ли воображение рисовать соблазнительнейшие  картины
и приключения.
   В-третьих - и в этом он также не был оригинален, - он жаждал, чтобы его
любили, чтобы им восхищались, одобряли его поступки, хвалили... И с  таким
характерам ему пришлось пройти через  воспитательную  систему  пресловутой
английской семьи, школы, избранного  круга  в  Итоне,  вынести  дисциплину
Сандхерста и нравы Бистершира...
   Надо сказать, что в те дни английская семья, начальная школа, избранный
круг Итона и Сандхерст, - впрочем, Сандхерст с тех пор  не  так  уж  много
изменился, - прилагали все усилия, чтобы третья из основных черт характера
капитана Дугласа вытеснила остальные: чтобы он всегда был одет хорошо,  но
не вызывающе, держался хорошо, но не вызывающе, довольно  хорошо  играл  в
спортивные игры, а больше ничего хорошо не делал, и  все  это  -  в  самом
лучшем стиле. И оба брата Дугласы, очень похожие друг на друга,  изо  всех
сил  старались  выполнить  свой  патриотический  долг,  а  именно  -  быть
простыми, заурядными английскими джентльменами; они всерьез принимали  все
древние традиции, даже самые  нелепые,  и  пуще  всего  боялись  оказаться
оригинальными или слишком умными, - и все это несмотря на упомянутые  выше
мятежные черты характера.
   Но черты эти существовали, и с ними ничего нельзя  было  поделать:  они
таились где-то глубоко, подспудно, бунтовали и в конце  концов  непременно
пробивались наружу...
   Как  справедливо  заметила  миссис  Рэмпаунд  Пилби   в   разговоре   с
лордом-канцлером,   братья   Дугласы    всячески    подавляли    в    себе
изобретательность,   но   она   все-таки   прорывалась:    один    затевал
возмутительные мистификации и разыгрывал с людьми грубые и злые шутки,  за
что его и выгнали из Портсмута; а у другого подавленные  страсти  вылились
прежде всего в безумное увлечение мисс Мадлен Филипс - воплощением яркой и
дразнящей женственности...  Воспитание  сделало  его  неуязвимым  для  чар
обыкновенных женщин, но она... она пробила эту броню. А  ведь  чем  больше
сдерживать и подавлять чувства, тем яростней они вырываются наружу...
   И все же нельзя забывать о главной черте характера капитана  Дугласа  -
об опасной смеси ума, изобретательности и неуемной пытливости. Но  тут  он
был чрезвычайно осторожен, и пока его еще  никто  не  уличил.  Правда,  он
приобрел мотоцикл, а ведь в те времена это считалось почти неприличным, и,
внимательно присмотревшись, можно было заподозрить его  в  оригинальности;
но больше ничего нельзя было заметить. Я был  бы  счастлив,  если  б  дело
только этим и ограничилось, но - увы! - было кое-что  и  похуже.  Об  этом
никто не подозревал, но кое-что было.
   Он читал книги.
   И  не  благопристойные  романы  или  проверенные  мемуары   папаш   его
сверстников или хотя бы переизданные сборники старых анекдотов -  нет,  он
читал книги с идеями, всякую там философию, социальную философию,  научные
книги и прочую  чушь.  Книжонки  вроде  тех,  какие  читают  в  инженерных
институтах...
   И еще - он думал. Уж в этом-то можно было бы побороть себя. Но он и  не
пробовал. Он даже старался думать. А ведь отлично  знал,  что  это  против
правил хорошего тона, но его словно увлекала какая-то дьявольская сила.
   Капитан Дуглас часто сиживал, запершись в своей комнате в Сандхерсте, и
записывал на листке бумаги все свои мысли, поясняя, почему он думает  так,
а не иначе. И ради этого он готов был пожертвовать  любыми  занятиями.  Он
задавался вопросами, которыми в Англии не задается ни один добропорядочный
джентльмен.
   Мало того, он еще и проводил опыты.
   Понимаете, все это началось задолго до появления первых  французских  и
американских  авиаторов.  Из  Других  стран  не  донеслось   еще   свежего
дуновения, без которого ни один хорошо воспитанный англичанин не  позволит
себе ни о чем задуматься. И все-таки по секрету  от  всех  капитан  Дуглас
мастерил маленькие модели из тростника,  бумаги  и  резины,  надеясь  хоть
как-нибудь постичь тайну полета. Летать - извечная мечта человечества.  Он
забирался в самые уединенные уголки, карабкался на высокие холмы и  пускал
вниз свои трепещущие в воздухе модели. Он часами  просиживал  над  ними  и
размышлял о них. И если кто-нибудь заставал его врасплох в  такие  минуты,
он либо садился на свою модель, либо делал вид, что она не  имеет  к  нему
никакого отношения, либо поспешно запихивал ее в карман, в зависимости  от
того, что было удобнее, и лицо его мгновенно принимало скучающее выражение
благовоспитанного джентльмена, которому решительно нечего делать.  Словом,
пока он еще ни разу не попался. Но это было рискованное занятие...
   И, наконец, - самая худшая из странностей капитана Дугласа, -  он  живо
интересовался военной наукой и проявлял здесь невиданное честолюбие.
   Он додумался до того (а молодому офицеру вообще не положено думать, ему
положено  повиноваться  и  быть  украшением  своего  полка),  что  военное
искусство британской армии отнюдь не в блестящем состоянии и что если дело
дойдет до большой драки, то придется основательно перетряхнуть  генералов,
продвинувшихся   по   службе   благодаря   выслуге   лет,   добродушию   и
неукоснительному постоянству в супружеской  жизни,  -  и  тогда,  наконец,
откроется дорога для изобретателя, который неустанно стремится не упустить
ничего  из  новейших  достижений  иностранной  науки.  Тайна  расположения
полевой артиллерии будет раскрыта немедленно, считал Дуглас, даром, что  с
ней так носятся, и британской армии придется учиться у врага сотням старых
военных  хитростей,  которыми  сейчас  совершенно  напрасно  пренебрегают,
транспорт никуда не годится, а  медицинская  служба,  -  если  не  считать
хирургии и санитарных повозок, - вовсе отсутствует; и от всех этих бед  он
видел только одно лекарство - горький опыт войны. Поэтому он трудился,  не
щадя сил, но в глубочайшей тайне - трудился чуть ли не  так  же  прилежно,
как эти проклятые иностранцы, ибо верил, что после  первого  же  кровавого
столкновения можно будет хоть чего-нибудь добиться.
   Внешне он ничем себя не выдавал и выглядел просто усердным служакой. Но
работу мысли не так-то легко скрыть. Она прорывалась  подчас  в  нечаянном
слове,  насыщенном  неожиданной  энергией,  но   он,   спохватившись,   не
договаривал  фразу  и  пытался  придать  ей  вид  обычной  благонамеренной
глупости. Пока что ему  удавалось  укрыться  от  бдительного  ока  властей
предержащих. Да и его увлечение Мадлен Филипс отвлекало их  проницательные
взоры от более тяжких его провинностей...
   И вдруг, как гром среди ясного неба,  пришла  беда.  Дурацкое  стечение
обстоятельств, явно как-то связанное с этим пропавшим мальчишкой,  привело
к тому, что на Дугласа пала тень и над ним нависло страшное  подозрение  в
легкомыслии и непочтительности, какими отличался его братец.
   Это могло погубить его карьеру. А он  больше  всего  на  свете  дорожил
своей тайной работой, которая столько обещала в будущем. Вот почему он был
сейчас рассеян даже в обществе Мадлен.


   Однако основные  черты  характера  капитана  Дугласа  противоречили  не
только его внешнему виду и заветным стремлениям, но и непрестанно боролись
друг с другом.
   В душе он принял твердое решение свершать подвиги, творить и  созидать.
Вот что скрывалось под маской  светской  непринужденности  джентльмена,  и
этого одного было бы предостаточно. Но,  на  свою  беду,  он  еще  по  уши
влюбился в Мадлен Филипс, и чувство  это  непомерно  возрастало,  особенно
когда ее не было рядом.
   Красивая женщина может вдохновить на великие дела. Увы, вскоре  капитан
Дуглас понял, что к нему  это  не  относится.  Вначале  он  сам  верил  во
вдохновляющую силу ее любви, писал об этом и  говорил  -  говорил  на  все
лады, очень изящно и красноречиво. Но со временем он все больше убеждался,
что тут будет как раз наоборот. Мисс  Мадлен  Филипс  всячески  показывала
капитану Дугласу, что она сама - уже цель всех честолюбивых стремлений,  и
возлюбленных, которые стремятся к чему-либо еще, "просят не беспокоиться",
как обычно пишут в объявлениях.
   Сколько времени он на нее тратил!
   Какая пытка быть с ней рядом!
   Какая пытка не быть с ней рядом!
   Гордая, красивая, очаровательная капризница, когда  томишься  вдали  от
нее, и такой пустой, невыносимый деспот, когда она тут, с тобой.
   Она отлично знала, что создана для любви, ибо только об этом  всегда  и
заботилась, и шествовала по жизни, словно королева, подчиняя своей  власти
всех мужчин и даже  множество  женщин.  Идеальный  возлюбленный  ее  грез,
которому  предстояло  ее  завоевать,  как  две  капли  воды   походил   на
увеличенную олеографию Дугласа. Он  должен  был,  шутя  и  играя,  творить
великие дела, стать завоевателем и государственным деятелем - и  все  это,
ни на секунду не отвлекаясь от служения ей, Мадлен. Время от  времени  она
будет   принимать   страстное   поклонение   всех   остальных   выдающихся
джентльменов, и их внимание только прославит ее любовь к нему.
   Сначала  капитан  Дуглас  с  готовностью  шел   навстречу   всем   этим
требованиям. Он познакомился с ней в Шорнклиффе -  она  была  из  отличной
военной семьи - и  сразу  же  пал  к  ее  ногам.  Он  ухаживал  за  ней  с
очаровательной простотой и деликатностью. Он писал ей  на  редкость  умные
любовные письма и ради них отказался  даже  от  своего  тайного  порока  -
привычки думать; и крошечные бумажные  модели  уже  больше  не  трепетали,
подхваченные ветром в уединенных уголках.
   Однако вскоре мысль о блестящей карьере  снова  завладела  им,  но  уже
по-иному - теперь он  мечтал  принести  свои  лавры  к  ее  ногам.  И  раз
вернувшись к этой мечте, он уже не мог от нее оторваться.
   - Когда-нибудь, - говорил он, - и, может быть, довольно  скоро,  ученая
братия  изобретет  летательные  аппараты.  И  уж  тогда  армии  ничего  не
останется, как принять их на вооружение, вот увидите.
   - Мне бы ужасно хотелось полетать по воздуху, - отвечала она.
   Однажды он заговорил о службе в действующей армии. Что  с  ними  будет,
если ему придется уехать? А ведь таков жребий воина.
   - Я тоже поеду!  -  решительно  воскликнула  Мадлен.  -  Я  с  вами  не
расстанусь.
   - Боюсь, это против всех правил, - возразил Дуглас. К тому  времени  он
уже знал, что Мадлен Филипс обычно путешествует  с  большой  помпой  и  со
множеством чемоданов.
   - Конечно, - ответила она, - вот и отлично! Разве я могу отпустить  вас
одного? Вы станете великим генералом, и я всегда должна быть рядом.
   - Но вам не всегда будет удобно, - осторожно повторил он.
   - Ну и что ж, глупый! Вы меня  совсем  не  знаете.  Я  готова  к  любым
лишениям.
   - Женщина, если она не сестра милосердия...
   - Я переоденусь мужчиной. Я буду вашим ординарцем...
   Он  пытался  вообразить  ее  в  мужской  одежде,  но  видел  разве  что
театральным  пажом.  Она  была  так  восхитительно  и  явно  чужда  всякой
мужественности: развевающиеся волосы, грациозные движения, пышная, гибкая,
женственная - тут не помогут никакие переодевания.


   Так впервые столкнулись их представления о будущем. В те дни  оба  были
пылко влюблены. Друзья пришли  в  восторг:  какая  чудная  пара,  как  они
подходят  друг  другу!  Благожелатели,  гордые   тем,   что   могут   быть
посредниками  в  этом  прелестном  романе,  приглашали  их  обоих  в  свои
загородные поместья на отдых в конце недели; для артистов он начинается  в
воскресенье утром и кончается среди дня в понедельник. Мадлен не  скрывала
своих чувств, и о них знали очень многие.
   Вот почему  признаки  возможного  разрыва  встревожили  всех  друзей  и
знакомых.
   Говорили об этом разное. Кажется, Дуглас решил отправиться  на  маневры
французской армии как раз тогда, когда у Мадлен может не быть ангажемента.
   - Надо же посмотреть, что они делают, - сказал  он.  -  Они  собираются
испытывать свои новые дирижабли.
   Ну, тогда она тоже поедет.
   Он пытался увильнуть. Ей это вовсе не интересно.  Придется  ночевать  в
какой-нибудь дыре. И сплетни поползут  -  тем  более,  что  это  будет  во
Франции. В Англии еще допустимы некоторые вольности, но во Франции...  Там
это истолкуют совсем иначе.
   Она молча выслушала эти сбивчивые  отговорки.  Потом  заговорила,  и  в
голосе ее звенела обида. Он хочет быть свободным? Извольте, она не  станет
ему мешать. Насильно мил не будешь. По ней - пусть едет  на  какие  угодно
маневры. Хоть в кругосветное путешествие! И вообще он  может  отправляться
на все четыре стороны. Она не станет его удерживать, портить его  карьеру,
а ведь когда-то она была убеждена, что вдохновляет его!
   Несчастный капитан, разрываясь между любовью и  служебным  долгом,  изо
всех сил пытался ей втолковать, что он имел в виду совсем другое.
   Что же?
   И тут он понял, что и в самом деле имеет в виду едва ли не то самое,  в
чем  она  его  обвиняет,  и,  запинаясь,   тщился   придумать   какое-либо
объяснение.
   Она прогнала его на  месяц  -  можете  отправляться  на  свои  маневры,
благословляю вас, счастливый путь. Ну, а о ней пусть не  беспокоится  -  у
нее свои дела. Когда-нибудь он поймет, что  такое  сердце  женщины...  Она
глотала слезы - очень картинно! - и военная  наука  сразу  показалась  ему
таким вздором... Но Мадлен была непреклонна. Он хотел ехать, - пусть едет.
Хотя бы на месяц.
   Огорченный, он понуро удалился.
   В пропасть разрыва хлынули друзья. Джуди Баулс необыкновенно повезло  -
она  примчалась  раньше  всех.  Мадлен  сама   рассказала   ей   все,   и,
воспользовавшись привилегией дальнего родства, Джуди пригласила Дугласа на
чай к себе в Найтсбридж и без обиняков поговорила  с  ним  по  душам.  Она
обожала говорить по душам с молодыми людьми об их любовных делах; это был,
в сущности, единственный вид флирта, который ей разрешал профессор -  этот
резкий, прямой человек, совершенно  непримиримый  во  всем,  что  касалось
основ супружеской жизни. А у Дугласа  был  какой-то  удивительно  приятный
цвет лица. Под умелым нажимом Джуди он вынужден  был  признаться,  что  не
может жить без Мадлен, что ее любовь - свет всей его жизни, что без нее он
ничто, а с ней способен завоевать весь  мир.  Джуди  лезла  из  кожи  вон,
защищая Мадлен, и довела Дугласа до того, что он начал покрывать поцелуями
руку доброй самаритянки. При этом она заметила,  как  золотятся  волосы  у
него на висках. Милый, растерянный мальчик, и такой простодушный. Это  был
чудесный, волнующий, богатый переживаниями день для Джуди!
   И само собой разумеется, что Джуди, которая  уже  давно  была  одержима
идеей путешествия в фургоне со "степными  ветрами",  "вольной  дорогой"  и
прочими  прелестями  "цыганской  жизни",  воспользовалась  очаровательными
любовными неурядицами в романе подруги, чтобы привести в  исполнение  свой
план и уговорить упиравшегося мужа устроить встречу с  Дугласом;  все  это
она по секрету поведала миссис Гидж...
   Дуглас не знал, что делать. Он  отказался  было  от  мысли  о  Франции,
поехал отдохнуть и развлечься в Шонтс, но, претерпев здесь жестокую обиду,
неожиданно вернулся в воскресенье в Лондон, уложил  чемодан  и  выедал  во
Францию. В понедельник днем он был уже в  Реймсе.  Но  тут  его  остановил
образ Мадлен: с каждой разделяющей их милей он становился все  прекраснее,
таинственнее и притягательнее. И капитан Дуглас  начал  довольно  неуклюже
оправдываться перед военным репортером "Дейли  экспресс",  с  которым  они
должны были присутствовать при испытаниях.
   - Тут, конечно, замешана женщина, дружище,  -  ответил  репортер,  -  и
уезжать сейчас очень глупо, но вы ведь все равно  сбежите,  и,  по  правде
сказать, я вас понимаю.
   Дуглас помчался обратно в Лондон и, как и предполагала Джуди,  поспешил
к месту встречи.
   И вот перед ним в блеске солнечного дня появилась Мадлен -  счастливая,
гордая и прекрасная; глаза ее смеялись, а на губах дрожала улыбка, ветерок
играл  выбившимися  прядями  ее  чудесных  волос  и  чем-то  восхитительно
голубым, что, трепеща, обрисовывало ее стройную фигуру; и на миг  капитану
показалось, что, бросив маневры и  возвратившись  в  Англию,  он  поступил
совершенно правильно и даже великолепно...
   Это свидание оказалось точно таким же,  как  все  их  прежние  встречи.
Вернуться к ней - вот что было вершиной его страстных и  нежных  мечтаний,
видеть ее - означало пережить счастливейший миг, а  потом  вновь  начались
беспрерывные раздоры и обиды.
   По  дороге  в  Лондон  ему  казалось,  что  быть  с  ней  -  величайшее
блаженство, и когда они, понемногу отставая  от  супругов  Баулс  и  Гидж,
спускались к гостинице "Красное Озеро", он вдруг обнаружил,  что  страстно
уговаривает  ее  стать  его  женой   и   очень   огорчен   ее   непонятной
уклончивостью.
   Как  подобает  хорошо  воспитанному  англичанину,  он  очень   старался
сохранять спокойствие, не слишком  размахивал  руками  и  стискивал  зубы,
сдерживая волнение, а она плыла рядом в своем голубом  наряде,  который  с
удивительной прозорливостью сшила  нарочно  для  этих  ветреных  высот  по
образцу Боттичеллиевой "Весны". Он умолял  ее  выйти  за  него  как  можно
скорее: он не может жить без нее, не знает ни минуты покоя.  Он  вовсе  не
собирался все это говорить, когда ехал сюда; он вообще не мог  припомнить,
собирался ли он что-нибудь говорить, но теперь, когда она была  рядом,  он
только это и мог ей сказать.
   - Но, дорогой мой мальчик, как же мы можем пожениться? - сказала она. -
Что станет тогда с моим и вашим будущим, с вашей и моей карьерой?
   - Я отказался от карьеры! - воскликнул капитан Дуглас, и в  голосе  его
впервые явственно зазвенело раздражение.
   - Не будем ссориться!  -  воскликнула  она.  -  Зачем  заглядывать  так
далеко? Будем счастливы сегодня. Насладимся чудным днем, солнцем, зеленью,
красотой природы. Давайте ловить эти минуты. У нас осталось так мало дней,
когда мы можем быть  вместе.  И  каждый...  каждый  из  них  должен  стать
жемчужиной... Взгляните, как клонит ветерок эти  высокие  сухие  стебли  -
словно низкие, широкие волны расходятся кругом.
   Она была истинным произведением искусства -  при  ней  исчезало  время,
долг и обязанности.
   Несколько минут они шли молча. Затем капитан Дуглас сказал:
   - Все это прекрасно - природа и все прочее, но человек хочет знать, что
его ждет.
   Она ответила не сразу:
   - Вы, наверно, сердитесь, что вам пришлось уехать из Франции?
   - Ни капельки, - отважно возразил капитан. - Я убежал бы откуда угодно,
лишь бы вернуться к вам.
   - Хотела бы я знать...
   - А разве я не убежал?
   - Хотела бы я знать, со мною ли вы, когда мы вместе... О,  я  прекрасно
понимаю, что я вам нужна! Я знаю, что вы влюблены в меня. Но ведь истинное
счастье - это любовь. Может ли хоть что-нибудь сравниться с любовью?
   Так они беседовали, пока не очутились под сенью буков. Здесь доблестный
капитан решил перейти от слов к делу. Он целовал ей руки и искал ее  губы.
Она мягко отстранялась.
   - Нет, - говорила она, - только если вы любите меня всем сердцем.
   И вдруг неожиданно, чудесно, как победительница, ответила ему поцелуем.
   - Ах, - вздохнула она спустя мгновение, - если бы ты мог понять...
   И, не договорив эту загадочную фразу, снова подставила ему губы.
   Теперь  вы  сами  видите,  что  здесь,  среди  таинств  любви,   просто
невозможно было заводить разговор о немедленных поисках Билби  и  доставке
его по принадлежности... Это были священные дни...
   А между тем Билби скрылся и уходил сейчас к морю...
   Даже катастрофа с фургоном лишь слегка омрачила счастливое  настроение.
Несмотря на некоторую резкость  в  поведении  профессора  (он  был  слегка
раздражен, так как вывихнул большой палец и изрядно ушиб колено, к тому же
на ухе у него была ссадина, да Уильям еще укусил его за икру), все  решили
отнестись  к  аварии  юмористически.  Кроме  Уильяма,  никто  серьезно  не
пострадал.