н из самых серьезных барьеров, которые
сдерживают фантазию романиста в его попытках изобразить сверхдальнее
будущее, тогда как возможности научной и технической фантастики гораздо
менее ограничены. Интересно, что в "Туманности Андромеды" есть план еще
более дальнего "научно-фантастического" предвидения. Мвен Мас, пытаясь
расшифровать непонятные сообщения, приходящие на Землю из очень древних
шаровых звездных скоплений, думает о том, что, возможно, эти "древние миры
Галактики показывают внешнее, космическое движение своей науки и жизни?
Как перестраивают планетные системы по своему усмотрению? "Подметают"
пространство от мешающих звездолетам метеоритов, сваливают их, а заодно и
неудобные для жизни холодные внешние планеты в центральное светило,
продлевая его излучение или намеренно повышая температуру обогрева своих
солнц. Может быть, и этого мало - переустраиваются соседние планетные
системы, где создаются наилучшие условия для жизни гигантских цивилизаций"
(76). Что ж, и такое будущее не заказано для человечества, если только
жизнь его продлится миллионы лет. Однако избрав для своей утопии будущее
более близкое, Ефремов, очевидно, руководствовался чувством меры и
художественного такта, которые особенно необходимы для писателя-фантаста.
  Отказавшись раз и навсегда от теории предела, тормозившей развитие
фантастической литературы и искусственно сужавшей круг ее целей и задач,
нельзя не признать все же для фантастики, занятой непосредственным
изображением желаемого будущего, - независимо от того, идет ли речь об
утопии или о "дискретном" прогнозировании, - что чем больше отдаляется
писатель от современности, от проблем и задач, решаемых и поставленных
перед нами нашей сегодняшней действительностью, и углубляется в даль
грядущих веков, тем быстрее снижается художественная достоверность и
"детерминированность" изображаемого.
  Конечно, нам известны и другие закономерности, которые, хотя и не снимают
указанной здесь, но могут вносить в нее некоторые поправки. Так, например,
перед писателем более талантливым, наделенным в высокой степени чувством
исторической перспективы, открываются более широкие горизонты в
изображении будущего. Кроме того, с неравномерностью хода общественного
развития связано то обстоятельство, что в определенные периоды истории, -
преимущественно в ее крутые, переломные моменты, - перед человечеством
открываются несравненно большие возможности прозрения будущего. Поэтому
недопустимым было бы проводить какие бы то ни было границы, определять
точные пределы досягаемости фантазии.
  И все же существуют, очевидно, проблемы, касающиеся более отдаленного
будущего, которые могут рассматриваться в плане философском или
социологическом, но пока еще не поддаются художественной обработке
средствами фантастики, как из-за отсутствия необходимого количества
положительной фактической информации, так и из-за того, что сама
постановка этих проблем противоречит живому жизненному опыту и нашим
современным представлениям об идеале. Это соображение подтверждается и
современной научной фантастикой, на которой зачастую отрицательно
сказывается одностороннее увлечение писателя идеями будущих радикальных
преобразований и невозможность, а порой и нежелание представить, к чему
приведет осуществление такой идеи во всех сферах человеческой жизни.
  Так, в настоящее время учеными, преимущественно западными, выдвигаются
разнообразные гипотезы, связанные с перспективами и возможностями
усовершенствования и коренной переделки человеческого организма с помощью
биокибернетики. Такова, например, теория "киберорганизации человека",
разработанная американцами М. Клайнсом и Н. Клайном. Осуществление
"симбиоза между человеком и электронной машиной" запланировано на 2020 год
американским прогностическим институтом "Рэнд корпорейшн" (77). О слиянии
человека с машиной, которое позволит ему "не только управлять, но и
становиться космическим кораблем, подводной лодкой или телевизионной
сетью", пишет А. Кларк, известный английский популяризатор науки и научный
фантаст в своей книге "Черты грядущего" (78).
  В научно-фантастической повести "Стрелки часов" (К., 1964) писатель И.
Росоховатский попытался развить эти идеи, дать им художественную
разработку, "внедрить" в практику нашего будущего. Ученые, герои этой
повести, после ряда экспериментов приходят к выводу, что бессмертие
человека при нынешней его телесной организации невозможно, что косный,
созданный природой человеческий организм мешает осуществлению высоких
целей и стремлений человеческого духа, а поэтому его надо пересоздать
заново из жароустойчивого и высокопрочного материала, снабдив органами,
непредусмотренными природой, как-то энергоанализаторы, аккумуляторы,
инфразрение и пр., и наделив способностью дальнейшего
самоусовершенствования путем подключения дополнительных мозговых блоков и
подбора соответствующей "телесной" оболочки. Однако несмотря на все
высокие доводы в пользу такого пересоздания человеческого организма и на
приобретаемое такой ценой бессмертие, герои, отважившиеся на этот
отчаянный эксперимент, испытывают откровенную жалость к самим себе. Втайне
сочувствуют им и окружающие, с которыми прощаются герои перед тем, как
умереть, чтобы дать жизнь своим искусственно созданным двойникам из
пластбелка, на которые перепишут их личности. Подобные эмоции
неудивительны, так как герои, по-видимому, все еще не отрешились от
инерции своих человеческих представлений, от косности привычки к
собственному телу. Не отказался от этой привычки и современный читатель,
которому тоже, несмотря на все логические доводы автора, такая форма
бессмертия кажется уродливой и отталкивающей.
  И. Росоховатский даже не попытался ответить на целый ряд существенных
вопросов, возникающих в связи с предполагаемой им для будущего
возможностью подобной основательной переделки человеческой природы. Нас
прежде всего должно интересовать, как будет ощущать, воспринимать внешний
мир созданное таким путем существо? Что останется в нем человеческого в
нашем понимании этого слова и в каком направлении будет происходить его
дальнейшая эволюция? Как конкретно можно себе представить "подбор
наилучшей оболочки" для организма и следует ли понимать под этим отказ от
человеческих форм, ведь, как утверждает писатель, мозг этих искусственных
созданий "не будет лимитирован ни в объеме, ни в возможностях развития"
(79). А пока не даны логически убедительные и психологически достоверные
ответы на эти и многие другие вопросы, невозможно и серьезное обсуждение
самой проблемы. Симпатии же читателей полностью принадлежат таким
"консерваторам от фантастики", как И. Ефремов и Стругацкие, которые и в
отдаленном будущем оставляют за человеком право на его внешний облик и на
организм, полученный им от природы, тем более, что будущее сулит нам
большие перспективы в области совершенствования психики и управления
собственным организмом, более полного использования возможностей мозга,
продления срока человеческой жизни и т. п.
  Человек живой и реальный, с неповторимым, индивидуальным обликом и
душевным миром, со своими собственными, иногда забавными, иногда
трогательными привычками и странностями, человек, который любит жизнь и
умеет ценить ее и в радости, и в печали, ищет и ошибается, но имеет в себе
силы признать и исправить ошибку, для которого чувство товарищества,
доверие друга - самая высокая святыня и, наконец, человек, честно и
неуклонно, но просто, без позы и рисовки исполняющий свой долг перед
людьми - "далекими и близкими", - вот герой, с каким мы встречаемся в мире
будущего, созданном Стругацкими на страницах их книг ("Путь на Амальтею",
1960; "Стажеры", 1962; "Возвращение", 1963 и др.).
  Герои Стругацких не согласны на бессмертие, если ради него надо
жертвовать полнотой своих чувств и переживаний, а всякая искусственная
ограниченность, односторонность, будь это даже развитие одной из самых
существенных человеческих способностей - способности к познанию, -
воспринимается ими как уродство и фанатизм. Именно так оценивают герои
повести "Далекая Радуга" поступок тринадцати ученых - "Чертовой Дюжины",
которые, приняв решение отсечь в себе всю "эмоциональную половину
человечьего", избавиться от "психической призмы", чтобы посвятить себя
целиком и исключительно процессу развития научного знания, срастили себя с
машинами: "Избавиться от всех этих слабостей, страстей, вспышек эмоции.
Голый разум плюс неограниченные возможности совершенствования организма.
Исследователь, которому не нужны приборы, который сам себе прибор и сам
себе транспорт... Человек-флаер, человек-реактор, человек-лаборатория.
Неуязвимый, бессмертный..." (80) Совершив эту изуверскую операцию,
уничтожив в себе целый мир высших человеческих эмоций, эти ученые
фактически перестали быть людьми, обрекли себя на одиночество среди живых.
Вместе с ценностями эмоционального и нравственного порядка у них исчезли и
стимулы к научному творчеству. Опыт не удался, и один за другим
"бессмертные" разрушают себя и уходят из жизни.
  Коммунистическое общество всей Земли, изображенное И. Ефремовым, и
картины будущего, рисуемые Стругацкими, сходны в принципиальном и
основном: определяющим для фантазии утопистов неизменно является
коммунистический идеал. Эта общность конечной цели уверенность в ее
осуществлении лежит в основе оптимистической концепции будущего,
характерной для советской научно-фантастической утопии в целом и
отличающей ее от негативных построений фантастов Запада мрачных
безрадостных картин будущего, внушаемых писателям самой буржуазной
действительностью (81).
  Однако принципиальная идейная общность советской утопической фантастики
не исключает богатства и разнообразия конкретных решений в трактовке
будущего. "Туманность Андромеды" Ефремова и произведения о будущем
Стругацких представляют собой как бы два крыла, две основные разновидности
современной советской утопической фантастики, отличия между которыми
обусловлены прежде всего разницей творческих установок писателей.
  Роман Ефремова, при всем его своеобразии и новаторстве, ведет свою
генеалогию, как указывалось выше, от традиционной утопии. Сознательная
ориентация на изображение идеального общественного уклада, определенная
философская установочность свойственна роману Ефремова. И значительная
временная дистанция, отделяющая общество Эры Великого Кольца от наших
дней, необходима для того, чтобы дать возможность полностью развиться и
созреть этому идеалу. Да и чисто психологически Эра Кольца из своего
прекрасного тысячелетнего далека вполне может быть воспринята как
воплощенный идеал по отношению к действительности нашей жизни. С
сознательной установкой на "идеальность" связаны многие специфические
качества романа Ефремова, сближающие его с утопической традицией, как,
например, некоторая за данность, иллюстративность картины будущей жизни,
ее сравнительная малоподвижность и некоторая отчужденность (в ряде
моментов, на которые указывалось выше) от нужд и забот современной жизни
(82).
  Эти особенности в значительной мере представляют неизбежные издержки
утопического романа - произведения чрезвычайно насыщенного, с усложненной
этико-философской проблематикой и с "подгоняющейся" под эту проблематику,
а потому почти всегда несамостоятельной и отвлеченной образной системой.
  Иная тенденция в изображении будущего у Стругацких связана с преодолением
подобных свойств, но заодно и с отходом от традиционной схемы и программы
утопии, от установки на изображение идеала. Прежде всего мир будущего,
созданный Стругацкими, это мир гораздо более близкий к нашему времени,
отделенный от нас одним, самое большее - двумя столетиями, мир, в котором
будут жить наши внуки и правнуки, который во многих своих существенных
чертах закладывается, строится уже сегодня, и, может быть, потому более
доступный, теплый, обжитой и человечный.
  Ефремов, стремясь создать цельную, непротиворечивую и единую картину
общества отдаленного будущего, идет в общем по типичному для утописта пути
показа всех существеннейших и характернейших черт общественной жизни, как,
например, организация производства, уровень развития науки и искусства,
разнообразные виды человеческой деятельности, воспитание и обучение детей,
общественный быт, люди в их отношениях друг к другу и к обществу, новая
система взглядов на жизнь и т. п. Стругацкие, отступая от традиций,
показывают жизнь будущего как бы в отдельных эпизодах, самостоятельных
сюжетно и тематически и условно связанных между собой временной
последовательностью и образами героев. Такая "мозаичная" картина будущего
если и проигрывает в цельности, все же производит впечатление большей
естественности: писатели как бы идут от самой жизни, а не от продуманной и
вычерченной заранее схемы.
  В фантастике Стругацких отчетливо заметно, даже порой полемически
заострено стремление приблизить мир будущего к сознанию и чувствам
современников, дать возможность читателю не только увидеть завтрашний
день, но и освоиться в нем, "заболеть" его проблемами, осознать его как
реальную жизнь, в которой свои трудности и свои заботы и в которой все в
конце концов решает, как и сегодня, скромный и самоотверженный труд
"рядовых" тружеников. Конечно, многое изменится, говорят писатели, жизнь в
целом станет счастливее, свободнее и радостней, неизмеримо возрастут
знания и расширятся возможности человечества, которое, покончив с голодом
и нуждой, с истребительными войнами, враждой и недоверием, начнет наводить
порядок на своей планете и в ее космических "окрестностях". Но жизнь
останется жизнью, и на место старых, решенных встанет тысяча новых
проблем, будут, как прежде, поражения, неудачи, разочарования, но будут и
находки и открытия; как в прежние времена, молодежь будет гореть жаждой
романтики, и лишь пройдя суровую жизненную школу, приходить к выводу, что
"главное всегда остается на Земле" (83).
  Применяемый Стругацкими для изображения будущего метод аналогий и
параллелей с современной действительностью сообщает их фантастике в глазах
читателя наибольшую вероятность и правдоподобие. Что, как не "узнавание",
испытывает читатель, прочтя, например, о том, что среди выпускников Высшей
школы космогации считается позором после окончания школы работать на давно
"изъезженных" лунных трассах? Той же цели служит и попытка фантастов
увидеть действительность будущего не столько с героико-романтической,
сколько с ее будничноИ, обычной стороны. Писатели отдают предпочтение не
исключительным, выдающимся подвигам, не знаменательным, памятным дням в
истории человечества, а его будням, наполненным повседневным творческим
трудом. Не первый межзвездный полет человека изображают они, а очередной
рейс фотонного "грузовичка", отвозящего продовольствие на постоянную
планетологическую станцию на спутнике Юпитера ("Путь на Амальтею"), или
учебные будни студентов Высшей школы космогации, готовящихся к дальним
полетам ("Почти такие же"), труд работников скотоводческих ферм ("Томление
духа") или китовых пастухов из Океанской Охраны ("Глубокий поиск"). Легко
заметить, что обыкновенность, будничность здесь кажущиеся, но именно такая
"заземленная", "обыкновенная" фантастика с ее почти реалистической
образностью наиболее прямым и верным путем завоевывает доверие и симпатии
читателей.
  Центральным звеном, объединяющим все разрозненные картины и эпизоды
"третьей действительности" у Стругацких, является образ человека. Мир
будущего у Стругацких не только увиден глазами их героев, пропущен сквозь
их сознание, он создан и "подогнан" писателями по их мерке, так как именно
они являются полноправными хозяевами окружающего, создателями и творцами
своей жизни. Человек - идейный и художественный фокус фантастики
Стругацких, "человечность" фантастики, завещанная Уэллсом, нашла в
писателях своих самых убежденных сторонников. Человек у Стругацких не
просто статист, демонстрирующий успехи науки и техники, или условная
фигура - вместилище всяческих совершенств, и не образ-символ, воплощение
какого-нибудь одного, раздутого до гипертрофированности качества, будь то
железная воля, жажда геройских подвигов или страсть познания. Героям
Стругацких свойственны и эти, и многие другие человеческие качества,
превращающие их в полноценные, живые, реальные человеческие образы.
  Кто же такой герой фантастики Стругацких, человек из воображаемого мира
будущего? Это, прежде всего, наш современник. "Мы населили этот
воображаемый мир людьми, которые существуют реально, сейчас, которых мы
знаем и любим, - пишут Стругацкие в предисловии к одной из своих книг, -
таких людей еще не так много, как хотелось бы, но они есть, и с каждым
годом их становится все больше. В нашем воображаемом мире их абсолютное
большинство: рядовых работников, рядовых творцов, самых обыкновенных
тружеников науки, производства и культуры" (84). Отказавшись от
конструирования образа предполагаемого человека будущего и избрав своим
героем современника, фантасты тем самым максимально приблизили мир
будущего к читателю, дав ему возможность взглянуть на это будущее глазами
героя.
  Принятому писателями как творческий принцип изображению будничной
повседневной стороны жизни будущего соответствуют и образы их героев -
"самых обыкновенных тружеников" будущего. Центральные, сквозные образы в
фантастике Стругацких четко индивидуализированы. Такие персонажи, как
Быков, Юрковский, Горбовскнй, Дауге, наделены запоминающейся внешностью,
яркими своеобычными характерами, собственными привычками, даже мимикой,
жестами, индивидуальными вкусами н темпераментом. От книги к книге, от
эпизода к эпизоду перед читателем проходит их жизнь, складываясь у каждого
по-разному, но всегда заполненная нелегким трудом, борьбой, поражениями и
победами. Ряд других эпизодических образов Стругацкие умеют
охарактеризовать одним-двумя бросками, запоминающимися штрихами.
  В целом картины будущего, представленные в фантастике Стругацких,
отличаются высокой степенью художественной убедительности и силой
воздействия на читателя, секрет которых заключается в трехмерности,
объемности "третьей действительности", изображаемой писателями по аналогии
с живой современной жизнью, а также в той близости, родственности ее
читателю, которая достигается согласованностью изображаемого писателями
будущего с современными представлениями и идеалами. Обращаясь к
современнику, в первую очередь молодому, фантастика Стругацких внушает ему
чувство ответственности перед будущим, а значит и перед каждым прожитым
днем, так как будущее определяется настоящим и уже сегодня присутствует в
мыслях и делах людей. Именно таков смысл шутливой аллегории о встрече с
далеким потомком, которую рассказывает один из героев Стругацких. Прощаясь
с предками, потомок говорит: "Вы нам нравитесь. Мы... в вас верим. Вы
только помните: если вы будете такими, какими собираетесь быть, то и мы
станем такими, какие мы есть. И какими вы, следовательно, будете" (85).
  В еще более заостренном виде полемическая установка на изображение
"обыкновенного" будущего, которое по основным своим параметрам аналогично
современной действительности и, как всякая жизнь вообще, довольно далеко
отстоит от идеала, выступает в научно-фантастической повести В. Тендрякова
"Дорога длиной в век", которую можно было бы назвать
проблемно-утопической. В авторском предисловии к повести В. Тендряков
подчеркивает, что он намерен представить "далекие будни" будущего, в
котором "неизбежно будут гордые победы и горькие поражения, свои радости и
свои несчастья, удачники и неудачники, рождения и смерти" (86), свои
трудные проблемы и больные вопросы, которые необходимо решать.
  В будущем Тендрякова - как в реальной жизни - будничное переплетается с
героическим, романтика с повседневным бытом. Двойник "души" героя повести
- закодированная в радиосигналах информация его мозга - отправляется в
невообразимо далекое путешествие, на планету звезды Лямбда Стрелы, а сам
герой этого ве