с помощью  какой-то  машинки  скручивал  сигареты,  послюнив,  подавал  их
собравшимся  и,  как  ему  подобало,  больше  помалкивал.  Пива   ему   не
полагалось,  разве  что  вспомнят  и  поднесут,  и  забывчивость   мистера
Мергелсона подкрепляла этот порядок.
   - Как подумаю, что наш малец провалился  вниз  головой  в  какую-нибудь
затянутую паутиной дыру, так за сердце меня  и  берет,  -  говорил  Томас,
подливая себе из кувшина.
   - Занятный был мальчуган, - заметил  Мергелсон  откровенно  заупокойным
тоном. - Работа ему не нравилась, по всему было видать, а так прыткий был.
Я, бывало, как выпадет свободная минутка, так чем-нибудь, глядишь,  ему  и
пособлю.
   - Только вот обидчивый был, - заметил Томас.
   Мистер Мергелсон сидел за столом, широко раскинув на нем руки.
   - Все-таки не след нам больше молчать, - объявил он. - Надо сказать  ее
милости, нельзя больше откладывать... Разве что до послезавтра. А там  уж,
как бог даст!
   - А вот хозяйке моей самому мне придется сказать,  -  отозвался  мистер
Дарлинг и в расстройстве налил себе столько пива, что оно  побежало  через
крап.
   - Сегодня перед сном мы еще раз  пройдем  по  этим  ходам.  Будем  идти
сколько сил хватит, - сказал мистер Мергелсон. - Но ведь там есть  щели  и
дыры, и мальчик мог туда провалиться.
   - Хозяйке моей придется сказать, - твердил мистер Дарлинг.  -  Вот  что
плохо-то...
   Весь остаток вечера мистер Дарлинг то и дело  повторял  эти  слова.  Он
надеялся, что ему что-нибудь посоветуют.
   - Ну вот, как бы вы сказали хозяйке? - спросил он мистера Мергелсона  и
в ожидании ответа нетерпеливо осушил свой стакан.
   - Я просто сообщу ее милости о происшедшем. Скажу: "Ваша милость, у нас
мальчишка  куда-то  девался,  а  куда  -  ума  не  приложим".   А   станет
расспрашивать - все подробно расскажу.
   Мистер Дарлинг подумал немного и покачал головой.
   - А вы бы как сказали? - спросил он Томаса.
   - Мне, слава богу,  не  говорить,  -  отозвался  Томас.  -  Эх,  бедный
мальчик!..
   - Ну, а коли пришлось бы? - настаивал мистер Дарлинг.
   - Я подошел бы к ней, похлопал по спине и сказал: "Мужайся!" А как  она
стала бы спрашивать, почему, я бы все  и  сказал,  не  сразу,  конечно,  а
помаленьку.
   - Нет, вы ее не знаете, - сказал мистер Дарлинг. - Ну, а ты. Генри, как
бы сказал?
   - Сама бы  пускай  догадалась,  -  отвечал  Генри.  -  Женщины  на  это
мастерицы.
   Мистер Дарлинг подумал немного и решил, что это тоже не подходит.
   - Ну, а ты? - спросил он рыжеволосого парнишку, начиная отчаиваться.
   Рыжеволосый  ответил  не  сразу;  он  уставился  на  мистера  Дарлинга,
продолжая лизать край сигареты. Потом  не  спеша  заклеил  ее  и  принялся
размышлять над вопросом.
   - Пожалуй, - сказал он негромко и важно, - пожалуй, я просто сказал бы:
"Мэри...", или "Сьюзен", или как там ее...
   - Тильда, - подсказал мистер Дарлинг.
   - "Тильда, - сказал бы я, - бог дал, бог и  взял,  Тильда.  Помер  он".
Что-нибудь вот такое.
   Рыжеволосый откашлялся. Он, видно,  был  растроган  своей  простой,  но
убедительной речью. Мистер Дарлинг минуту-другую с  большим  удовольствием
обдумывал услышанное. А потом почти с раздражением промолвил:
   - Да куда же он все-таки провалился, чтоб ему было пусто!
   - Ну, будь что будет, - продолжал мистер Дарлинг, - а нынче я ничего ей
не скажу. Пасынка я потерял, так теперь еще и без сна оставаться! Ну, нет.
А превосходное у вас пиво, мистер Мергелсон, скажу я вам. В жизни  лучшего
не пробовал, ей-ей! Знатное пиво!
   Мистер Дарлинг еще угостился...
   Возвращаясь домой через залитый лунным светом парк, он  все  раскидывал
умом, как лучше сказать жене о  случившемся.  Он  ушел  из  замка  немного
рассерженный тем, что Мергелсон отверг  его  предложение,  такое  удачное,
походить вокруг дома и покричать. "Мальчишка сразу узнает мой голос. А  ее
милость не станет возражать. Она, верно, уже спит". Лунный свет  понемногу
его успокоил.
   Но как все-таки сказать жене? Он пробовал начинать речь и  так  и  этак
перед готовой слушать луной.
   Есть, к примеру, такой вот  неплохой  способ  -  взять  да  и  бухнуть:
"Знаешь, а парень-то твой..." (Немного подождать, чтоб  спросила.)  И  тут
же: "Пропал куда-то бес-про-во-ротно..."
   Только вот никак не выговоришь - "бес-про-воротно"...
   Или же так - с горестным  спокойствием:  "Ну  и  прескверная  же  вышла
штука.   Прескверная.   Парень-то   наш   бедный   -   Арти    -    пропал
бес-про-во-ротно". И опять это "бес-про-во-ротно".
   Или, может, так - с волнением: "Уж не знаю, как ты это примешь. Тильда,
только надо мне кое-что тебе сказать. Дрянные новости. Вроде, пропал у них
наш Арти - чисто, и не было. Как в воду канул".
   Или же сердечно и снисходительно: "Возьми себя в руки. Тильда.  Покажи,
что ты женщина сильная. Мальчик-то наш... ик!.. пропал".
   И вдруг он в отчаянии обратился ко всему парку:
   - Что я ей ни скажи, а все равно выйду кругом виноват. Я ее знаю!
   Тут до него дошел весь смысл случившегося.
   - Бедный парнишка!.. - вздохнул он. -  Бедненький  мальчик!..  -  И  он
заплакал настоящими слезами. - Я любил его, как родного...
   Окружающая тьма ничего ему не ответила, и он повторил эти слова громче,
почти с вызовом... Несколько раз он тщетно пытался перелезть через садовую
ограду: калитки почему-то на месте не оказалось. (Надо  завтра  проверить,
куда она девалась. А сейчас, когда так подавлен горем, разве поймешь,  все
ли в порядке!)
   Калитка отыскалась за углом. Жене он только сказал, что хочет  спокойно
поспать до утра, и  стал  вызывающе  разуваться,  то  и  дело  прерывая  в
забывчивости это занятие. Все равно скоро светает.
   Она строго на него посмотрела и, хоть он нет-нет да  и  бросал  на  нее
странный взгляд, так ни о чем и не спросила.
   Наконец-то он в постели.


   Когда гости разъехались и сэр Питер отбыл в Лондон по делам,  связанным
с  изготовлением   питательной   смеси   "Расти   большой"   и   рассылкой
патентованных сосок во все обитаемые части света, леди Лэкстон вернулась в
постель и не вставала до  середины  вторника.  Ей  нужен  полный  покой  и
величайшая заботливость горничной, иначе не миновать  серьезного  нервного
расстройства. Прием до самого конца  протекал  очень  бурно.  Неосторожная
затея сэра Питера - не давать лорду-канцлеру спиртного - повлекла за собой
прискорбную стычку во время завтрака, а  за  ней  последовала  еще  худшая
сцена между гостем и хозяином.
   - Тут надо действовать с тактом, - сказал сэр Питер и  пошел  увещевать
лорда-канцлера, а жена осталась терзаться жестокими и вполне естественными
опасениями. Ибо такт сэра Питера представлял собой нечто совсем  особое  -
смесь недомыслия, придирчивости и  развязности,  -  такое  не  всякому  по
вкусу...
   Гостям, съехавшимся на воскресный обед,  леди  Лэкстон  объяснила,  что
лорда-канцлера  неожиданно  вызвали  в  Лондон.  "Что-то  там  с   Большой
государственной  печатью",  -  таинственно  шепнула  хозяйка  кое-кому  из
гостей. Нашлись простаки,  которые  решили,  что  Большая  государственная
печать внезапно занемогла и, как видно, с ней приключилось что-то такое, о
чем  вслух  не  рассказывают.  Томасу  пришлось  воспользоваться   гримом,
оставшимся от какого-то любительского спектакля,  и  закрасить  дворецкому
синяк под глазом. Прием совершенно не удался, и леди Лэкстон, ложась в тот
вечер в постель, не выдержала и разрыдалась.
   А тут сэру Питеру понадобилось зачем-то просидеть битый  час  у  нее  в
комнате, выкладывая, что  он  думает  о  лорде-канцлере!  Ей  и  без  того
прекрасно известно, какого ее муж мнения о лорде Магеридже, а  в  подобных
случаях Лэкстон обычно прибегает к  таким  выражениям,  которые,  как  она
уверяет себя, ей - женщине из хорошей семьи - совсем не знакомы...
   Итак, в понедельник, едва разъехались гости, леди Лэкстон опять надолго
улеглась в  постель;  как  подобает  достойной  женщине,  она  постаралась
отогнать от себя мысль о том, что подумают (а  может  быть,  и  скажут)  о
случившемся соседи, принялась читать новый  и  весьма  основательный  труд
епископа Индьюка о язвах и пороках современного  общества  и  перечитывать
сообщения утренних газет о катастрофе на шахтах Северной Англии.
   Как многие женщины ее  круга,  леди  Лэкстон  выросла  в  искусственной
атмосфере, лишенной живых красок, и  сейчас  вела  жизнь  безупречную,  но
однообразную, вполне обеспеченную и удобную, но смертельно скучную;  скуку
эту нарушали лишь мелкие светские обиды да порою выходки сэра Питера;  для
подобных женщин есть что-то притягательное в пороках и  страданиях  людей,
чья жизнь протекает  не  под  стеклянным  колпаком.  Женщины  эти  находят
соблазн и утешение в мысли о чужих муках и тяготах, и поскольку самой леди
Лэкстон страдания и пороки были  неведомы,  она  постоянно  читала  всякие
брошюрки, которые во множестве выпускаются столь распространенными в  наше
время обществами борьбы за улучшение нравов,  и  давала  деньги,  щедро  и
охотно, на вспомоществование жертвам различных катастроф. Корешок  чековой
книжки леди Лэкстон служил доказательством благодарности за испытанное  ею
сострадание. В мечтах она рисовалась себе  чуть  ли  не  ангелом,  который
пресекает недостойные утехи и корит за них и заслуженно принимает  слезную
дань благодарности от злосчастных жертв нашей индустриальной системы.
   Женщинам свойственно странное тяготение к реальности, и в  иные  минуты
леди Лэкстон не довольствовалась смакованием газетных  отчетов  и  жалела,
что не может ближе соприкоснуться  с  ужасающими  кошмарами  жизни,  а  не
просто выписывать чеки для борьбы с ними. Ей хотелось воочию  видеть,  как
отступают в раскаянии адепты зла перед ее добрыми делами; самой освободить
от уз, оживить, пожалеть какую-нибудь обреченную, одурманенную хлороформом
жертву так  называемого  естествоиспытателя;  постоять  самой  у  носилок,
побывать в лазарете и подняться к  вершинам  человечности,  записавшись  в
сестры милосердия. Но представления сэра Питера о женственности были  куда
возвышенней его манеры выражаться, и он ни за что  не  позволил  бы  этому
утонченному созданию осквернить  себя  хотя  бы  созерцанием  этих  мук  и
пороков.
   - Им нужны опытные сиделки, - говорил он всякий раз, как  она  заводила
речь о том, чтобы самой помогать жертвам голода и катастроф. -  Ты  же  не
любопытства ради хочешь туда пойти, старушка...
   Да, ее душа жаждет подвига. И если  ей  суждено  спасать  людей  в  час
катастрофы, то катастрофа эта непременно должна  случиться  где-то  рядом,
чтобы ее не приходилось искать далеко. И вы догадываетесь, как взволновал,
если не обрадовал  ее  мистер  Мергелсон,  когда,  запинаясь  и  заикаясь,
поведал, что, возможно... наверно... почти несомненно, в эту самую  минуту
в стенах Шонтса совершается ужасная драма и надо  действовать  немедленно,
если еще можно поспеть, пока несчастный страдалец не испустил  дух  и  еще
есть время его спасти.
   Леди Лэкстон стиснула руки и  взглянула  на  дородного  слугу  -  в  ее
серо-зеленых глазах стояли слезы.
   - Надо что-то сделать, - сказала она. -  Немедленно!  Все,  что  только
возможно. Бедный крошка!
   - Еще неизвестно, не сбежал ли он, ваша милость,  -  может,  он  просто
сбежал...
   - Нет-нет! - вскричала она. - Он не сбежал.  Не  сбежал,  нет!  Как  вы
можете так говорить, Мергелсон! Конечно, он не сбежал.  Он  здесь.  И  это
ужасно, ужасно!
   Она вдруг стала властной и решительной. Катастрофа на шахте, о  которой
она читала в утренних газетах, воспламенила ее воображение.
   - Надо достать заступы, - сказала она. - Снарядить спасательные отряды.
Нельзя  терять  ни  минуты,  Мергелсон.  Ни  минуты!..  Созовите  дорожных
рабочих. Соберите всех, кого можно...
   Не было потеряно ни  минуты.  Дорожные  рабочие  принялись  раскапывать
Шонтс еще до того, как у них кончился перерыв на обед.
   До наступления темноты им удалось сделать на редкость много. Они прошли
по всем ходам, куда можно было проникнуть из лаза в столовой, и  если  там
были замурованные тайники или келейки, они с  небывалым  рвением  кидались
крушить стены, подбадриваемые присутствием леди Лэкстон и щедрой  раздачей
спиртного. Они пробили великолепную новую дыру в  библиотеке,  в  стене  у
окна, достаточно большую, чтоб мог провалиться человек (один из  них  и  в
самом деле туда провалился), а еще выломали значительную  часть  кладки  в
башне времен королевы Елизаветы, так что потайной ход  теперь  стал  виден
снаружи. Леди Лэкстон, вооружась молотком и стамеской, самолично обошла со
старшей горничной все панели, выкликая: "Ау! Ты здесь?!"  -  и  там,  где,
судя  по  звуку,  была  пустота,  они  пробивали  отверстие.  Послали   за
трубочистом,  чтобы  тот  обследовал  все  действующие   и   недействующие
дымоходы. А тем временем мистеру Дарлингу и нескольким его помощникам было
поручено рыть и рыть, пока не сыщут проход, который, как все знали, шел от
угла прачечной к старому леднику и  дальше,  кажется,  до  самых  развалин
монастыря,  и  был  не  то  подземным   коридором,   не   то   заброшенной
водопроводной трубой.  Они  смело  принялись  рыть  в  нескольких  местах,
обнаружили проход и тут же доложили об этом леди Лэкстон.
   Эти раскопки, а также новый пугающий шрам на башне  королевы  Елизаветы
побудили мистера Болье Пламмера бросить все дела в конторе и примчаться  в
замок. Мистер Болье Пламмер  служил  управляющим  у  маркиза  Крэмберри  и
отличался редким природным тактом;  среди  прочих  обязанностей  ему  было
поручено следить за тем, чтобы Лэкстоны за время  аренды  окончательно  не
сгубили Шонтс. Мистер Пламмер был низкорослый,  плотный,  ходил  обычно  в
крагах и бриджах и при этом носил очки, которые  в  ту  минуту,  когда  он
подошел к леди Лэкстон и ее землекопам, сверкали неподдельным изумлением.
   Мистер Дарлинг, увидев его,  попытался  спрятаться  за  других,  но  не
успел.
   - Смею вас спросить, леди Лэкстон... - начал было управляющий.
   - Ах,  мистер  Болье  Пламмер,  как  хорошо,  что  вы  пришли!  Мальчик
задыхается! Я не в силах этого выдержать!
   - Задыхается?! - вскричал мистер Болье Пламмер. - Где?!
   Ему довольно сбивчиво объяснили.
   Он  задал  множество  вопросов,  по  мнению  леди  Лэкстон,  совершенно
праздных. Откуда ей известно, что мальчик в потайном ходе? Да она  в  этом
уверена. Зачем бы  ей  иначе  все  это  предпринимать?!  Сбежал?  Но  как,
скажите, если он в потайном ходе? Поискать в окрестностях? Да  он  же  тем
временем задохнется или умрет с голоду!..
   Они расстались, заметно потеряв уважение друг к Другу, и  мистер  Болье
Пламмер с явно встревоженным видом тут же сломи голову помчался на  почту.
Вернее, сперва он пошел, а когда она уже не могла его видеть,  побежал  со
всех ног. Он долго сидел в почтовой конторе и  портил  бланк  за  бланком,
сочиняя телеграммы сэру Питеру Лэкстону  и  лорду  Крэнберри.  Наконец  он
послал обе телеграммы и, не в  силах  оставаться  в  стороне  от  событий,
вернулся в парк и стал издали наблюдать за новыми успехами леди Лэкстон.
   Вот со скотного двора вышли люди с длинными граблями. Они обшарили  дно
всех прудов и фонтанов.
   Потом на фоне неба появился человек с  заступом  и  пошел  по  крыше  к
главной башне, украшенной часами, с очевидным намерением провести какую-то
пока неизвестную, но, должно быть, очень разрушительную операцию.
   Потом леди Лэкстон направилась куда-то в сторону садов. Это  она  пошла
утешать несчастную миссис Дарлинг. Она занималась этим почти полтора часа.
Мистер Болье Пламмер благодарил судьбу, что все это время она была занята.
   Пробило пять, когда из  деревни  прикатил  на  велосипеде  мальчишка  и
привез телеграмму от сэра Питера Лэкстона.
   "Прекратить все работы до моего приезда" - гласила она.
   Леди Лэкстон прочла телеграмму и сжала губы. Она только  что  вернулась
от миссис Дарлинг, с которой вволю наплакалась, и нервы ее были  напряжены
до предела. Она поняла,  что  наступила  та  ответственная  минута,  когда
женщина  должна  утвердить  себя.  "Речь  идет  о  жизни  и   смерти",   -
телеграфировала она  в  ответ  и,  желая  доказать  себе,  что  совсем  не
считается с предписанием мужа, отправила мистера Мергелсона в  деревенский
трактир и велела нанять там кого можно на ночную работу за  самую  высокую
плату.
   После этого смелого шага леди Лэкстон пала духом. Она вернулась к  себе
в комнату и сидела, вся дрожа. Дрожала, но сжимала кулачок.
   Нет, она ни за что не отступит; если нужно, они будут рыть всю ночь.  А
все-таки   надо   было   сперва   собрать   доказательства,   что    Билби
просто-напросто не сбежал. Надо исправить эту оплошность. И  она  написала
начальнику полиции соседнего городка и в ближайший полицейский участок,  а
также наугад кое-кому из недавних гостей, в том  числе  капитану  Дугласу.
Если он и вправду устроил эту шутку с лордом-канцлером (она все еще в  это
не верила, хотя уже менее твердо), то, возможно, он что-нибудь знает  и  о
таинственном исчезновении мальчугана.
   От письма к письму она все больше уставала и писала все  торопливее,  и
почерк ее становился все менее разборчивым.
   Поздно ночью прибыл сэр Питер. Чтоб поскорее попасть в  дом,  он  пошел
наискось  через  парк  и  свалился  в  одну  из  канав,  вырытых  мистером
Дарлингом. Это еще подлило масла в огонь, и в дом он ворвался сам не свой.
   Леди Лэкстон пять минут подряд выдерживала  эту  бурю,  а  потом  круто
повернулась, ушла к себе в спальню и заперлась:  пусть  распоряжается  как
хочет...
   - Если в доме мальчишки нет, - заявил сэр Питер, - то  все  это  глупее
глупого. Если же он в доме, то давно помер. А тогда скоро пойдет  запах  -
по запаху и будем его искать. Надо за что-нибудь зацепиться,  а  что  рыть
без толку, где попало. Не диво, что нам грозят судом...


   Письму леди Лэкстон суждено было пролить  некоторый  свет  на  загадку,
терзавшую  капитана.  Ибо,  поразмыслив,  он  легко  сопоставил   довольно
неразборчиво написанные намеки  леди  Лэкстон  на  исчезновение  какого-то
мальчика и на какие-то  потайные  ходы  с  памятными  ему  упреками  лорда
Магериджа: здесь-то, очевидно, и крылась разгадка совершенно непостижимого
изгнания его, Дугласа, из Шонтса - разгадка, которая поможет снять  черное
пятно невоспитанности и легкомыслия с его репутации офицера.  Вот  почему,
еще прежде чем они с мисс Филипс поднялись на холм и увидели,  какая  беда
постигла злосчастный фургон, он уже собирался сказать  ей,  что  ему  надо
немедленно разыскать и доставить мальчика.
   Капитан Дуглас, надо сказать, был постоянно в разладе с самим собой.
   Воспитание он получил отличнейшее: сперва прекрасная английская  семья,
затем начальная школа для молодых джентльменов,  затем  избранный  круг  в
Итоне, потом Сандхерстское училище, - кстати, тут-то и начался  внутренний
разлад, - и, наконец, Бистершир.
   В характере капитана Дугласа было три главных черты.  Первая,  присущая
только ему, - неутолимая любознательность, жажда всегда и во всем понимать
"как"  и  "почему",  постигать,  как  работают  всевозможные  механизмы  и
приборы: он обожал часы, интересовался двигателями и  страстно  поклонялся
науке; у него были умелые руки и острый ум. Он зачитывался Жюль  Верном  и
мечтал летать к звездам, конструировать летательные аппараты  и  подводные
лодки - и это  в  те  времена,  когда  каждому  ребенку  было  в  точности
известно, что все это одни пустые фантазии.
   Голова его была полным-полна идей-куколок, которым  недоставало  только
воздуха и света, чтобы превратиться в живых ярких  бабочек.  Здесь  он  не
имел себе равных.
   Второй его чертой, - впрочем, она присуща почти всем молодым  людям,  -
был живейший интерес к прекрасной половине рода человеческого; все женщины
казались ему прелестными, волнующими и удивительными, наполняли его жарким
любопытством и заставля