марсиан и их психики), однако не
противоречащим общим положениям, а логически вытекающим из них, а значит,
и правдоподобным, и убедительным для читателя.
  Что касается творческих влияний, то в "Красной звезде" А. Богданова
безусловно можно обнаружить следы воздействия научной фантастики Уэллса, в
особенности его "Войны миров", что проявляется и в некоторых частностях
(например, красный цвет марсианской растительности, у Богданова, однако,
гораздо серьезнее научно обоснованный), в ряде сюжетных аналогий (план
колонизации Земли, вызванный постепенным истощением природных ресурсов
Марса, у Богданова обсуждается марсианами, но, по зрелом размышлении,
отвергается) и в других отношениях.
  Однако гораздо в большей степени "марсианская" фантазия Богданова
принадлежит литературной традиции жанра утопии. Если "Война миров" -
философско-художественная фантазия о современности, то "Красная звезда"
приближается к классической по форме социальной утопии, в которой
главное-изображение социальной конструкции нового типа, все же остальное -
обстановка, сюжет, образы - имеет подчиненно-иллюстративный характер и
разработано лишь в той мере, в какой это необходимо для беллетристического
оформления основного замысла.
  Так, в утопии Богданова почти совсем отсутствует марсианский пейзаж.
"Люди и их отношения - вот что всего важнее для меня", - замечает по этому
поводу рассказчик (39). Однако и о психологической индивидуализации
образов марсиан в романе можно говорить лишь в самом общем смысле.
Очевидно, писатель остерегался перегружать утопию излишней фантастикой,
которая могла бы отвлечь его от основной темы, нарушить логическую
стройность и цельность повествования. Но зато во всех тех случаях, когда
писатель мог сообщить научно обоснованную деталь обстановки или пейзажа,
он спешил сделать это.
  Так, характерно сравнение нашего земного спутника Луны, заливающей Землю
потоками ровного, ясного, холодного света, и двух маленьких марсианских
"лун" - Фобоса и Деймоса, "которые так быстро бегают по небу и так быстро
меняют свое личико, точно живые капризные дети" (40). Интересно также
описание меняющейся картины земной поверхности, наблюдаемой из кабины
уносящегося от Земли марсианского космического корабля, а также состояния
невесомости и некоторых других ощущений, возникающих во время полета.
Здесь Богданов выступает продолжателем традиции научно аргументированных
описаний космических полетов, начатой Эдгаром По, продолженной Жюлем
Верном и Уэллсом, дополняя и развивая эти описания в духе последних
научных данных.
  Вообще для романа А. Богданова характерно преобладание принципа научного
правдоподобия над правдоподобием художественным, что объясняется
специфическими требованиями жанра утопии, точнее - ее современной
разновидности, утопии XX века. Изображение науки и техники марсианского
мира, которому отведена значительная часть романа - это квалифицированный,
выполненный на очень высоком научном уровне прогноз достижений нашей
земной науки в относительно недалеком будущем, и на этот раз уже без
всяких скидок на "марсианскую специфику".
  Совершенно новым для утопии этого типа является включение Богдановым в
число рассматриваемых проблем проблемы контакта между находящимися на
разных ступенях развития земной и внеземной цивилизациями, взятой
преимущественно в ее психологическом и нравственно-эмоциональном аспектах.
Писатель не только реалистически представил ряд серьезных трудностей,
которые возникают на пути такого сближения даже при наличии максимально
благоприятных условий, но и попытался "вывести" из них основной сюжетный
конфликт романа. В целом проблема контакта решается в романе в
положительном плане. Залогом будущего взаимопонимания и тесного дружеского
сотрудничества между двумя мирами, а может быть и "соединения двух великих
линий жизни" (41), является, согласно Богданову, появление на Земле в ходе
жестоких классовых боев людей нового типа, самоотверженных тружеников,
рядовых героев революции, души и сердца которых открыты навстречу
прекрасному будущему, этих поистине первых "детей юного человечества" (42).
  "Красная звезда" Богданова была одной из первых и успешных попыток
расширить рамки традиционной социально-политической утопии за счет
использования некоторых принципов, особенностей и приемов
научно-фантастической литературы (научно-техническое прогнозирование,
принцип научно-художественного правдоподобия, изображение предполагаемой
реакции человеческой психики на необычные, фантастические обстоятельства и
др.). Одновременно "Красная звезда" была первой в том ряду утопий, само
появление, направленность и звучание которых были определены новой
социалистической идеологией, началом революционных событий в России.
  В этом отношении близка роману А. Богданова утопия В. Итина "Страна
Гонгури". Первый ее неизданный вариант ("Открытие Риэля") был закончен в
1917 году, второй, переработанный, увидел свет в 1922 г., в г. Канске в
Сибири. Героико-патетическая тема революции и гражданской войны, борьбы с
интервенцией в Сибири служит не просто завязкой фантастического
повествования, а дает автору толчок и направление для дальнего разбега,
для полета творческого воображения в мир совершенных и гармонических форм
будущего. Общим для утопий Богданова и Итина является философское
восприятие революции как необходимого этапа на бесконечном пути
совершенствования жизни через развитие и преодоление свойственных ей
противоречий, восхождения ее от низших форм к высшим, от простейших к
высокоорганизованным, выражающим всю ее полноту. Этот диалектический
процесс един для всей вселенной, а следовательно, едина и сама жизнь во
всем гигантском многообразии ее форм и проявлений.
  "Мировая жизнь едина", "Единство жизни есть высшая цель" (43), -
утверждают герои "Красной звезды".
  "Поток жизни более безграничен, чем мы думаем, - заявляет философ - герой
утопии В. Итина. - С каждым взмахом маятника создаются, развиваются и
умирают бесконечные бездны миров. Всегда и везде жизнь претворяет низшие,
обесцененные формы энергии. Мир идет не к мертвому безразличному
пространству всемирной пустыни, где нет даже миражей лучшего будущего, а к
накоплению высшей силы" (44).
  Борьба за революционное обновление мира для авторов обеих утопий является
связующим звеном между переживаемым историческим моментом и идеальной
действительностью будущего и одновременно твердой гарантией его прихода,
основанием оптимистической концепции будущего.
  Однако, несмотря на подсказанную временем родственность ряда черт, утопии
А. Богданова и В. Итина по своему замыслу и его художественной реализации
принадлежат к противоположным разновидностям утопического жанра, и в этом
заключается непосредственный интерес их сопоставления.
  "Красная звезда" представляет собой, как уже отмечалось, почти
классическую по типу социальную утопию, отличающуюся композиционной
стройностью и соразмерностью частей, научной добросовестностью и
обстоятельностью, рациональным размещением материала. Утопия Богданова
должна была представить наглядный образец того будущего, на борьбу за
которое поднимались разбуженные революцией массы, она преследовала цели
иллюстративно-пропагандистские и агитационные. Все это объясняет
условность, суховатость ее литературного оформления, некоторые сюжетные
натяжки, схематизм и прочее.
  Свой рассказ о стране Гонгури, увиденной им во сне в тюремной камере,
накануне расстрела, пленный революционер Гелий предваряет такими словами:
"Этот мир! Я его видел... Но мы все время видим его и потому идем сквозь
строй нашей жизни" (45).
  Страна Гонгури - сказочно прекрасное видение будущего, открывшееся
внутреннему зрению революционера и поэта, путеводная звезда, помогающая
твердо идти избранным им нелегким путем, источник веры, силы и стойкости,
которые не изменяют ему до последнего вздоха.
  Эмоционально-романтической трактовке будущего в утопии соответствует
взволнованное, патетическое повествование героя, который спешит воссоздать
для своего товарища по заключению яркие образы чудесного мира, увиденного
им в его гипнотическом сне. Во сне происходит перевоплощение Гелия в
ученого Риэля, жителя цветущей планеты, в истории которой завершается уже
второе тысячелетие коммунистической эры.
  В рассказе Гелия-Риэля отсутствуют детальные описания социального
устройства жизни на планете, организации производства и распределения,
воспитания подрастающего поколения и т. д. Они заменены краткими,
построенными по принципу негативного перечисления характеристиками в таком
роде: "Но в конце второго тысячелетия новой эры не только машины были
совершенны. От права и власти-этого подобия кнута и других воспитательных
атрибутов почти ничего не осталось. Преступление стало невозможным, как...
ну, как съесть горсть пауков. Только дети еще играли в государства и
войны" (46). Нет здесь и перечня технических новинок и усовершенствований
в быту, в средствах связи и информации, в выполнении трудоемких работ,
которым обычно столько внимания уделяют авторы утопий. Кратко перечислены
лишь важнейшие достижения науки на планете коммунистического будущего, из
них более подробно рассказчик останавливается на изобретении онтэита -
"особого комплекса энергии веществ, стремящегося от массы" - и на его
последствиях: "со времени Онтэ можно было изменять очертания материков,
уничтожать и переносить горы. При нем началась разработка общего плана
планеты..." (47), межпланетные экспедиции после изобретения онтэита стали
обычными и даже передвижение начало совершаться в воздухе при помощи
онтэитовых поясов, "поглощавших тяготение", которыми обитатели планеты
учатся пользоваться уже с самого раннего детства.
  Рассказчик старается донести до слушателей зримый образ прекрасной,
обновленной, сильной жизни, представшей ему во сне, нарисовать картину тем
более яркую, живую, пленительную, полную света и красок, воздуха и
простора, чем более тесной, темной и удручающей была для героев их
тюремная действительность. Планета Риэля - это планета-сад, вся сплошь
обработанная и возделанная руками человека, с мягким и неизменно ровным
климатом. На много миль отстоят друг от друга громадные "литые здания из
разноцветных материалов", выстроенные лучшими художниками; дополняя пейзаж
планеты, они сливаются в единое целое "с горизонтом равнин, гор или
садов". Улицы немногочисленных городов также превращены в аллеи сада,
только здесь еще больше цветов, декоративных растений, фонтанов и статуй,
в зеркальных площадях отражаются небо и облака, в бездну и небо растут
лучезарные дворцы.
  Образы этой действительности так живы в воображении Гелия, так наполняют
его ум и чувства, что он, как когда-то "смешной человек" Достоевского,
отказывается считать увиденное им "только сном". "Мир Гонгури во мне,
неотделим от меня и так ясен, словно горный день. А вот когда люди лежат
друг против друга, зарывшись в снег, и целятся друг в друга и в сознании
грохот, грохот, грохот..." (48)
В основе такого представления героев утопий Достоевского и Итина лежит
сознание прекрасного, идеального как должного, необходимого, как той
единственной жизни, которая достойна человека и может полностью
удовлетворить его, и в таком случае образы жизни реальной, где все еще
царят неравенство, жестокость, несправедливость, временами слишком походят
на кошмарный, гнетущий сон, которому не хочется верить, от которого
поскорее хочется вернуться к действительности.
  Сравнение это можно продолжить. После восторженного созерцания картин
золотого века "смешной человек" Достоевского становится свидетелем
"грехопадения" жителей неизвестной планеты, дальнейшая история которой по
сути повторяет в сжатом виде земную историю. И в светлое чудесное
сновидение Гелия тяжелую, диссонирующую ноту также вносят "земные"
впечатления. Перед Риэлем в его чудесном аппарате проходят видения чуждого
мира - последовательный ряд эпизодов земной истории. Картины первобытного
варварства сменяются со временем более утонченными, но не менее жестокими
формами угнетения и насилия. Зрелища разительных социальных контрастов,
кровопролитных, братоубийственных войн, потрясающих планету и похожих на
"коллективно задуманное самоубийство", с их бессмысленной жестокостью,
неисчислимыми жертвами, слепой разрушительной силой, производят на Риэля,
представителя совершенного гармонического мира, гнетущее впечатление,
отравляют его психику, вызывают тяжелое нервное расстройство. Но весь ужас
человеческого горя и несчастий на земле, вся глубина человеческого
падения, осознанные и прочувствованные Гелием с точки зрения самого
высокого человеческого идеала, не подорвали в нем веры в этот идеал,
представший перед ним, как и перед "смешным человеком", в такой внутренней
завершенности и гармоничности, в такой "восполненной ценности". Последняя
"земная" картина, на которой останавливается взгляд Гелия-Риэля во сне -
"беспредельное поле злаков", "золотые волны, обещавшие новую жизнь" -
служит залогом грядущего возрождения и обновления мира, его постепенного
очищения, освобождения от всего косного и враждебного, от всего
"невечного" на пути к вечным человеческим идеалам.
  Определенное сюжетно-тематическое родство, которое обнаруживается в
утопиях Достоевского и Итина, при всем несходстве творческих манер
писателей и несопоставимости масштабов творчества вообще, является,
очевидно, не результатом сознательного подражания, ко также и не случайным
совпадением. Оно вызвано общностью поставленных в этих произведениях задач
и до какой-то степени - путей их разрешения. Однако есть у революционера
Гелия и важное преимущество по сравнению со "смешным человеком",
преимущество, предоставленное ему исторической дистанцией. Прекрасный мир
будущего рисуется перед ним четче и различимей, его формы и контуры
выступают так явственно и подробно, словно в ясное горное утро. Это не
застывший мир райского блаженства естественного человека на лоне
прекрасной природы, а высокоразвитое, равноправное и свободное
человеческое общество, вооруженное высшими достижениями человеческого
гения, идущее по пути дальнейших побед знания к "накоплению высшей силы".
И если после своего неожиданного прозрения "смешной человек" видит свой
нравственный долг в подвижнической проповеди "золотого века", то сама
действительность указывает Гелию иной путь служения идеалу, путь
действенной активной борьбы за переустройство мира на более справедливых
началах.
  Стиль "Страны Гонгури", местами изощренный, иногда слишком туманный,
свидетельствует о влиянии на писателя поэтики символистов, воздействии
романтической манеры Э. По (например, в сцене самоубийства Риэля). И
вместе с тем на этом произведении лежит явственный отпечаток новой
революционной эпохи, героики гражданской войны, с ее трагическим пафосом,
суровой действительностью и раскованной и яркой романтической мечтой.
  Если герой "Красной звезды" А. Богданова из России разбуженной, уже
вступившей на путь революционной борьбы, отправляется на Марс для того,
чтобы лучше узнать ту новую жизнь, ради которой проливают кровь на родине
его друзья и соратники, а возвращаясь, принимает непосредственное участие
в вооруженном восстании, если герой В. Итина уносится в сонных грезах на
планету будущего из охваченной гражданской войной, оккупированной
интервентами Сибири, то герои "Аэлиты" А. Толстого (1922-1923) стартуют на
Марс из полуразрушенного, голодного, опустошенного за годы гражданской
войны Петрограда, стартуют на ракете, построенной "на средства республики".
  Эти "земные" завязки трех фантастических романов, связанных с судьбами
революции в России, указывают на своеобразие исторического момента и
характер решаемых писателями задач. В отличие от утопий А. Богданова и
Итина, создававшихся в процессе развития революционной борьбы, в ее
напряженные, критические моменты, "Аэлита" Толстого обращена к новой
исторической действительности - социалистической революции, победившей и
отстоявшей свои завоевания.
  На рубеже XIX и XX столетий Уэллс в серии своих ранних фантастических
романов пытался дать в первом "фантастическом" приближении собственное
решение ряда важнейших социально-философских проблем современности,
уяснить ее объективный смысл и значение в смене исторических эпох,
определить основные возможные направления ее будущего развития.
Аналогичную роль сыграл фантастический роман Толстого в процессе
идейно-творческой эволюции писателя. Фантастическая "Аэлита" помогла
Толстому выразить свое отношение к произошедшим в России историческим
переменам, свое понимание новой революционной действительности, сохранив
возможный для такого романа уровень ее реалистической конкретизации.
"Аэлита" - это роман-мечта, социально-философский роман о смысле жизни, о
неизбежности ее революционных преобразований (49).
  Значение "Аэлиты" в развитии советской научной фантастики трудно
переоценить: этим романом А. Толстой заложил основы отечественной
реалистической научно-фантастической прозы подобно тому, как несколькими
годами позже, в другом своем романе "Гиперболоид инженера Гарина"
(1925-1926) наметил ее социально-сатирическую памфлетную линию.
  В "Аэлите" Толстого получает дальнейшее развитие и продолжение ряд
принципов реалистической фантастики. Мастерски сочетав в "Аэлите"
реальность и фантастику, жизненную правду и фантастический вымысел,
Толстой добивается жизненной, исторической и национальной определенности и
обусловленности своей фантастики. На страницах романа Толстого живет
героический, самоотверженный порыв революционной эпохи, для которой
казались возможными и осуществимыми самые дерзкие и фантастические замыслы
и начинания, времени, когда разбуженный революцией к новой жизни человек
из народа чувствовал себя способным и призванным свершить великие дела.
Так, в годы гражданской войны Гусев, собрав "сотни три ребят", ходил
освобождать Индию. Теперь же он с величайшей готовностью и простотой
соглашается "лететь в безвоздушном пространстве пятьдесят миллионов
километров" ("Еду с вами, - сказал красноармеец решительно. - Когда с
вещами приходить?" (50)), лелея в душе дерзкий план "присоединения к
Ресефесер планеты Марса" (51).
  Важнейшим достижением фантастики Уэллса был исторически и национально
конкретный, реалистически разработанный образ героя в системе
фантастического повествования. Толстой идет в этом отношении еще дальше.
"Земные" герои "Аэлиты" - это также и излюбленные герои реалистических
произведений писателя, может быть лишь несколько более отвлеченные и
типизированные. С особенной жизненной достоверностью, цельностью,
убедительностью обрисован в романе образ красноармейца Гусева. Очень
важное, принципиальное значение приобретает уже сам по себе тот факт, что
один из характерных и живых русских народных типов времени революции и
гражданской войны был почувствован и найден А. Толстым именно в его
фантастике. Образ Гусева со всеми "земными" черточками его характера и
одновременно с разбуженным революцией осознанием своей человеческой
ценности, важности своей исторической миссии, генетически предшествующий
ряду героев трилогии Толстого и других произведений, неопровержимо
свидетельствует о серьезных возможностях реалистической художественной
фантастики в области исследования действительной жизни в ее реальных
проявлениях, - возможностях, которыми не следует пренебрегать.
  Реалистические образы Лося и Гусева раскрываются, конкретизируются
писателем в условной фантастической обстановке. Правда поведения,
психологической и эмоциональной реакции героев при столкновении с чуждой,
необычной для них действительностью способствует прояснению внутреннего
своеобразия, несходства и даже противоположности их характеров и в то же
время является одним из важных стимулов возникновения иллюзии реальности
самой марсианской фантастики. Так, именно любовь Лося, пробуждающая к
жизни марсианку Аэлиту, оживляет и согревает ее образ, сообщает ему
земные, реаль