцкий.
Калинин то за ним,  то за Томским. В самом конце зала закрытая дверь в
соседний зал.
     Соседний зал,  в  котором  ждут  вызванные,  полон народу.  Здесь
всегда почти все правительство (наркомы и  их  заместители)  в  полном
составе.  На  обычном  заседании  Политбюро  обсуждается  добрая сотня
вопросов,  касающихся  почти  всех  ведомств.  Все  вызванные   ходят,
разговаривают,   курят,   слушают   анекдоты,   которые   сочиняет   и
рассказывает им Радек,  и пользуются случаем для обсуждения и  решения
всяких  междуведомственных  дел.  На заседание впускаются только лица,
вызванные по данному вопросу.  Входят в зал рысцой -  время  Политбюро
дорого.  Вопрос окончен - вызванные по нему без церемонии выставляются
из зала заседаний.
     Каменев председательствует  превосходно.  Очень  хорошо руководит
прениями, прерывает лишние разговоры. быстро приходит к решению. Перед
ним хронометр;  на листе бумаги он отмечает время, отпускаемое каждому
оратору,  время  начала  выступления  и  конца.  Сталин   никогда   не
председательствует - он и не был бы способен это делать.  На заседании
члены Политбюро все время обмениваются записочками на особых маленьких
бланках, озаглавленных "К заседанию Политбюро".

     Всегда хорошо  запоминается что-то новое.  О большинстве из сотен
заседаний Политбюро, на которых я секретарствовал, мне трудно что-либо
вспомнить - стало рутиной. Но первое заседание вижу ясно.
     Заседание назначено на десять  часов.  Без  десяти  десять  я  на
месте, проверяю, все ли в порядке, снабжены ли члены Политбюро нужными
материалами.  Без одной  минуты  десять  с  военной  точностью  входит
Троцкий и садится на свое место.  Члены тройки входят через три-четыре
минуты один за другим - они, видимо, перед входом о чем-то совещались.
Первым  входит Зиновьев,  он не смотрит в сторону Троцкого,  и Троцкий
тоже делает вид,  что его не видит,  и рассматривает  бумаги.  Третьим
входит Сталин.  Он направляется прямо к Троцкому и размашистым широким
жестом дружелюбно пожимает ему руку. Я ясно ощущаю фальшь и ложь этого
жеста; Сталин - ярый враг Троцкого и его терпеть не может. Я вспоминаю
Ленина: "Не верьте Сталину: пойдет на гнилой компромисс и обманет". Но
мне еще придется много вещей узнать о моем патроне.
     То, что члены тройки на заседании сидят в конце стола рядом  друг
с  другом,  чрезвычайно облегчает им технику согласовывания совместных
решений - обмен записочками,  текст которых остальные члены  Политбюро
практически не видят,  и замечаниями вполголоса,  взаимная поддержка -
пока тройка работает  в  полном  согласии,  и  механизм  ее  не  имеет
перебоев.
     Каменев не только хорошо ведет заседания,  он поддерживает  живой
тон,  часто  острит;  кажется,  этот  тон  идет  еще со времен Ленина.
Зиновьев полулежит в своем кресле,  часто запускает  руку  в  шевелюру
сомнительной  чистоты,  вид  у  него  скучающий  и не очень довольный.
Сталин  курит  трубку,  часто  подымается   и   ходит   вдоль   стола,
останавливаясь перед ораторами. Говорит мало.



ГЛАВА 5. НАБЛЮДЕНИЯ СЕКРЕТАРЯ ПОЛИТБЮРО

     ГЕРМАНСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ.  РАСШИРЕНИЕ  РЕВВОЕНСОВЕТА.  СВОБОДА ВНУТРИ
ПАРТИИ. ПАРТИЙНЫЙ БЮРОКРАТИЗМ И МАНЕВРЫ ВОКРУГ НЕГО. ДИСКУССИЯ. ПРАВАЯ
ОППОЗИЦИЯ   И  ЛЕВЫЙ  ТРОЦКИЙ.  МЕТОД  СТАЛИНА.  СТАЛИН  -  АНТИСЕМИТ.
ПОСКРЕБЫШЕВ.

     Недели через две после начала моей работы в Политбюро, 23 августа
1923 года,  я секретарствую на особом, чрезвычайно секретном заседании
Политбюро, посвященном только одному вопросу - о революции в Германии.
На  заседании  присутствуют члены и кандидаты Политбюро,  и кроме того
Радек,  Пятаков и Цюрупа.  Радек,  член исполкома  Коминтерна,  делает
доклад о быстро растущей революционной волне в Германии.  Первым после
него берет слово Троцкий.  "Хронически воспаленный Лев Давыдович", как
называют  его  злые языки,  чувствует себя в своей стихии и произносит
сильную речь, полную энтузиазма.
     Вот, товарищи,  наконец, эта буря, которую мы столько лет ждали с
нетерпением и которая призвана изменить лицо  мира.  События,  которые
идут,  будут  иметь колоссальное значение.  Германская революция - это
крушение капиталистического мира. Но надо видеть действительность, как
она  есть.  Для нас это игра ва-банк.  Мы должны поставить на карту не
только судьбу германской  революции,  но  и  существование  Советского
Союза  Если германская революция удастся,  капиталистическая Европа не
сможет ее допустить и попытается раздавить  ее  силой  оружия.  Мы  со
своей  стороны  должны  бросить в борьбу все наши силы,  так как исход
борьбы  решит  все.  Или  мы  выиграем,  и  победа  мировой  революции
обеспечена,  или мы проиграем, и тогда проиграем и первое про