зилась вера писателя, одного из образованнейших и
передовых людей своего времени, в науку и научный прогресс, в
благодетельное воздействие его на направление нравов, совершенствование
социальной организации общества: Россия пятого тысячелетия, в
представлении Одоевского, могучее, миролюбивое государство, управляемое
учеными и поэтами, а ее столица - центр просвещения, культуры и искусства
всего полушария. Научные и технические предвидения Одоевского, вполне
согласованные с материалистической идеей переделки человеком сил природы и
господства над ними, носят зачастую более решительный и революционный
характер, чем научные прогнозы Жюля Верна, первые фантастические романы
которого появились более чем 20 лет спустя. Существенно новым у Одоевского
в этом отношении и очень перспективным, как будет видно из дальнейшего,
было его стремление, к сожалению, не осуществленное полностью, проследить,
как скажутся коренные научно-технические преобразования на всей
общественной жизни снизу доверху, например, какой вид примут "торговля,
браки, границы, домашняя жизнь, законодательство, преследование
преступлений и проч. т. п. - словом, все общественное устройство" (25),
когда человечество неограниченно овладеет воздушной стихией. Наконец, в
утопии В. Одоевского, и это также чрезвычайно важно, присутствует
сатирический эффект обратного действия, возникающий как результат оценки
современной писателю социальной действительности с точки зрения
предполагаемого идеального будущего, с позиций громадной временной
дистанции.
  Бурно протекавший в русской классической литературе XIX века процесс
становления и упрочения реалистических форм отражения действительности на
время подавляет начатое романтизмом развитие фантастической образности.
Однако утопические тенденции продолжают жить в русской литературе,
проявляясь с особенной силой в периоды революционных подъемов, оживления
общественного движения.
  Революционной ситуации 1861 года, революционно-демократическому движению
шестидесятников обязана русская литература утопической картиной идеального
будущего, изображенной в романе Н. Г. Чернышевского "Что делать?" (в главе
"Четвертый сон Веры Павловны"). В этой утопии Россия будущего представлена
как страна равноправных, счастливых и совершенно свободных людей,
собирающих со своих полей невиданные урожаи, подчинивших себе силы
природы, насадивших сады в центре бывшей пустыни. Новая жизнь и новый быт,
свободный, радостный труд в меру сил, неисчерпаемая энергия в труде и
веселье, расцвет гармонической личности обрисованы в романе живо и
выразительно, хотя Чернышевскому все же не удалось избежать "некоторой
произвольной регламентации подробностей", опасность которой, как полагал
М. Е. Салтыков-Щедрин, подстерегала автора-утописта (26). Научной базой
утопии Чернышевского послужили, как известно, социально-политические и
экономические воззрения русских революционеров-демократов, а также
этическое учение Чернышевского, названное им теорией "разумного эгоизма".
Громадной популярности утопии и самого романа способствовал небывало
возросший в русской разночинной демократической среде интерес к проблемам
социальным и политическим, знакомство с учениями западных
социалистов-утопистов, в особенности с теорией Фурье об экономических и
нравственных предпосылках построения счастливого и свободного общества.
  Острые споры и дискуссии вокруг романа Чернышевского, попытки некоторых
прогрессивно настроенных шестидесятников осуществить на практике
предложенную в романе схему общежития - коммуны, равноправной трудовой
артели способствовали дальнейшему росту политического самосознания
русского общества, интереса к проектам идеальной организации общественной
жизни. Известно об одном неосуществленном замысле утопии, принадлежавшем
В. Слепцову, который уже в 70-е годы, осмысливая опыт движения 60-х годов,
его успехов и неудач, его надежд и заветных идеалов, начал работу над
романом "Остров Утопия" (27).
  Вопрос о возможности достижения полного, всеобъемлющего счастья всего
человечества поднимает Достоевский в фантастико-утопическом "Сне смешного
человека" ("Дневник писателя" за 1877 год, апрель). Своеобразие
фантастической формы в "Сне смешного человека" позволяет определить этот
рассказ в отличие от утопии классического типа как философско-утопический:
писатель ищет в данном случае решение одного из центральных вопросов
своего творчества - о смысле и цели человеческого существования.
  Необычная "космическая" фантастика рассказа, описание чудесного,
фантасмагорического перелета "смешного человека", совершившегося якобы
после его смерти, на какую-то отдаленную планету, в точности похожую на
нашу, изображение первозданного, райского, ничем не омраченного счастья
человечества на этой планете, навсегда запавшее в душу героя, - все эти
фантастические картины должны не только дать наглядный, убедительный и
неопровержимый ответ на мучительные сомнения и поиски героя, но и обобщить
этот ответ до степени последней, абсолютной и универсальной истины, взятой
в масштабе мироздания, приложимой ко всей вселенной, истины, утверждающей,
что единственная цель жизни как одного человека, так и всех вообще
наделенных душой и сердцем существ может заключаться только в деятельном
стремлении к "новой, великой, обновленной, сильной жизни", к приближению
"золотого века" на земле.
  В литературоведении отмечено типологическое родство фантастического
рассказа Достоевского с философской повестью Вольтера (28), в частности
функциональная близость фантастической формы, рассчитанной на образную
аргументацию отвлеченных философских идей; выявлены и воспринятые
Достоевским идеи и положения, связывающие "Сон смешного человека" с
литературной традицией жанра утопии (29).
  Одновременно в рассказе присутствует и романтическая линия фантастической
образности, которая, как может показаться, не так строго увязана с его
философско-утопической проблематикой. Ощущения, испытываемые героем в
момент его мнимой смерти и после нее - во время похорон, в самой могиле, а
затем во время "космического" полета героя, взятого из могилы каким-то
темным и неизвестным существом, напоминают фантастические описания
длящихся еще некоторое время после смерти призрачных мерцаний
человеческого сознания, а также описания загробной жизни витающих в
пространстве душ в мистико-романтических новеллах Эдгара По. Очевидно,
обратившись к подобного рода фантастической ситуации и желая сделать ее
как можно более психологически достоверной, реалист Достоевский
сознательно учитывает уроки творчества По, умевшего, как отмечал
Достоевский в своем предисловии к переводам его рассказов, напечатанным в
журнале "Время", с помощью "силы подробностей" и "способности воображения"
добиться правдоподобия небывалого, невозможного и неестественного (30). В
то же время слишком вещественный, порою даже чувственный характер
неестественного и невозможного, придававший фантастике По мистический
оттенок, отталкивал Достоевского, заставляя предпочитать слишком
"материальной", "американской" фантастике По более идеальную и сохраняющую
большую дистанцию от действительности фантастику Гофмана. В рассказе
Достоевского полностью отсутствует мистический колорит, присущий По: ведь
все произошедшее со "смешным человеком" за гробом в сущности совершается
всего лишь во сне, причем особенности видения и чередования образов и
впечатлений действительности, характерные для сновидений, переданы
писателем глубоко и верно.
  Фантастические явления длящейся некоторое время и после смерти инерции
человеческого сознания изображены Достоевским и в другом рассказе из
"Дневника писателя" за 1873 год "Бобок" (31). Здесь фантастическая
ситуация и образы порождены уже не сном, а галлюцинациями
пропойцы-фельетониста, обличителя современных нравов. Если в "Сне" функции
фантастики положительны и все случившееся с героем после его мнимой смерти
помогает ему обрести идеал, найти смысл и цель жизни в служении этому
идеалу, то гротескная фантастика в рассказе "Бобок" служит целям
сатирического разоблачения последней степени духовного растления "высшего"
столичного общества.
  По характеру воссоздания фантастической ситуации и поведения персонажей,
которые, не считаясь с очевидной невероятностью обстоятельств, полностью
игнорируя поначалу необычность своего положения, продолжают жить
мелочными, ограниченными интересами и представлениями только что
оставленного ими "общества", по мастерству социальной типизации и
причудливому смешению невозможного, фантастического с ординарным,
сверхобычным - этот рассказ Достоевского должен быть отнесен к
отечественной традиции сатирической фантастики, заложенной в русской
литературе "Петербургскими повестями" Гоголя.
  Таким образом, если общий интерес к фантастике был, очевидно, связан с
философско-этическими поисками Достоевского, то обратившись к
фантастической форме в своем творчестве, писатель использовал ее
своеобразные преимущества гораздо полнее и всесторонней, в плане
продолжения лучших традиций фантастики отечественной и зарубежной.
  Оживление фантастических форм, в частности фантастики утопической,
наблюдается в русской литературе, как и в западной, на рубеже XIX и XX
веков, что связано с подъемом общественной жизни, с предчувствием
назревающих исторических перемен и стремлением литературы осмыслить эти
перемены, четче представить начавший смутно вырисовываться на горизонте
облик близкого и более отдаленного будущего.
  Широко известны фантастические произведения Куприна "Тост" (1906),
"Королевский парк" (1911), "Жидкое солнце" (1913). В
фантастико-утопическом рассказе Куприна "Тост", написанном вскоре после
подавления революционных событий 1905 года, изображена картина прекрасного
будущего, "золотого века" человечества. Характерно, что расцвет и
изобилие, достигнутые на Земле в новую эру, писатель связывает с
грандиозными успехами науки, в частности с осуществлением "самой
вдохновенной, самой героической идеи" - использовать в качестве дарового и
вечного источника энергии электромагнитную силу Земли. Новые, свободные,
гордые и прекрасные люди, живущие на преображенной земле, с благодарностью
и восхищением вспоминают о тех своих далеких братьях и сестрах, о тех
"героях с пламенными душами", которые "в ужасное кровавое время, когда ни
один частный дом не был надежным убежищем, когда насилие, истязание и
убийство награждалось по-царски", "выходили на площади и перекрестки и
кричали: "Да здравствует свобода!" (32).
  Грустная, меланхолическая нотка в финале рассказа подчеркивает основную
мысль автора - противопоставить будущему, каким бы оно ни оказалось
прекрасным, трагический и героический пафос настоящего.
  В ином плане вопрос о роли и возможностях науки в деле "будущего
устроения и украшения земли", "счастья будущих поколений" поставлен
Куприным в повести "Жидкое солнце". Герой повести, ученый, открывший
способ сгущать солнечный свет до газообразного и жидкого состояния,
мечтающий о том, чтобы "продлить солнечную жизнь земли", черпает силы и
уверенность в "бескорыстном, чистом служении отдаленному грядущему" (33).
Однако под влиянием жестоких жизненных разочарований герой осознает, что
его изобретение не может изменить людей к лучшему, дать им счастье и что
гораздо более вероятен иной исход: его открытием воспользуется кучка
негодяев, которая употребит жидкое солнце "на пушечные снаряды и бомбы
безумной силы".
  Значительное место в повести уделено описаниям чудесного аппарата,
сгущающего солнечные лучи, принципам его устройства и действия, а также
различным научным данным, имеющим отношение к этой проблеме. При очевидной
фантастичности основной научной идеи повести все эти научные детали были
привлечены писателем, как он сам признавался, исключительно в целях
"внешнего правдоподобия".
  В фантастических "сценах будущих времен" В. Брюсова "Земля" (1904)
изображены последние дни последних людей на Земле. Человечество свершило
свой долг перед вселенной, оно овладело Землей, познало ее тайны,
утвердило связь человека с его планетой. Мощная техника подчинила
стихийные силы земной "природы, и они стали безропотно, безотказно служить
людям. Но, однако, после того, как была пройдена некая наивысшая точка в
развитии земной цивилизации, когда человечество достигло предела своего
могущества и власти и не осталось больше для него на Земле нерешенных
задач, недостижимых целей, жизнь человечества стала медленно клониться к
упадку. И вот уже исчерпаны резервы человеческого духа, один за другим
пересыхают бассейны с водой под крышами Города, гаснет искусственный свет
в, огромных залах и они погружаются во мрак, иссякают источники, некогда
питавшие творческую активность человечества, его волю к жизни, его
созидательные силы.
  Такая пессимистическая трактовка будущего Земли основывалась у Брюсова,
помимо всего прочего, на представлении о кругообразном замкнутом движении
истории, о невозможности для человечества превзойти предел, раз и навсегда
указанный ему природой.
  Брюсову же принадлежит и опыт использования аллегорической фантастики в
целях сатиры на политическое устройство капиталистической олигархии. Речь
идет о "Республике Южного Креста" (1904-1905), произведении не вполне
самостоятельном с точки зрения литературной формы (34), но интересном по
замыслу.
  Возрождение жанра утопии в русской литературе связано с распространением
в начале XX века в России идей научного социализма, учения, открывшего
перед мыслящей интеллигенцией объективную цель исторического развития,
ясные и величественные контуры коммунистического устройства будущего
общества. В то же время опыт 1905 года и нарастание нового революционного
подъема в России подтвердили неизбежность революционного пути
социалистического преобразования общества, прояснив таким образом для
русского автора одно из наиболее спорных и неясных мест в построениях
большинства западных утопистов. Так фантазия утописта получала прочную
научно-теоретическую и жизненную основу для своих построений и
одновременно возможность гораздо конкретнее, детальнее и вещественней
представить картину воображаемого общества будущего. Вместе с тем начинало
меняться отношение утопии к действительности: из рецепта идеального с
точки зрения автора, но, к сожалению, имеющего слишком малую вероятность
осуществления устройства общественной жизни она превращалась в картину
исторически неизбежного и необходимого будущего, не застывшего в мертвой,
идеальной неизменности, а живого, наделенного своими противоречиями,
способного к дальнейшему развитию и совершенствованию, начало которому
закладывалось в самой жизни революционной активностью масс.
  Одной из первых таких утопий нового типа в русской литературе был роман
А. Богданова "Красная звезда". Появление в 1908 г. этого романа,
органически сочетавшего "талантливую техническую утопию с элементами
научного представления о коммунизме и предвосхищением социальной
революции" (35), было фактом прогрессивного значения, хотя "Красная
звезда" и не свободна от некоторых идейно-художественных просчетов.
"Махистские" заблуждения А. Богданова проявились более отчетливо во втором
его "марсианском" романе "Инженер Мэнни" (1912), получившем, как известно,
резко отрицательную оценку В. И. Ленина (36).
  В пору же написания "Красной звезды" А. Богданов состоял членом ЦК РСДРП
от большевиков, а во время революции 1905 г. вместе с Л. Красиным
возглавил большевистскую боевую техническую группу при ЦК. Незабываемые
впечатления этих лет он перенес впоследствии на страницы своего первого
утопического романа.
  Некоторые современные критики, пересказывая неполно и неточно замечания
В. И. Ленина о "Красной звезде" в его письме к М. А. Ульяновой (1908 г.),
трактуют это замечание в плане осуждения романа Богданова.
  "В. И. Ленин замечает по поводу романа Богданова, что он сочинен по
рецепту: "тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман", - пишет,
например, Н. Гей. Высказывание В. И. Ленина Н. Гей приводит в подкрепление
своей собственной мысли о том, что "романы Богданова, изображавшие будущее
коммунистическое общество, уводили от жизни, мешали понять тенденции
развития" (37). В действительности ирония ленинского замечания относилась
в большей степени к Лоуэллу, в "научном" труде которого В. И. Ленин
отметил забавное противоречие с прочитанным незадолго перед тем романом
Богданова: "Сегодня прочел один забавный фельетон о жителях Марса, по
новой английской книге Lowell'я - "Марс и его каналы". Этот Lowell -
астроном, долго работавший в специальной обсерватории и, кажется, лучшей в
мире (Америка).
  Труд научный. Доказывает, что Марс обитаем, что каналы - чудо техники,
что люди там должны быть в 2 2/3 раза больше здешних, притом с хоботами, и
покрыты перьями или звериной шкурой, с четырьмя или шестью ногами. Н...
да, наш автор (Богданов. - Н. Ч.) нас поднадул, описавши марсианских
красавиц неполно, должно быть по рецепту: "тьмы низких истин нам дороже
нас возвышающий обман"..." (38).
  Изображение коммунистического общества на планете Марс, "человечество"
которой опередило Землю на два - три столетия в своем развитии, отличается
не только полнотой и многосторонностью характеристики основных принципов
общественного устройства и основных сфер человеческой деятельности, но и
указанием всякий раз на сумму объективно действующих факторов,
определивших их формирование, и на возможные перспективы дальнейшего
развития для ближайшего и более отдаленного будущего. Марсианское
общественное устройство гармонично и справедливо, в нем осуществлены
лучшие мечты многих утопистов, как, например, свободный, ненормированный
труд, избираемый каждым по собственному влечению, полное удовлетворение
всех материальных потребностей человека, создание всех условий для
формирования цельной гармонической личности. Блестящие достижения науки -
открытие управляемой термоядерной реакции, взаимопревращения всех
элементов, синтез "минус-материи" - помогают марсианам, несмотря на
постепенное истощение ресурсов их родной планеты, изыскивать все новые и
новые средства их пополнения и обеспечения достигнутого уровня жизни для
многих будущих поколений. На очереди у марсианской науки - искусственный
синтез питательных белковых веществ, разработка проекта колонизации Венеры
и многое другое.
  Однако помимо описания коммунистического общества будущего есть в утопии
Богданова и вторая линия, связанная с его "марсианской спецификой". Дело в
том, что перенесение действия на Марс для писателя не просто формальный
условный прием, но и способ избежать догматизма в изображении будущего
общества, а также слишком буквального понимания его социальных прогнозов и
предсказаний. Писатель последовательно подчеркивает своеобразие природных
условий возникновения и развития жизни на Марсе, смены
общественно-исторических формаций, своеобразие прихода марсиан к
равноправному бесклассовому обществу. Очень удачно найденный штрих в этом
плане - рассказ о строительстве общепланетной системы гигантских каналов,
сплотившем население планеты, способствовавшем проведению национализации
земли, а также послужившем отличной школой политической и экономической
борьбы для рабочих масс. Указывая на ряд специфических отличий между
марсианской и земной цивилизациями, хотя и развивающимися в рамках
близких, родственных, человеческих форм, автор подводит читателя к выводу
о возможности различных путей ее протекания и победы в зависимости от
целого ряда объективных и субъективных общественно-исторических факторов.
  В изображении марсианской действительности писатель отталкивается от
нескольких общих, научно достоверных утверждений относительно природных
условий планеты и возможностей жизни на ней и постепенно подходит к более
частным особенностям, в значительной степени свободно домысленным, и,
наконец, к деталям и подробностям уже совершенно фантастическим (например,
особенности внешнего облика