сательского воображения,
а скорее из-за слишком прямолинейной и простой аналогии, чисто
геометрической проекции земных условий на мир макро- и микрокосмоса.
  Если в повести В. Савченко открытие изображено как закономерный результат
тяжелого, настойчивого труда, постановки исследователями бесконечного
числа экспериментов, поисков, разочарований и вновь вспыхивающей надежды
("Нет, это открытие не имеет ничего общего с Его Величеством Случаем: оно
было трудным, выстраданным и оно будет прочным" (147), - говорит герой
повести), то в повести А. Полещука основные трудности связаны с попыткой
группы ученых разобраться в сущности и результатах, - что и говорить,
неожиданных, - опыта, поставленного погибшим. Что же касается самого
Алексея Алексеева, он пришел к идее своего опыта довольно легко и просто,
без видимых трудностей была смонтирована установка - фантастический
"кинехрон", действующий по принципу ускорения хода времени "в
пространстве, ограниченном сложной конфигурацией полей" (148), и вскоре
после запуска этой установки на орбиту искусственного спутника начался
процесс рождения галактики со всеми вытекающими последствиями.
  В данном случае результатом "сверхфантастичности" описываемого в повести
эксперимента является недостаточность научной детализации, изображение
лишь внешней стороны совершающихся процессов без показа их внутренней
скрытой механики, наконец, полная неожиданность финала как для героев, так
и в не меньшей степени для читателей, а все это, в свою очередь, ведет к
художественной недостоверности, неубедительности фантастики.
  Однако все перечисленные особенности выступают как недостатки лишь в
такой фантастике, предметом изображения которой является непосредственно
научно-фантастическая гипотеза, история ее возникновения, разработки и
практического осуществления. Но как только центр тяжести фантастического
произведения с "научной" проблематики переносится на социальную,
философскую, нравственно-этическую и т. п., отпадает необходимость в
строгом соблюдении принципа научности, делается излишней, утяжеляет
фантастику научная детализация и само научное обоснование фантастики
становится все более формальным. Так, например, прием геометрической
проекции, непригодный для фантастики относительно более строгого, научного
типа и во всяком случае не способствующий ее достоверности,
убедительности, с успехом применяется в фантастике предупреждений и
предостережений для гротескной, гиперболизированной характеристики явлений
современной социальной действительности. Точно так же не противопоказано
научной фантастике изображение чудесного и сверхфантастического, если
только оно не превращается автором в самоцель, не заключает в себе
одновременно и содержание и смысл фантастического произведения.
  Действительно, при обращении писателя к сверхфантастике обычно всегда
прощупывается некий смысловой подтекст, выводящий фантастическую ситуацию
за пределы замкнутого, конкретного ее значения, указывающий на возможность
отвлечения, каких-то обобщений, наконец, на наличие авторской концепции,
распространимой на определенный круг явлений, характерных особенностей
реальной современной жизни. При этом нередко фантастической ситуации
намеренно сообщается оттенок ирреальности, неправдоподобия, указывающий на
ее непрямой характер, на элементы иносказания, на необходимость читать
между строк. Такова повесть "Понедельник начинается в субботу", таковы
фантастические рассказы из сборника В. Григорьева "Аксиомы волшебной
палочки", в том числе рассказ "Свои дороги к солнцу", ситуация которого
отчасти напоминает фантастическую гипотезу повести А. Полещука. Исходя из
аналогии между защитной реакцией Земли, которую жители таинственного
созвездия 273 ЕА???.. X пытались расколоть ударом о мишень, и поведением
крошечной элементарной частички, которая упорно не хотела даваться в руки
экспериментаторам, намеревавшимся ее расщепить, герой рассказа делает
вывод, что "частичка разумна" (149). Но если в повести А. Полещука
ударение сделано на предполагаемой возможности данной конкретной ситуации,
то В. Григорьев в своем рассказе и не настаивает на подлинности
представленного им эпизода, что подтверждается и особым ироническим
нажимом в самой манере повествования, и чисто формальным использованием
научной терминологии, и насмешливым обыгрыванием ряда типических ситуаций,
которые обычно фантастика предпочитает трактовать в исключительно
серьезных тонах. Такова, например, архиторжественная встреча профессора на
стартодроме со скользящим перед ним рулоном ковровой дорожки, "Большим
Сводным Цветомузыкальным", разыгрывающим "протонные" марши, и "трибунными"
возгласами встречающих толп или противоположная картина проводов того же
профессора, отбывающего в свою космическую командировку: "Затемненный
стартодром, дюжина испытанных сотрудников, молчаливые президенты академий.
Приглушенные слова команд. "Блок питания..." - "Готов!..." - "Датчик
критических масс..."- "Готов!" (150)
Однако именно эта "необязательность" сюжета говорит о наличии в рассказе
идеи отвлеченного и обобщенного характера, по отношению к которой тот
забавный полуанекдотический случай, о котором поведал нам автор, выступает
не конкретным примером или буквальной иллюстрацией, а скорее образным
поэтическим указанием, сообщающим мысли читателя необходимую настройку и
направление. В данном случае речь идет о необходимости отказа на пороге
космической эры от веками господствующего предрассудка относительно
исключительности и единственности феномена человеческого разума во
вселенной. Отныне, как бы утверждает автор, при столкновении с необычным и
непонятным кругом явлений, отклоняющихся от известных норм и законов,
следует учитывать как один из вполне вероятных факторов - прямое
вмешательство или косвенное воздействие разумной организующей силы.
  Интересно проследить процесс постепенного "отчуждения" научного материала
в разработке одного из центральных тематических комплексов современной
научной фантастики - наука - ученый-общество. Образцом научной фантастики,
в которой принципы научности и художественности теснейшим образом
взаимосвязаны, может быть, как уже отмечалось, повесть В. Савченко "Черные
звезды", в которой подробное и научно достоверное описание процесса
научного поиска и сути научного открытия оказалось необходимым для
художественной реализации идейного замысла повести.
  Проблема ученого, создателя современной науки, его нравственного долга,
его ответственности перед человечеством рассматривается в фантастике С.
Гансовского, в том числе и в его научно-фантастической повести "Шесть
гениев". Ситуация, изображенная в повести С. Гансовского, нетипична для
современного состояния и уровня развития науки: герой повести, гениальный
ученый-физик, представлен как бы наедине с его эпохальным открытием,
которое способно совершить переворот в науке и одновременно, как почти все
замечательные открытия XX века, может быть использовано в военных,
стратегических целях. Ведя на протяжении долгих лет воображаемые записи
своих размышлений "на воображенной бумаге воображенным пером" (151),
запоминая и фиксируя в своей памяти ход и результаты математических
выкладок и мысленных экспериментов, ученому удалось проделать в тайне от
всех ту гигантскую работу, которая предшествовала теоретическому
оформлению и практическому подтверждению его открытия. И, таким образом,
на какое-то время, достаточное для того, чтобы принять решение и
определить дальнейшую судьбу, герой-ученый оказался подлинным и
единоличным хозяином созданного им "черного пятна". Автор последовательно
рассматривает все возможности, представляющиеся, герою, и показывает, как
после долгих колебаний и нелегких побед, одержанных над собой, над
разочарованием и неверием, над приступами отчаяния и одиночеством, над
общественной инертностью и апатией, герой обретает надежду и находит
дорогу к людям, определяет свое место в той напряженной и сложной борьбе
за будущее, которая ведется на земном шаре.
  Как видим, для того, чтобы решить поставленную задачу, автору пришлось
обратиться к ее простейшему сюжетному варианту, пожертвовав при этом
какой-то долей жизнеподобия. Таким путем удалось добиться максимального
углубления и заострения внутреннего, душевного конфликта, правдивого
изображения переживаний героя-ученого, который в полной мере осознал
чувство личной ответственности за то, каким именно - прогрессивным или
реакционным общественным и идеологическим силам поступит на службу его
открытие, суждено ли ему увеличить сумму человеческого счастья или
человеческих бед и горестей и, наконец, добрым или злым гением останется
сам ученый в памяти человечества.
  Итак, в центре повести психологический и нравственный конфликт,
переживаемый главным героем, который наделен характерными чертами,
позволяющими "узнать" в нем типического представителя блестящей когорты
физиков-теоретиков XX века. Ученому, как всегда, сопутствует открытие.
Однако в данном случае в задачу писателя не входило детальное изображение
самого процесса научного поиска, погони за научной истиной, как это было в
"Черных звездах" В. Савченко. Поэтому в повести Гансовского находим
исключительно описания - надо сказать, чрезвычайно верные и поэтичные -
психологического, душевного состояния ученого накануне и во время "большой
работы", которые без сомнения углубляют и оживляют образ героя повести,
однако ничего или почти ничего не говорят нам о предмете его научных
интересов и о научной сущности его эпохального открытия. В повести С.
Гансовского в какой-то мере изображение внутренней, психологической
стороны процесса научного творчества отделено, абстрагировано от его
конкретного, объективного содержания. После прочтения повести мы узнаем
лишь то, что немецкий физик Георг Кленк в результате тридцати лет
непрерывного, самоотверженного и беззаветного труда обосновал свою теорию
поля и в подтверждение ее создал пятно особого субстанционального
состояния - "антисвета", "кусок непроницаемой для света темноты", "кусок
космической внеземной тьмы" (152). В какой-то мере это умалчивание можно
объяснить особенностями сюжета и содержания повести: Кленку, который
твердо намерен сохранить свое открытие в глубокой тайне от всего
человечества, естественно, не приходится по ходу дела читать популярные
лекции или давать какие бы то ни было разъяснения.
  Однако и исключительность сюжетной ситуации, о которой говорилось выше, и
своеобразие научно-фантастического элемента повести, в свою очередь,
оправданы самой творческой установкой автора, так как служат целям
типизации, художественного обобщения наблюдений писателя над современной
социальной действительностью. Эта "бедность" научной информации в повести,
связанная со своеобразной условностью ее фантастики, приводит к тому, что
эпохальное открытие Георга Кленка трактуется скорее в переносном,
иносказательном, чем в прямом плане, символизируя любое из уже совершенных
или готовящихся в нашем столетии открытий, способных оказать в сложном
взаимодействии с другими объективными общественными факторами существенное
влияние на судьбы мира и человечества.
  Как видим, большая обобщенность в разработке проблемы "наука - ученый -
общество" связана с большей условностью фантастики, с ее своеобразной
научной деконкретизацией, а значит, и с невозможностью применения к
подобной фантастике строгих научных критериев.
  Следующая ступень обобщения рассматриваемой темы приводит нас уже к
сказочной схематизации и символике повести Натальи Соколовой "Захвати с
собой улыбку на дорогу" (153). Своеобразное сочетание актуальной
современной тематики и сказочно-фольклорных приемов ее разработки
превращает эту повесть в современное иносказание на научно-фантастической
основе, в тип современной сказки - сказки XX века. Характерно, например,
что место действия в повести Соколовой не обозначено точно, однако и не
вынесено в традиционное сказочное "некоторое царство, некоторое
государство". События повести происходят в Европе, "одной из шести частей
света", а для большей убедительности писательница приводит здесь же ее
географические координаты. Действующие лица также не традиционные короли,
принцы и принцессы, но и не реалистически обрисованные типические герои с
индивидуализированной внешностью, а некие условно обобщенные на материале
современной социально-политической жизни персонажи, лишенные собственных
имен (Человек, Зверь, Ученик, Русалка, Глава Государства и др.). Наконец,
и основной сюжетный конфликт повести по-современному уточняет и
конкретизирует извечную сказочную тему борьбы абстрактного Добра со Злом.
В центре повести - морально-нравственный конфликт, изображение душевной
борьбы ученого, поставленного волей обстоятельств перед жестокой
необходимостью сказать "да" или "нет" новому режиму, пришедшей к власти в
его стране военной диктатуре профашистского типа. Автор показывает, как,
несмотря на то, что желание "жить, дышать, работать, как все" (154),
подхлестывая ум, помогает герою найти десятки способов оправдаться перед
самим собой, притупить сознание ответственности и чувство долга, ученый,
который привык к трезвой и прямой оценке окружающего, к мышлению четкими,
однозначными, недвусмысленными категориями и понятиями, а самое главное -
привык считать целью своего труда расширение сфер познания, рост
возможностей и перспектив, открывающихся перед человечеством, оказывается
неспособным пойти на сделку с собственной совестью.
  Таким образом, в повести Соколовой та же, что и у Гансовского, тема
судьбы ученого в современном капиталистическом обществе решается в еще
более обобщенном плане. Тема судьбы ученого и его изобретения, созданного
в мирных, гуманных целях, но могущего быть использованным в период войны
как средство внезапного вторжения и массового истребления людей,
перерастает в проблему выбора, принятия или непринятия бесчеловечного
режима военно-полицейской диктатуры каждым человеком, каждым гражданином,
- ведь недаром ученый, заявивший свое "не согласен", был лишен имени и
приказано было впредь "именовать его просто человеком" (155), -
перерастает в решительное отрицание всех "и всяких вариантов третьего,
обходного пути, всевозможных компромиссов, "протеста шепотом" и философии
фатализма.
  Большая степень обобщения и отвлечения в постановке темы и ее разработке
определяет своеобразие художественной формы повести и, в частности, более
свободный, раскованный характер фантастики, которая в повести Соколовой
активнее включается в сюжет, воздействует на всю систему
образно-стилистических средств. Что же касается научного обоснования
фантастики, то оно носит в повести Соколовой еще более условный и
формальный характер. У Гансовского научное обоснование "черного пятна" как
бы подразумевается, и это связано, в основном, с детальной психологической
разработкой образа ученого-физика. В повести "Захвати с собой улыбку на
дорогу" больший уровень обобщения темы и в связи с этим несколько
иллюстративный, плоскостный характер образов позволяет писательнице то
совершенно открыто пренебрегать научным правдоподобием фантастики, то
подменять его пародийной стилизацией "под науку". Так, например, если у
Гансовского процесс научного поиска, творчества все же показан, хотя и с
точки зрения его внутренней психологической характеристики, то у Соколовой
этот процесс вынесен за рамки сюжета: уже в начале повести Железный Зверь,
который "умел ходить под землей в самой толще земли" (156), создан и
проходит решающие испытания.
  Фантастика повести Гансовского, при всем лаконизме ее научной
аргументации, не вызовет протеста у придирчивого критика с позиций
научного правдоподобия, и даже сама "фигура умолчания", нежелание героя
распространяться о смысле и содержании разработанной им теории поля легко
объяснимо. Автор повести "Захвати с собой улыбку на дорогу", напротив,
охотно прибегает ко всяческим описаниям якобы научного характера,
нисколько не заботясь, однако, о действительном научном правдоподобии и, в
случае необходимости, ссылаясь на сказочность своей фантастики. Именно так
характеризуются, например, принципы конструкции Железного Зверя: "По
металлическим трубкам внутри Зверя текла искусственно созданная
синтетическая жидкость, по составу близкая к составу крови, теплая,
ярко-зеленого цвета, которая двигалась по замкнутому кругу. Чтобы
поддержать жизнедеятельность Зверя, его надо было кормить сырым мясом.
  Вы скажете - такого не бывает. Не торопитесь судить. Я ведь честно
предупредила - эта повесть немного сказочная. А в сказках чего только не
бывает?" (157).
  Характерно, что, обращаясь к фантастике наиболее свободного, сказочного
типа и наиболее обобщенного социально-философского плана, писательница
сочла необходимым в первую очередь заявить о своем отказе от научного
критерия фантастики. Приведенное и подобные ему описания, помещенные в
самом начале повести, подчеркнуто декларативны: они как бы задают тон
всему последующему повествованию, сразу же сообщают читателю о том, с
условностью какого рода ему предстоит иметь дело в данном произведении.
  Литературная практика убеждает в том, что существует определенная
зависимость между идейно-художественным своеобразием фантастики, широтой и
глубиной обобщения в ней явлений социального бытия - и тщательностью
научной разработки, степенью научной достоверности и правдоподобия
выдвинутой фантастом гипотезы. И не существует никакого общего для всей
фантастики критерия научности, которому в обязательном порядке должно было
бы отвечать любое научно-фантастическое произведение. Очевидно, критика с
точки зрения науки оправдана только по отношению к тем произведениям, где
строгое соблюдение принципа научности продиктовано художественной
необходимостью. И всякий раз при предъявлении фантастике научных
требований следует руководствоваться, в первую очередь, соображениями
художественной целостности и соразмерности, гармонии между замыслом и его
воплощением. Таким образом, даже в этой наиболее специфической и
своеобразной своей области научная фантастика подчиняется вполне общим
законам художественного творчества.
  Современная художественная фантастика обращается с научным материалом,
поступающим в ее распоряжение, свободно и непринужденно, творчески
переосмысливая и художественно ассимилируя его в соответствии с целями и
потребностями художественного исследования жизни средствами фантастики. В
связи с этим следовало бы подробнее остановиться на
художественно-эстетических функциях элементов современного научного
знания, используемых научной фантастикой.
  Показательно, что автор очень интересной, принципиально важной статьи
"Современное общество и научная фантастика" З. Файнбург, характеризуя
степень общественной социальной активности и действенности научной
фантастики, находит по отношению к ней, как кажется, прямо противоположный
подход: его интересует, что именно дает научной фантастике образная
художественная форма. И здесь Файнбург выделяет целый ряд художественных
"эффектов", непосредственно проистекающих, как считает автор статьи, из
художественно-образного оформления научных идей и гипотез в современной
фантастике: эффект реальности фантастической ситуации, фантастической
идеи, эффект присутствия, эффект сопереживания, а также "чрезвычайно
важный (особенно для умозрительно предполагаемых социальных ситуаций)
эффект целостности", заключающийся в том, что "интересующее автора явление
рассматривается в научной фантастике не обособленно... а как всеобщий по
своему влиянию, по своей роли элемент единого гипотетического мира" (158).
  По отношению к любому другому роду художественной литературы этот
утилитарно-социологический подход показался бы, мягко говоря, несколько
странным, однако, что касается научной фантастики, в нем есть рациональное
зерно: ведь до сих пор "научно-фантастической" критике приходится убеждать
в необходимости овладения высшим уровнем художест