ед. Поэтому избранный землянами путь состоит в том, чтобы, смешавшись
и растворившись в феодальном обществе и внешне ничем не возбуждая
подозрений, изучить досконально обстановку, вжиться в нее и начинать
осторожно действовать изнутри, применяясь к местным условиям. На первых
порах участники эксперимента ограничиваются поддержкой и защитой местных
прогрессивных общественных элементов, ограждая от преследований реакции
ученых и людей искусства - грамотеев и книжников, врачевателей, мудрецов,
астрологов, алхимиков и т. д., спасая от расправы ватажков крестьянских
восстаний, но понемногу их деятельность усложняется, становится более
разнообразной и целенаправленной, вплоть до управления какими-то
существенными пружинами внешней политики феодальных государств в интересах
общего поступательного движения вперед. Однако помощь землян не выходит за
рамки изнутри действующего фактора, и основной ее смысл - не подмена или
навязывание новых законов общественного развития, а попытка предотвратить
некоторые "исторические" ошибки, уберечь от громадных и невосполнимых
потерь на долгом и длинном пути.
  Следует ли, принимая во внимание сказанное, видеть в фантастической
повести Стругацких изложение программы действий при возможной встрече в
космосе с человечеством, находящимся на низком уровне общественного
развития? Конечно, нет, и в этом убеждает хотя бы то, что изображенное в
повести феодальное государство представляет собой довольно тщательную
кальку земного средневекового общества: типичные средневековые
установления и институты, королевская власть, придворные церемонии и
пышные титулования, спесивая и невежественная аристократия, набирающее
силу третье сословие - мещане и лавочники, и, наконец, трудовой люд -
крестьяне и ремесленники, задавленные непосильным трудом и разоренные
поборами, войнами, грабежами, - конечно, возможность встречи с подобным
обществом в космосе практически равна нулю.
  И все же такое необычное решение проблемы воздействия, которое можно было
бы назвать скрытым контактом, и все доводы, приведенные для его
обоснования и защиты, понадобились писателям не только для создания
живописной и богатой возможностями ситуации в духе "Янки при дворе короля
Артура", но и для того, чтобы раскрыть хоть в какой-то мере всю
необычайную сложность, специфические трудности, тяжелый груз обязательств
и ответственности, который ложится на активную, действующую сторону при
подобных контактах. Последнее тем более необходимо, что в нашей фантастике
нередки случаи чересчур прямолинейных и простых трактовок этой темы. Так,
например, рассказ М. и Л. Немченко "Случай на полуострове Маяковского", в
котором изображается неудачная смехотворная попытка посланца Ватикана
обратить в католичество аборигенов Венеры - венантропов, живущих
первобытнообщинным строем завершается констатацией успехов советской
научной делегации, завязавшей контакты с венантропами: вскоре после
неудачной миссии католического священника подросток - вен Йоф возвращается
на Венеру после окончания Батумского сельскохозяйственного техникума. "Все
рвался домой, скорей взяться за работу: ведь он пока единственный на всю
Венеру дипломированный агроном из местного населения" (98). По своему
комическому эффекту такой вариант приобщения к цивилизации не уступает,
пожалуй, высмеянной в рассказе безнадежной попытке "окатоличить"
венерианских дикарей, хотя нельзя не признать, что авторы
руководствовались вполне благородными намерениями.
  Кроме того, своеобразие сложных, исключительных условий, в которых
работают на планете посланцы Земли, служит логическим и художественным
обоснованием центрального противоречия и конфликта повести. "Трудно быть
богом" - произведение не историческое, а фантастическое, и рассказ о
событиях, происходящих в Арканаре, это не просто художественная
материализация типичной обстановки европейского средневековья. Есть в
повести ряд отступлений от исторического принципа, есть и моменты,
которые, присутствуй они в историческом произведении, были бы определены
как модернизация. Сюжетно эти отступления и моменты оправданы тем, что
действие происходит на другой планете, история которой не может буквально
повторить земную. Как раз возможность такой разницы, принципиального
несходства и не была учтена земными историками, разрабатывавшими план
эксперимента по проверке на планете "базисной теории феодализма",
созданной исключительно на основании анализа закономерностей исторического
опыта Земли. Но вот в какой-то момент участник эксперимента историк Антон,
а для жителей Арканара - дон Румата Эсторский - осознает, что "положение в
Арканаре выходит за пределы базисной теории" (99) и что назревает то, чему
нельзя подыскать точной аналогии в истории Земли и что условно можно
охарактеризовать как средневековый фашизм. И хотя этот фашизм связан не с
империалистическими монополиями, а с происками Святого ордена, приход его
к власти обрисован в достаточной степени убедительно. Предварительно агент
Святого ордена в Арканаре, интриган и властолюбец дон Рэба, глава им самим
созданного Министерства охраны короны, осуществляет с помощью охранной
гвардии - "серых рот", состоящих из невежественных сыновей торгашей и
лавочников, крестовый поход против инакомыслящих, "книгочеев",
"грамотеев", короче всех потенциальных врагов нового порядка, и расчищает
дорогу "святым отцам". Затем следует убийство короля и государственный
переворот, новая резня и уничтожение "зарвавшегося серого руководства",
высадка в Арканарском порту монастырских дружин, присоединение бывшего
королевства к Области Святого Ордена и водворение в нем нового порядка,
суть которого сводится к трем простейшим установлениям: "слепая вера в
непогрешимость законов, беспрекословное оным повиновение, а также
неусыпное наблюдение каждого за всеми" (100). Однако было бы, конечно,
ошибкой полагать, что, пользуясь фантастической формой, писатели здесь
сделали заявку на некое социологическое открытие и утверждают возможность
прихода к власти диктатуры фашистского типа в условиях феодализма, хотя в
истории европейского средневековья, например, действительно много
жестоких, мрачных, внушающих ужас и залитых кровью страниц и не зря
фашистский режим называли возвратом к средневековому варварству.
Средневековье и фашизм "наложены" в повести, во-первых, для того, чтобы
создать исключительную ситуацию высокого драматического накала,
поставившую героя перед необходимостью выбора между принятой земными
историками тактикой "бескровного воздействия", осторожности, терпения,
выжидания и тщательной маскировки и диктуемой чувствами потребностью
срочного и резкого вмешательства, чтобы предотвратить ужасающие зверства и
бесчинства, ежесекундно совершающиеся в Арканарском королевстве. Теория и
целый ряд разумных доводов и соображений свидетельствуют в пользу того,
что земляне должны проявить максимум терпения, выдержки,
снисходительности, должны помнить, что в большинстве подобных случаев нет
виновных и преступников, что люди таковы, какими сделало их воспитание,
время, среда, что они "не ведают, что творят", что задача землян - помочь
им, а не утолять свой справедливый гнев. Но человек не может не принимать
близко к сердцу заботы, волнения и несчастья себе подобных, и,
оказывается, далеко не всегда позиция божества, все видящего, знающего,
понимающего, преисполненного скорби и жалости, но предоставляющего
событиям идти своим чередом, так как невозможно изменить одним ударом
природу человеческую, совпадает с требованиями человечности. "Братья мои,
подумал Румата. Я ваш, мы плоть от плоти вашей. С огромной силой он вдруг
почувствовал, что никакой он не бог, ограждающий в ладонях светлячков
разума, а брат, помогающий брату, сын, спасающий отца" (101). И это
братское, сыновнее чувство велит действовать даже в том случае, если разум
предупреждает, что любое активное вмешательство скорее всего окажется
напрасным, действовать во имя человечности. Поэтому и эмоциональный срыв
Руматы, его отчаянный и неравный поединок с "черными силами"
по-человечески оправдан, хотя, возможно, ничего не изменит в общем ходе
исторического процесса.
  Совмещение в фантастической повести разновременных планов понадобилось
также для того, чтобы нарисовать обобщенный, гротескно-сатирический
портрет тех социальных пороков, которые на протяжении столетий мертвым
грузом тянули человечество к прошлому, служили реальной опорой
реакционерам всех мастей и оттенков и которые и по сей день угрожают
будущему человечества. Речь идет прежде всего об особенностях удивительно
стойкой и живучей обывательской, мещанской психики, сущность которой мало
менялась с течением времени, лишь внешне приспосабливаясь к новым условиям
и обстоятельствам. "Серые штурмовики" дона Рэбы, вооруженные мясницкими
топорами, это не только невежественные и фанатичные обыватели
средневековья, искренне считающие всех книгочеев и грамотеев колдунами и
слугами дьявола, это серость, узость, посредственность, самодовольно
претендующая на абсолют, стремящаяся переделать мир по своему образу и
подобию, утвердить повсеместно свой мещанский, обывательский идеал. Вот
откуда тот гнев и ненависть, которые с ужасом ощущает в себе герой вместо
положенных для "божества" жалости и терпения: "Ведь я же их по-настоящему
ненавижу и презираю... Не жалею, нет - ненавижу и презираю. Я могу сколько
угодно оправдывать тупость и зверство этого парня, мимо которого я сейчас
проскочил, социальные условия, жуткое воспитание, все, что угодно, но я
теперь отчетливо вижу, что это мой враг, враг всего, что я люблю, враг
моих друзей, враг того, что я считаю самым святым" (102).
  Приспосабливаясь и перекрашиваясь, мещанство вступило в атомный и
космический век, сохранив узость и косность мышления, ограниченность или
полное отсутствие духовных запросов и интересов, сочетав их с отчетливо
потребительским отношением к жизни. Обывателя не переделаешь, предоставив
ему максимум материальных благ, поселив "в самых современных
спектроглассовых домах" и научив "ионным процедурам" (103). Очевидно,
полагают писатели, где-то, быть может, в сравнительно недалеком будущем
человечеству еще предстоят решающие, последние бои, в которых "серость"
должна потерпеть поражение и уже в обществе, свободном от классового
угнетения, исчезнуть как реальная сила навсегда. Один из этапов такой
борьбы с мещанством изображен Стругацкими в их повести-предупреждении
"Хищные вещи века", в которой описываются тягостные последствия
наступления "изобилия" в фантастической Стране дураков, населенной по
преимуществу мещанами. "Возможно, при мирном и постепенном переходе к
социализму в некоторых высокоразвитых капиталистических странах веками
взлелеянная традиция мещанства возьмет верх, - пишет по поводу этой
повести А. Ф. Бритиков. - Тогда, показывают Стругацкие, развернется битва
за души людей. Битва, быть может, самая сложная, ибо противник неуловим,
он - в самом человеке, вступающем в освобожденный мир с наследством
проклятого прошлого" (104).
  Если социальный портрет мещанства дан в повести "Трудно быть богом" со
своеобразной проекцией в будущее, то таким же образом, с учетом
исторической перспективы, изображены в повести антиподы мещанства,
средневековые гуманисты, люди науки и искусства, представители той
идеологической силы, которая со временем поведет решительное наступление
на обывательские позиции, прервет духовную спячку, пробудит к полноценной
жизни сотни тысяч "существователей". Их еще очень мало, этих носителей
знания, новой культуры, нового мировосприятия, но в мире страшных
призраков прошлого именно они являются единственной реальностью будущего и
ради них живут и работают на планете прошлого посланцы будущей
коммунистической Земли.
  В повести сведены две эпохи - прошлого и будущего, разделенные по меньшей
мере тысячелетием, а равнодействующая, как всегда у Стругацких, направлена
в настоящее, способствует кристаллизации современного комплекса идей,
созданию величественной панорамы пути, которым поднимается человек от
дикости, варварства, костров средневековья, разгула реакции и мракобесия -
к высотам разума и человечности. И в то же время полнокровная
художественная ткань повествования, колоритность персонажей,
многочисленные реалии быта, обстановки, стремительность развития действия,
нарастания, накала противоречивых чувств в душе героя, неистощимый комизм
ситуаций при глубоко драматическом характере основного конфликта
способствуют созданию той иллюзии правдоподобия, которая так важна в
фантастике, той живительной среды, из которой черпает свои силы идея
повести.
  Социальная фантастика представляет гораздо большее разнообразие как в
области тематической, так и в отношении художественной формы, сюжета,
построения, чем фантастика проблемная и утопическая. Она большей частью не
зависит от требований научности и не ограничена определенным подбором
проблем, который диктуется этим принципом. Она может использовать для
своих обобщений все богатство и разнообразие социального опыта современной
действительности. Будущее в социальной фантастике всегда более или менее
условно, оно воспроизводится фантастом в той мере, в какой оно может
помочь в формулировке современной идеи произведения, например,
используется для создания уникальной, единственной в своем роде ситуации,
позволяющей достигнуть наиболее полного идейно-образного соответствия. В
том случае, если условное будущее в фантастическом произведении служит
экраном для проекции каких-то черт или особенностей современной жизни,
которые, по мнению писателя, таят опасность, угрозу для развития человека
и общества, мы имеем дело с фантастикой социальных предостережений, начало
которой было положено знаменитыми антиутопиями Уэллса.
  Несмотря на то, что к фантастике-предостережению все шире обращаются
писатели, эта разновидность социальной фантастики часто вызывает
возражения критики. Частично эти возражения основаны на простом
недопонимании условного, переносного характера изображения будущего, того,
что очень часто создаваемые фантастом мрачные, даже зловещие картины
продиктованы писателю самой действительностью и представляют собой лишь
преувеличенную и заостренную путем продления во времени характеристику
современности, а поэтому и выполняют функцию предостережения, как и
социально-разоблачительную, критическую функцию (105). Так, в свое время,
не понимая непрямого характера социальных прогнозов Уэллса в его
антиутопиях, писателя обвиняли в социальном пессимизме, в простом
"количественном" характере его фантастики, неумении предусмотреть
качественные сдвиги в истории общества и т. п. (106), забывая при этом,
что наряду с мрачными предвидениями, часть которых, к сожалению,
оправдалась, - и вовсе не по вине писателя, - у Уэллса есть и светлые
романы-утопии о коммунистическом обществе будущего ("Люди как боги", "Пища
богов" и др.). Уэллс не знал, когда и как будет сделан человечеством
первый шаг ему навстречу, и перебрал в своих произведениях множество
планов и проектов, но безусловно верил в его приход, хотя и не закрывал
глаз на те реальные и грозные опасности и препятствия, которые предстоит
победить и преодолеть людям на пути к будущему.
  Некоторые критики, признавая право на роман-предостережение за
американской научной фантастикой и вообще фантастикой капиталистических
стран, считают, что советской литературе такой роман ни к чему. "Ведь наша
действительность, как и наше будущее, характеризуется утверждением
светлого, гуманного, прогрессивного. И она нуждается не столько в
"предупреждении", сколько в утверждении", - пишет, например, Ю. Котляр
(107). Это односторонняя точка зрения, основанная на забвении того, что
всякое утверждение неизбежно связано с отрицанием, в первую очередь,
отрицанием того, что враждебно утверждаемому идеалу.
  Предупреждение, предостережение - вообще одна из основных задач всей
научной фантастики. От элементов предостережения не свободна утопия (об
этом свидетельствует хотя бы пример "Туманности Андромеды" И. Ефремова). К
предостережению сводится смысл значительной части проблемной фантастики,
предостережение неизбежно содержится в фантастике социально-философской.
Но если в перечисленных разновидностях фантастики предостережение может
быть побочным, дополнительным моментом или иметь частный, ограниченный
характер, то фантастика предостережений обращает внимание на те социальные
тенденции и явления современности, которые при условии своего дальнейшего
развития могут угрожать будущему всей Земли и всего человечества. А
количество таких глобальных проблем и опасностей в настоящее время растет,
а не стремится на убыль.
  С ростом и уплотнением народонаселения на земном шаре, с сокращением
расстояний в связи с фантастическим увеличением скоростей Земля становится
для человечества все более тесным домом, и пожар, вспыхнувший в любом из
ее уголков, грозит перерасти во всепланетное бедствие. И все более
насущным и необходимым становится объединение людей вокруг ряда простых и
великих общечеловеческих идеалов мира, дружбы, демократии, гуманизма,
объединение, которое может быть реальной силой, противостоящей проискам
сил международной реакции, милитаризма, фашизма, национальной нетерпимости
и национального угнетения. Важнейшим фактором в деле такого объединения
является передовое искусство и литература, которая на протяжении вот уже
нескольких десятилетий не устает напоминать людям, что все они -
"пассажиры одного корабля". Свою долю ответственности за будущее Земли
взяла на себя социальная фантастика, которая еще на заре XX в.
произведениями своего основоположника Уэллса пропагандировала идею
объединения человечества, общности его интересов. В этом смысле любое
предупреждение социальной фантастики адресовано всему человечеству.
  Крайне важно то, что в современной литературе только социальная
фантастика владеет возможностью изображения в наглядно-образной форме
близких и далеких результатов и последствий действия определенных
социальных сил и тенденций, и она не может пренебречь такой возможностью.
Охарактеризовав ряд серьезных опасностей, подстерегающих человечество в
случае торжества, пусть временного, сил реакции, советский социолог И.
Бестужев-Лада пишет: "Прогрессивные силы мира ведут борьбу за то, чтобы
такое будущее никогда не стало действительностью. Писатель-фантаст,
сражающийся в рядах прогрессивных сил, располагает могучим идейным оружием
в этой борьбе - двуострым мечом фантазии... Тупить этот двуострый меч
фантазии, запрещать писателю-фантасту действовать той или другой его
разящей гранью - значит наполовину разоружить наши силы, соответственно
увеличивая силы противника" (108).
  На воспитательную, идеологическую ценность романа-предостережения
указывал В. И. Ленин в то время, когда научная фантастика делала первые
шаги, а число произведений подобного рода было и вовсе незначительным. М.
Горький вспоминал, как однажды на Капри, беседуя с А. А. Богдановым, Ленин
предлагал ему тему для романа-предостережения: "Вы бы написали для рабочих
роман на тему о том, как хищники капитализма ограбили землю, растратив всю
нефть, все железо, дерево, весь уголь. Это была бы очень полезная книга,
синьор махист" (109).
  В настоящее время опасность разграбления природных богатств Земли
настолько очевидна, что тема их хищнической эксплуатации и истощения в
сочетании с темой перенаселения сделалась одной из ведущих в прогрессивной
фантастике Запада. Этой же теме отведено значительное место в
социально-фантастическом романе И. Ефремова "Час Быка" (110), однако
трактовка ее в произведении советского фантаста отличается заметным
своеобразием. Отличия эти, отчетливо выступающие, например, при сравнении
романа И. Ефремова с повестью Ф. Поола и С. Корнблата "Операция "Венера"
("Торговцы космосом"), в какой-то мере показательны для сопоставления
отечественной социальной фантастики с фантастикой капиталистических стран
в цел