анам.
     Я пришел скорее к тому мнению, что Ленин был хороший организатор.
То,  что  ему  удалось  взять  власть в большой стране,  при ближайшем
рассмотрении говорит  много  о  слабости  его  противников  (чемпионов
революционной  разрухи),  об  их неумелости и отсутствии политического
опыта,  об  общей  анархии,  в  которой  небольшая   группа   прилично
организованных  ленинских  профессиональных  революционеров  оказалась
более умелой и чуть ли не единственной чего-то  стоящей  организацией.
Особого ленинского гения я как-то во всем этом найти не смог.
     Чего Ленин хотел?  Конечно,  осуществления  коммунизма.  К  этому
после взятия власти Ленин и его партия шли напролом.  Известно,  что в
течение трех-четырех лет это привело к полной катастрофе. В позднейших
партийных  изложениях  это  стыдливо  изображается не как крах попытки
построения  коммунистического   общества,   а   как   крах   "военного
коммунизма".  Это, конечно, обычная ложь и фальсификация. Провалился в
эти годы коммунизм вообще. Как Ленин принял этот провал?
     Официальные ленинские   выступления  говорят  о  том,  как  Ленин
вынужден  был  изобразить  отступление  партии  перед  провалом.  Меня
интересовало,  что  Ленин  на самом деле об этом провале думал.  Ясное
дело,  откровенные мысли  Ленина  могло  знать  только  его  ближайшее
окружение,  в  частности,  две  его секретарши,  Гляссер и Фотиева,  с
которыми он работал весь день. Я хотел расспросить их о том, что Ленин
говорил по этому поводу в откровенных разговорах с ними.
     Это было сначала не так легко.  Первое время для секретарш Ленина
я был "человек Сталина".  Не скоро, через несколько месяцев, все время
сталкиваясь с ними по работе,  я произвел на них  другое  впечатление:
что я - "человек Политбюро",  а сталинский помощник формально. Тогда я
постепенно смог говорить с ними о Ленине.  И  наконец  смог  поставить
вопрос,  что  Ленин на самом деле думал о НЭПе,  считал ли он,  что мы
перед крахом коммунистической теории или нет.  Секретарши сказали мне,
что они ставили Ленину вопрос именно так. Ленин отвечал, им: "Конечно,
мы провалились.  Мы думали осуществить новое коммунистическое общество
по  щучьему  велению.  Между тем,  это вопрос десятилетий и поколений.
Чтобы партия не потеряла  душу,  веру  и  волю  к  борьбе,  мы  должны
изображать  перед  ней возврат к меновой экономике,  к капитализму как
некоторое временное отступление.  Но для себя мы должны  ясно  видеть,
что  попытка  не  удалась,  что так вдруг переменить психологию людей,
навыки их вековой жизни нельзя.  Можно попробовать загнать население в
новый  строй  силой,  но вопрос еще,  сохранили ли бы мы власть в этой
всероссийской мясорубке".
     Я всегда  думал об этих словах Ленина,  когда через несколько лет
Сталин начал осуществлять всероссийскую мясорубку,  загонять  народ  в
коммунизм   силой.  Оказалось,  что,  если  не  останавливаться  перед
десятками  миллионов  жертв,  это  может  выйти.  А  власть  при  этом
сохранить  можно.  Ленина остановил Кронштадт и Антоновское восстание.
Сталин перед Архипелагом Гулагом не остановился.
     Интересная деталь.  Я  хотел  узнать,  какими  книгами чаще всего
пользовался Ленин.  Как мне сказала  Гляссер,  среди  этих  книг  была
"Психология толпы" Густава Лебона.  Остается гадать, пользовался ли ею
Ленин как незаменимым практическим ключом к воздействию на  массы  или
извлек  из  замечательного труда Лебона понимание того,  что,  вопреки
наивным теориям Руссо, то сложное вековое переплетение элементов жизни
декретами фантазеров и догматиков изменить совсем не так легко (отчего
после всех блестящих,  революций и возвращается всегда ветер "на круги
своя").
     Было совершенно ясно,  что Троцкий,  как и Ленин,  был  фанатиком
коммунистической  догмы (только менее гибким).  Его единственной целью
также было установление коммунизма. О благе народа вопрос для него мог
стоять  лишь  как  какая-то отвлеченная норма далекого будущего,  да и
ставился ли?
     Но тут  пришлось  мысленно  разделить  властителей  России на три
разные группы:  первая  -  Ленин  и  Троцкий  -  фанатики  догмы;  они
доминировали  в  годы  1917  -  1922,  но  сейчас они уже представляли
прошлое.  У власти и в борьбе за власть были  две  другие  группы,  не
фанатики  догмы,  а  практики  коммунизма.  Одна  группа - Зиновьева и
Каменева,  другая - Сталина и Молотова. Для них коммунизм был методом.
Оправдавшим  себя  методом  завоевания  власти  и  вполне продолжающим
оправдывать себя  методом  властвования.  Зиновьевы  и  Каменевы  были
практиками  пользования  властью;  ничего  нового  не  изобретая,  они
старались продолжать ленинские способы.  Сталины и Молотовы стояли  во
главе   аппаратчиков,   постепенно   захватывавших  власть,  чтобы  ею
пользоваться;  как принято теперь говорить,  группы  "бюрократического
перерождения" или "вырождения" партии. Для обеих групп, представлявших
настоящее и будущее партии и власти,  вопрос о благе народа  никак  не
стоял, и его как-то даже неловко было ставить. Наблюдая их весь день в
повседневной работе,  я должен был  с  горечью  заключить,  что  благо
народа - последняя их забота.  Да и коммунизм для них - только удачный
метод, который никак нельзя покидать.
     Пришлось сделать    вывод,   что   социальная   революция   (была
произведена не для народа.  В лучшем случае (Ленин  и  Троцкий)  -  по
теоретической  догме,  в  среднем  случае  (Зиновьев  и Каменев) - для
пользования благами  власти  ограниченной  группой,  в  худшем  случае
(Сталин)  -  для  едва  ли не преступного и голого пользования властью
аморальными захватчиками.
     Возьмем все же лучший случай. Революция совершена по марксистской
догме.  А как само Политбюро относится к этой догме? В первое же время
моего секретарствования на Политбюро мое ухо уловило иронический смысл
термина  "образованный  марксист".  Оказалось,  что  когда  говорилось
"образованный марксист", надо было понимать: "болван и пустомеля".
     Бывало и   яснее.   Народный   комиссар   финансов   Сокольников,
проводящий  дежурную  реформу,  представляет  на утверждение Политбюро
назначение  членом  коллегии  Наркомфина   и   начальником   валютного
управления  профессора Юровского.  Юровский - не коммунист,  Политбюро
его не знает.  Кто-то из членов Политбюро спрашивает:  "Надеюсь, он не
марксист?"  -  "Что вы,  что вы,  - торопится ответить Сокольников,  -
валютное управление, там надо не языком болтать, а уметь дело делать".
Политбюро утверждает Юровского без возражений.
     Я стараюсь углубить свои познания в области марксистской  теории.
Что  бросается  в глаза,  это то,  что российская социальная революция
произведена  вопреки  всем  теориям  и  предсказаниям  Маркса.  И   на
"капиталистическом"  Западе эти прогнозы полностью опровергнуты жизнью
- вместо предсказанного жестокого  обнищания  пролетариата  происходит
постоянный  и  невиданный  прежде  подъем  жизни  трудящихся  масс  (я
вспоминаю, что по знаменитой докладной записке маршала Бобана Людовику
XIV  в то время пятая часть населения Франции умирала от болезней,  не
от старости,  а от голода; я сравниваю это с началом XX века и уровнем
жизни  рабочих  на  Западе).  И  уже  никак  не видел Маркс социальной
революции в России,  где 85%  населения  были  мелкие  собственники  -
крестьяне,  а  рабочих  было  -  смешно  сказать,  немногим  более  1%
населения (в 1921 году население  Сов.  России  в  тогдашних  пределах
равнялось  134,2  миллиона;  индустриальных рабочих было 1 миллион 400
тысяч; эти цифры взяты из официальной истории КПСС, том 4, стр. 8, год
издания 1970).
     Сказать правду,  чем больше я углубляюсь в  марксистскую  теорию,
тем  более  меня  тошнит  от  этой  галиматьи,  помпезно выдаваемой за
экономическую науку.  Приходится все  же  во  всем  этом  разобраться.
Начиная  от  Адама  Смита,  который  во  второй  половине  XVIII века,
обуреваемый наилучшими намерениями,  попытался  найти  научные  основы
экономической   науки.  Попытка  была  и  преждевременна,  и  порочна.
Преждевременна,  потому что только определялись методы точных  наук  и
рано  было пытаться их применить к такой сложной и твердой сфере,  как
область экономических явлений;  порочна,  потому  что  отнюдь  не  эти
методы  точных  наук  приложил  Смит к анализу изучаемых экономических
явлений; а методологию современной немецкой идеалистической философии,
диалектику, ноумены и феномены и все прочее, из чего никакого научного
познания экономики и возникнуть не могло. Из этого философского вздора
родил  Смит  теорию  трудовой  стоимости,  неверное  и  грубое  детище
немецких философских концепций.  Чем определяется цена товаров? Искать
реальные  причины  и  следствия  -  не философский подход.  Цена - это
феномен.  Это - стоимость. Ею и следует заниматься. А она определяется
трудом,   физическим   трудом,   затраченным  на  производстве  товара
("позвольте,  возразили трезвые наблюдатели,  это неверно;  вот тысяча
примеров,  когда  это  не так;  а машина,  которая производит такую же
работу;  а цена алмаза, найденного без всякого труда на берегу моря; и
т.  д."). Смит поправился: стоимость определяется не простым трудом, а
средним общественно необходимым трудом.  Эта теория, претендовавшая на
научность  и  бывшая  абсолютно  ложной,  была  замечательная  в одном
отношении:  она показала, скольких миллионов человеческих жизней может
стоить неудачное произведение человеческого ума.  Потому что рожденный
Адамом Смитом ублюдок начал жить собственной теоретической жизнью.  За
Смитом  пришел  Рикардо  и  сделал из смитовской теории все логические
выводы:  раз только физический труд,  только рабочий создает ценности,
то  как  может  образоваться  капитал?  Ясно,  что  капиталист  платит
рабочему не полную плату за произведенное рабочим,  а  часть  утаивает
(прибавочная стоимость);  накопление этой утаенной уворованной части и
создаст  капитал.  Следовательно,  провозгласил  Карл  Маркс,   каждый
капиталист - вор и мошенник, и всякий капитал - богатство, уворованное
и награбленное у рабочих.  И пролетарии всех стран должны соединиться,
чтобы отобрать силой то, что у них уворовано.
     На первый взгляд даже странно,  как эта галиматья может считаться
чем-то научным.  По ней только движения рук рабочего создают ценности,
полезные вещи,  товары и двигают экономику.  А работа ученого,  работа
изобретателя,    работа    инженера-техника,    работа    организатора
предприятия?  Это - работа не руками, а головным мозгом. Она ничего не
создает,  не играет никакой роли?  Но руки у людей были всегда,  между
тем гигантское развитие благосостояния обществ и масс было  достигнуто
только  тогда,  когда мозги ученых и техников нашли,  как надо двигать
руками, да и машинами, чтобы достигнуть неизмеримо лучших результатов.
Между тем,  по Марксу,  если вы не двигаете руками,  вы вор и паразит.
Какая все это жалкая чепуха.  Как все опрокинуто вверх ногами  в  этом
вздоре, который претендует на научность.
     А между тем марксизм оказался  фактором  огромной  силы  в  жизни
нашего  общества.  Тут опять надо вспомнить гениальные формулы Лебона:
"Разум создает познание, чувства движут историю". Марксистская теория,
ничтожная  для  понимания  экономической жизни,  оказалась динамитом в
эмоциональном отношении. Сказать всем бедным и обездоленным: вы бедны,
вы   нищи  и  вы  несчастны  потому,  что  вас  обокрал  и  продолжает
обкрадывать богатый,  это -  зажечь  мировой  пожар,  возбудить  такую
зависть и такую ненависть,  какую не залить и морем крови.  Марксизм -
ложь,  но ложь необычайной  взрывчатой  силы.  Вот  на  этом  камне  и
воздвигнул Ленин свою "церковь" - в России.

     Я скоро   понял   все   оттенки  отношения  вождей  коммунизма  к
марксистской  теории.  Как   практики   и   прагматики,   руководившие
государством,  они  прекрасно  понимали полную никчемность марксизма в
области  понимания  и  организации  экономической  жизни;  отсюда   их
скептически-ироническое   отношение   к   "образованным   марксистам".
Наоборот,  они высоко  ценили  эмоционально-взрывную  силу  марксизма,
приведшую  их к власти и которая приведет их (как они не без основания
надеялись) к власти во всем мире. Резюмируя в двух словах: как наука -
вздор;  как  метод  революционного  руководства  массами - незаменимое
оружие.
     Я решил проверить немного глубже,  как они относятся к марксизму.
Официально его трогать нельзя, разрешается его только "истолковывать",
и то только в смысле самом ортодоксальном.
     Я часто  бывал  на  дому  у  Сокольникова.   Григорий   Яковлевич
Сокольников  (настоящая  фамилия  - Бриллиант) был в прошлом присяжным
поверенным.  Он принадлежал к зиновьевско-каменевской  группе  и  был,
бесспорно,  один  из  самых  талантливых  и  блестящих  большевистских
вождей.  Какую  бы  роль  ему  ни  поручали,  он  с   ней   справлялся
превосходно.  Во время гражданской войны он успешно командовал армией.
Народный комиссар финансов после НЭПа,  он прекрасно  провел  денежную
реформу,  создав  твердый  червонный  рубль и быстро приведя в порядок
хаотическое большевистское денежное хозяйство. После XIII съезда в мае
1924  года он был сделан кандидатом в члены Политбюро.  На съезде 1926
года он выступил вместе с Зиновьевым и Каменевым  и  был  единственным
оратором,   требовавшим  с  трибуны  съезда  снятия  Сталина  с  поста
генерального секретаря.  Это ему стоило и поста наркомфина и  места  в
Политбюро.  На XV съезде, когда Сталин наметил свой преступный курс на
коллективизацию,  Сокольников выступил против этой политики и требовал
нормального развития хозяйства, сначала в легкой промышленности.
     Как-то (это было в 1925 году) я  зашел  к  Сокольникову.  Он  был
нездоров  и  не выходил из дому.  Обычно в таких случаях мы говорили о
финансах, об экономике. В этот раз я решил рискнуть и завел разговор о
марксизме.  Не отрицая революционной роли марксизма,  я остановился на
критике марксистской теории.  Исходя из того,  что теория  создавалась
почти  век  тому назад и что жизнь принесла много нового,  что требует
теорию пересмотреть и  обновить,  а  также  из  того,  что  Политбюро,
например, фактически этой теорией в сегодняшнем виде не пользуется как
явно отставшей от жизни,  я намечал под  видом  желательных  улучшений
довольно  сильную ломку.  Сокольников внимательно выслушал мою длинную
речь, ничего не возражая. Когда я кончил, он сказал: "Товарищ Бажанов,
в  том,  что вы говорите,  много верного и интересного.  Но есть табу,
которых трогать нельзя.  Дружеский совет:  никогда никому не  говорите
того, что вы мне сказали". Конечно, этому совету я последовал.
     Итак, я пришел к выводу,  что вожди коммунизма пользуются им лишь
как методом, чтобы быть у власти, совершенно презирая интересы народа.
В то же время,  пропагандируя коммунизм, распинаясь за него и стараясь
раздуть мировой коммунистический пожар,  они совершенно не верят в его
догму,  в его теорию.  Тут был для меня ключ  к  пониманию  еще  одной
чрезвычайно важной стороны дела, которая меня все время смущала.
     Дело было в том, что кругом была ложь, и во всей коммунистической
практике все насквозь было пропитано ложью.  Почему? Теперь я понимал,
почему.  Вожди сами не верили в то,  что они провозглашали как истину,
как  Евангелие.  Для  них  это  был  лишь способ,  а цели были другие,
довольно низкие,  в которых сознаться было  нельзя.  Отсюда  ложь  как
постоянная система, пропитывающая все; не как случайная тактика, а как
постоянная сущность.
     По марксистской догме - у нас диктатура пролетариата.  После семи
лет коммунистической революции все  население  страны,  ограбленное  и
нищее,  - пролетариат. Конечно, все оно никакого отношения к власти не
имеет.  Диктатура установлена над ним, над пролетариатом. Официально у
нас  еще  власть  рабочих  и  крестьян.  Между  тем,  всякому  ребенку
очевидно,  что власть только в руках партии, и даже уже не у партии, а
партийного  аппарата.  В  стране куча всяких советских органов власти,
которые являются на самом деле совершенно безвластными исполнителями и
регистраторами  решений  партийных  органов.  Я  -  тоже винтик в этой
машине лжи.  Мое Политбюро - верховная власть,  но это  -  чрезвычайно
секретно,  это должно быть скрыто от всего мира.  Все, что относится к
Политбюро,  строго  секретно:  все  его  решения,  выписки,   справки,
материалы;  за  разглашение секрета виновным угрожают всякие кары.  Но
ложь идет дальше,  пропитывает все. Профсоюзы - это официальные органы
защиты  трудящихся.  На  самом деле это органы контроля и жандармского
принуждения,  единственная задача которых  заключается  в  том,  чтобы
заставить  трудящихся  как можно больше работать,  как можно больше из
них выдать  для  рабовладельческой  власти.  Вся  терминология  лжива.
Истребительная  каторга называется "исправительно-трудовыми лагерями",
и сотни  лгунов  в  газетах  поют  дифирамбы  необыкновенно  мудрой  и
гуманной   советской  власти,  которая  перевоспитывает  трудом  своих
злейших врагов.
     И на  заседаниях  Политбюро  я  часто спрашиваю себя:  где я?  На
заседании правительства огромной страны  или  в  пещере  Али-Бабы,  на
собрании шайки злоумышленников?
     Например. Первыми вопросами на каждом заседании Политбюро  обычно
идут  вопросы  Наркоминдела.  Обычно присутствует нарком Чичерин и его
заместитель Литвинов.  Докладывает обычно Чичерин.  Он говорит робко и
униженно,  ловит  каждое  замечание члена Политбюро.  Сразу ясно,  что
партийного  веса  у  него  нет  никакого,  -  до  революции   он   был
меньшевиком.  Литвинов, наоборот, держится развязно и нагло. Не только
потому,  что он - хам по натуре. "Я - старый большевик, я здесь у себя
дома".  Действительно,  он  старый  соратник Ленина и старый эмигрант.
Правда,  наиболее известные страницы из его дореволюционной  партийной
деятельности  заключаются  в  темных  денежных  махинациях - например,
размен на Западе царских бумажных денег, награбленных экспроприаторами
на Кавказе при вооруженном нападении на средства казначейства;  номера
крупных денежных билетов переписаны,  и разменять  их  в  России  было
нельзя.  Ленин  поручил  их размен ряду темных личностей,  в том числе
Литвинову,  который при размене  попался,  был  арестован  и  сидел  в
тюрьме.

     Вся семейка Литвинова,  видимо, того же типа. Брат его в каких-то
советских комбинациях во Франции,  уже пользуясь тем,  что его брат  -
заместитель наркома, пытался обмошенничать советские органы, и Советам
пришлось обращаться во французский буржуазный суд  и  доказывать,  что
брат Литвинова - жулик и прохвост.
     Чичерин и Литвинов  ненавидят  друг  друга  ярой  ненавистью.  Не
проходит  и  месяца,  чтобы я получил "строго секретно,  только членам
Политбюро" докладной записки и от одного, и от другого. Чичерин в этих
записках жалуется,  что Литвинов - совершенный хам и невежда, грубое и
грязное животное,  допускать которое к дипломатической работе является
несомненной ошибкой.  Литвинов пишет,  что Чичерин - педераст, идиот и
маньяк,  ненормальный  субъект,  работающий  только  по   ночам,   чем
дезорганизует работу наркомата; к этому Литвинов прибавляет живописные
детали насчет того,  что всю ночь у дверей кабинета Чичерина стоит  на
страже   красноармеец   из   войск  внутренней  охраны  ГПУ,  которого
начальство  подбирает  так,  что   за   добродетель   его   можно   не
беспокоиться.  Члены Политбюро читают эти записки, улыбаются, и дальше
этого дело не идет.
     Итак, обсуждаются   вопросы   внешней  политики,  о  какой-то  из
очередных международных конференций. "Я предлагаю, - говорит Литвинов,
- признать царские долги".  Я смотрю на него не без удивления. Ленин и
советское правительство десятки раз провозглашали, что одно из главных
завоеваний  революции - отказ от уплаты иностранных дол