лько  собой.  И  когда
около полудня королева Мадлен разогнала наконец утренние  облака  и  вновь
явила свой сияющий лик миру, с нетерпением ожидавшему  ее  у  дверей,  она
была полна благодарности за самое себя и за дарованные  ей  владения.  Она
отлично знала, какая она изящная и удивительная; все в ней очаровательно -
это она тоже  знала,  и  все  ей  нравилось:  руки,  мягкие  складки  чуть
подобранного платья, завитки волос на лбу; она держала голову  высоко,  но
не слишком, к почти бескорыстному восхищению горничной,  встретившейся  ей
на лестнице. Она рассчитала время так,  чтобы  спуститься  как  раз  в  те
минуты, когда обитатели гостиницы обычно собираются ко  второму  завтраку.
"Ах, вот она наконец!" - послышались восклицания; на веранде перед выходом
собрался весь ее двор: Гидж, и профессор, и миссис Баулс, а вот  и  миссис
Гидж идет по лужайке, но где же он, ее возлюбленный?
   Мадлен спустилась по лестнице и вышла на воздух. Она  ничем  не  выдала
своего удивления. Остальные приветствовали ее возгласами восхищения, и она
с улыбкой принимала их комплименты. Ну, а возлюбленный...
   Его здесь не было!
   Словно в театре поднялся занавес, а зал почти пустой.
   Он должен был изнемогать от нетерпеливого ожидания; он должен  был  все
утро сочинять ей стихи или прелестное поэтичное любовное послание, которое
она могла бы унести с собой и потом  почитать;  или,  наконец,  бродить  в
одиночестве, предаваясь мечтам о  ней.  Он  должен  был  чувствовать  себя
счастливым, что наконец дождался ее. Он  должен  был  стоять  сейчас  чуть
поодаль с пылающими щеками (он так славно краснеет!) и с тем  застенчивым,
сдержанным и восхищенным взглядом,  который  говорит  женщине  несравненно
больше, чем открытое обожание. А она подошла бы к нему - ведь  она  щедрая
натура - и протянула бы ему обе руки, а он,  точно  не  в  силах  устоять,
несмотря на свою истинно британскую сдержанность, схватил  бы  ее  руку  и
после недолгого колебания - что сделало бы это еще заметнее - поцеловал бы
эту прелестную руку...
   И вместо всего этого его просто здесь не было!
   На улыбающемся лице Мадлен  не  мелькнуло  и  тени  разочарования.  Она
знала, что стоит ей хоть чуть-чуть нахмуриться, как Джуди  и  миссис  Гидж
тотчас же догадаются, а мужчины - те все равно ничего и не заподозрят.
   - Как я хорошо отдохнула, - сказала она. - Просто  чудесно.  А  вы  что
делали?
   Джуди, оказывается,  наговорилась  всласть;  мистер  Гидж  охотился  за
форелью в ручье;  его  жена  с  тонкой  улыбочкой  сообщила,  что  "делала
кое-какие заметки", и,  прибавила  она  с  расстановкой,  "наблюдения",  а
профессор Баулс сказал, что сыграл партию в гольф с капитаном.
   - Он проиграл? - спросила Мадлен.
   - Бил небрежно и слишком торопился, - скромно ответил профессор.
   - А потом?
   - Потом он куда-то исчез, - ответил профессор, догадавшись наконец, что
ее интересует.
   Наступило короткое молчание. Потом миссис Гидж начала было:
   - Знаете... - и умолкла.
   Все вопросительно посмотрели на нее.
   - Это так странно, - прибавила она.
   Общее любопытство возросло.
   - Наверно, об этом не следует говорить, - продолжала миссис Гидж.  -  А
впрочем, почему бы и нет?
   - Вот именно, - подтвердил профессор Баулс, и все придвинулись  поближе
к миссис Гидж.
   - Просто невозможно было не смеяться, - сказала она. - Это  так...  так
необычно...
   - Вы о капитане? - спросила Мадлен.
   - Да. Понимаете, он меня не заметил.
   -  Он  что...  пишет  стихи?  -  Мадлен  с  облегчением   вздохнула   и
развеселилась. - Так вот в чем дело! Бедняжка! Он, наверно, никак не может
подыскать какую-нибудь рифму!
   Но у миссис Гидж был слишком таинственный вид, - нет, пожалуй, тут дело
вовсе не в стихах.
   - Понимаете, я лежала там, в кустах, и кое-что  записывала  и...  вдруг
увидела его. Он спустился в ложбину и скрылся из виду. И что бы вы думали,
он там делал? Ни за что не догадаетесь. Минут двадцать с этим возился.
   Они терялись в догадках.
   - Он играл клочками бумаги - да, да! Точно котенок  опавшими  листьями.
Подбросит бумажку вверх, она попорхает немножко, потом спускается на землю
- и тогда он на нее кидается...
   - Но ведь... - начала Мадлен. И вдруг весело воскликнула:  -  Пойдемте,
посмотрим!
   Она была поражена. И ничего не понимала. Но скрывала свои  чувства  под
веселостью, грозившей перейти в истерическое отчаяние. И  даже  когда  под
предводительством миссис Гидж они все осторожно подкрались к  лощине,  она
не поверила своим глазам...  Ее  возлюбленный,  ее  верный  раб  стоял  на
заборе, широко расставив ноги и с трудом удерживая  равновесие,  а  в  его
высоко поднятой руке трепетал листок бумаги. Так вот  где  скрывался  тот,
кто должен был, дрожа от волнения, ожидать ее в  вестибюле  гостиницы!  Он
выпустил маленькую модель, и она медленно заскользила вниз...
   Ничто другое, видно, не интересовало его в эту минуту! Как будто Мадлен
и на свете не было!
   Но вот ухо его уловило какой-то шорох. Он  быстро,  с  виноватым  видом
оглянулся по сторонам - и увидел ее, и всю компанию.
   И тут произошло самое удивительное. Огонь любви вовсе не сверкнул в его
глазах, и крик радости  не  вырвался  из  груди!  Вместо  этого  он  начал
судорожно хватать руками воздух и с воплем "Черт  побери!"  самым  нелепым
образом грохнулся на четвереньки.
   Он просто разозлился - разозлился на  нее.  Никаких  сомнений,  он  был
страшно зол.


   Так возродившиеся любовные грезы Мадлен снова  столкнулись  с  извечным
противоречием в характерах мужчины и женщины. И на этот раз  трещина  была
куда глубже, чем при первой ссоре.
   Ее драгоценный возлюбленный, страстный поклонник и обожатель вдруг стал
каким-то чужим человеком, почти врагом.  Прежде  чем  подойти  к  ней,  он
подобрал с земли свои бумажонки, и в глазах его по-прежнему не было  видно
ни искорки любви. Он как ни в чем не бывало поцеловал ей руку и сказал без
тени смущения:
   - Какое бесконечное утро, я вас совсем заждался! Пришлось  развлекаться
чем бог послал.
   Он был просто дерзок. И говорил таким тоном, словно имел какие-то права
на нее, на ее чувства. Уж не вообразил ли он, что и она  должна  как-то  к
нему приноравливаться?!
   Ну и пусть! Это не помешает ей быть очаровательной!
   И во время завтрака она была так мила, что  под  действием  ее  чар  он
перестал топорщиться и бунтовать, от дерзости не осталось и следа, так что
Мадлен даже начала сомневаться, не померещилось ли ей... Перед  нею  снова
был ее верный раб.
   Мадлен с радостью  забыла  разочарование,  испытанное  в  вестибюле,  и
простила Дугласа, однако вскоре с неприятным изумлением заметила, что лицо
у  него  вновь  стало  упрямое.  Брови  странно  сдвинулись,   и   облачко
рассеянности затуманило ясность восхищенного взора. Он  как-то  равнодушно
произносил пленительные и пленяющие слова.
   Тогда она решила сама взять быка за рога.
   - Вас что-то мучает. Малыш? - спросила она.  "Малыш"  была  его  старая
школьная кличка.
   - Как вам сказать...  Не  то  что  мучает...  Но...  кое-что  тревожит,
конечно. Этот проклятый мальчишка...
   - Вы даже занялись гаданием, чтобы узнать, где он? Эти клочки бумаги...
   - Нет. Это ни при чем. Это... ну просто, совсем другое. Но,  понимаете,
мальчишка... Наверно, он может объяснить все неприятности с Магериджем.  А
ведь это и в самом  деле  неприятная  история  и  может  обернуться  очень
скверно...
   Ужасно трудно было  выразить  раздиравшие  его  чувства.  Так  хотелось
побыть с ней, и так хотелось поскорей отправиться в путь.
   Но весь здравый смысл, все, что можно было хоть как-то высказать и  что
нашло выход в словах, требовало немедленно пуститься в погоню за Билби.  И
ей даже показалось, что он еще больше стремится от  нее  уехать,  чем  это
было на самом деле.
   Да, они хотели совсем разного, и это испортило прекрасный день, холодом
неловкого молчания овеяло их беседы и сковывало нежные знаки внимания. Это
раздражало Мадлен. Наконец, около  шести  часов  вечера  она  убедила  его
ехать; она вовсе не против, притом у нее много дел, ей надо писать письма;
и она ушла, оставив  капитана  в  полной  уверенности,  что  его  покинули
навеки. Он еще раз тщательно проверил  свой  мотоцикл,  но  тут  им  опять
овладел ужас при одной мысли о расставании.
   Ужин,  поздний  июньский  закат  и  луна  снова  сблизили   их.   Почти
разнежившись, Дуглас предложил новый план: он встанет  завтра  чуть  свет,
догонит и схватит Билби и ко второму завтраку вернется в гостиницу.
   - Вы встанете на заре! - воскликнула  Мадлен.  -  Летние  зори  -  это,
наверно, великолепно!
   И тут ее осенило.
   - Малыш! - вскричала она. - Я тоже встану на заре и поеду с  вами!  Да,
да. Вы говорите, что он  прошел  не  больше  тринадцати  миль,  вот  мы  и
захватим его тепленьким в постельке. А  какая  свежесть!  Свежее  росистое
утро!
   Она рассмеялась своим чарующим смехом и прибавила:
   - Вот будет весело!
   Ну, конечно же, она угадала все  его  тайные  мечты  и  нашла  чудесный
способ примирения. Сначала они напьются чаю, чайник и лампу она возьмет  в
фургоне. Миссис Гидж одолжит ей. Мадлен даже начала напевать:

   Мы едем на охо-оту,
   На охоту едем мы.

   Но все ее усилия не могли побороть затаенное упрямство капитана.  В  ее
устах их поездка расцветилась всеми красками  увлекательного  и  забавного
приключения; но холодный голос рассудка все время настойчиво  шептал  ему,
что охота за мальчишкой сорвалась.
   Пока они собирались, она все забывала и вспоминала то одно, то  другое,
и они выехали только в половине восьмого; он намотал это на  ус,  и  когда
она потом хлопала в ладоши или пускалась бегом - и неслась быстрее лани, -
или начинала петь, он напоминал ей, что идти надо ровным шагом.
   В начале второго миссис Гидж увидела, что они возвращаются. Они шли  не
совсем рядом, а поодаль, футах в шести друг от друга,  и  угрюмо  молчали,
точно между ними произошло какое-то решительное объяснение, и теперь им не
до пустой болтовни.
   До конца дня измученная усталостью Мадлен  уже  не  выходила  из  своей
комнаты, и капитан Дуглас тщетно искал случая поговорить с  ней.  На  лице
его  выражение  растерянности  и  горя   сменялось   проблесками   гневной
решимости, он избегал Джуди с  ее  деликатными  вопросами  и  разговаривал
только с Гиджем и только о погоде.  Он  отказался  от  партии  в  гольф  с
профессором - ведь он такой невнимательный игрок.
   - Потому-то вам и необходимо тренироваться, - напомнил профессор.
   Около половины четвертого, не сказав никому ни  слова,  капитан  укатил
куда-то на своем мотоцикле.
   Мадлен не показывалась до самого ужина и появилась,  сияя  кружевами  и
улыбками; впрочем, наблюдательной миссис Гидж веселость ее  показалась  не
совсем естественной.
   В полном смятении, обуреваемый самыми противоречивыми мыслями,  капитан
оседлал свой мотоцикл. Он видел слезы на глазах Мадлен.  Они  блеснули  на
один лишь миг, но все же это были слезы. Она плакала от  злости.  А  может
быть, от огорчения? (Что страшнее для  влюбленного  -  вызвать  у  любимой
печаль или досаду?) Но  мальчишку  необходимо  поймать,  иначе  сплетня  о
грубых и глупых шутках, разыгранных над почтенными и влиятельными особами,
разрастется и, точно раковая опухоль, разъест  его  карьеру.  А  если  его
карьера будет загублена, какой же из него поклонник? Не говоря уже о  том,
что тогда ему не придется  испытывать  будущие  летательные  аппараты  для
военных целей... Словом, мальчишку  необходимо  найти  во  что  бы  то  ни
стало... Но надо спешить, ибо женское  сердце  чувствительно  и  не  может
долго выносить тяготы жизни. Богиням свойственно некоторое  безрассудство.
На беду, поиски требовали осторожности и продуманности, а он думал  только
о том, чтобы поскорее вернуться  назад.  Надо  взять  себя  в  руки,  надо
набраться терпения. Солдат ты или нет, в конце-то концов...
   Проехав  десять  миль,  капитан  обнаружил  вдобавок,  что  забыл  свою
незаменимую карту, и за ней пришлось возвращаться - это отнюдь не  помогло
ему держать себя в руках. А потом его снова охватили сомнения, верно ли он
рассчитал, и он присел у дороги, чтобы еще раз проверить все свои расчеты.
(Терпение, терпение...) Со скоростью в тридцать пять миль  он  подъехал  к
гостинице, которую на своей карте отметил как предел, -  дальше  Билби  за
два дня никак не уйдет.  Это  был  мерзкий,  тесный  постоялый  двор;  для
капитана вскипятили отвратительный чай, и никто ничего не слыхал о  Билби.
В соседних домишках его тоже  не  видели.  Капитан  Дуглас  в  третий  раз
проверил свои расчеты, и оказалось, что он как-то забыл про среду. А  ведь
после нее успел пройти еще весь четверг и добрая половина  пятницы.  Билби
сделал уже миль тридцать, а  то  и  больше.  И  мог  совершенно  незаметно
миновать эти края.
   А вдруг он все-таки пошел по другой дороге?
   На мгновение перед ним предстал  образ  Мадлен  с  блестящими  от  слез
глазами. "Вы бросили меня в  погоне  за  призраком!"  -  слышался  ему  ее
голос...
   Но дело прежде всего, тем более для солдата... Вспомни Балаклаву...
   Он все же решил ехать дальше по этой дороге и искать следов в домишках,
где, по его расчетам, Билби  должен  был  просить  еду.  Вот  когда  нужен
немалый запас терпения и учтивости.
   В тот вечер нежданный гость  навестил  многие  здешние  домишки  -  ему
открывали большей частью женщины в возрасте, уже далекие от стремительного
бега жизни с ее суетой, бабушки или древние  старушки,  а  иногда  матери,
мирно поджидавшие возвращения детей из школы. Днем все они просто изнывали
от скуки и радовались даже сборщикам  пожертвований  и  торговым  агентам.
Правда, бродяг они не  терпели.  Словом,  капитан  Дуглас  оказался  самым
желанным гостем. Что-то всегда влекло к нему женские сердца - может  быть,
светлые  волосы,  приятное  лицо,  легко  вспыхивающее  румянцем,   умение
говорить, а теперь еще и какое-то  романтическое  воодушевление,  невольно
заражавшее собеседниц. Они принимали в нем  самое  искреннее  участие,  со
вкусом, не торопясь вникали в историю  его  злоключений.  Они  внимательно
выслушивали капитана, и прежде чем решительно заявить, что никакого  Билби
и в глаза не видели, в свою очередь, засыпали его бесчисленными вопросами.
Их интересовало все: кто такой сам капитан, кем  приходится  ему  мальчик,
почему он пустился на розыски -  словом,  им  хотелось  подышать  воздухом
этого приключения.  А  потом  наступал  черед  неутешительных  сведений  и
отрицательных  ответов.  Быть  может,  они  воображали,  что,  узнав   все
подробности, и в самом деле смогут ему помочь. Его дважды приглашали  пить
чай - ведь этот  раскрасневшийся,  запыленный  путник  явно  изнемогал  от
жажды; а одна старая леди сказала, что много лет назад она  сама  потеряла
такого мальчика, как Билби: "Увы! Я  потеряла  его  навсегда!",  -  и  она
расплакалась, бедная старушка, и успокоилась только  после  того,  как  во
всех  подробностях  рассказала  капитану  три   очень   трогательные,   но
нестерпимо длинные истории из жизни навсегда ушедшего сверстника  Билби...
(Ведь невозможно же сбежать, не дослушав,  и  вот  так-то  он  терял  уйму
времени...)
   А в одном домике ему попался глухой старик... Невыносимо нудный  глухой
старик, который сначала сказал, что видел Билби...
   В конце концов он ведь был глухой...
   Закат застиг капитана на открытом всем ветрам лугу милях  в  сорока  от
королевской гостиницы "Красное Озеро", и к этому времени он был уже научен
горьким опытом и знал, что пути маленьких беглецов неисповедимы и вовсе не
соответствуют самым толковым догадкам.  Ему  оставалось  только  искать  и
искать.
   Может быть, вернуться в "Красное Озеро"  и  завтра  начать  все  снова,
более тщательно?
   Соблазнительная мысль!
   Но Мадлен его больше не отпустит.
   - Нет!
   - Нет!!!
   Он прочешет всю округу вдоль и поперек, вверх и вниз по дорогам,  влево
от "Красного Озера" - примерно  между  двадцать  пятой  и  тридцать  пятой
милями.
   Настала ночь, и луна поднялась  уже  высоко,  когда  капитан  въехал  в
Крейминстер,  старинный  городок,   расположенный   в   долине   Крейз   и
выродившийся теперь в деревню. За  весь  день  капитан  так  ничего  и  не
добился,  пал  духом,  устал,  проголодался  и  решил  здесь  поужинать  и
переночевать.
   Прежде всего надо поесть - к  этому  времени  аппетит  был  уже  просто
волчий, - а потом где-нибудь в трактире порасспросить о Билби.
   Непременно надо поесть, а  то  невыносимо  слышать  собственный  голос,
когда снова и снова повторяешь один и тот же навязший в зубах вопрос:  "Вы
случайно не видели, или, может,  слышали,  не  проходил  здесь  вчера  или
сегодня мальчуган  лет  тринадцати?  Такой  крепкий,  энергичный  паренек,
румяный, довольно смуглый, волосы короткие и торчат..."
   На постоялом дворе "Белый Олень" он после недолгих переговоров  получил
баранью  отбивную   и   бутылку   австралийского   рейнвейна.   Маленький,
полутемный, но довольно сносный зал для почетных посетителей  был  украшен
измятой бумажной бахромой, рекламой пива на глянцевой  бумаге  в  рамке  и
слащавыми картинками из охотничьей жизни; сидя за столиком, капитан  вдруг
прислушался к разговору, который  невнятно  доносился  из  примыкающего  к
ресторану пивного зала. Да, там явно был пивной зал...
   Слышал он не очень отчетливо, но ему  показалось,  что  стиль  языка  в
Крейминстере отличается необычайным богатством красочной ругани. И тон был
какой-то странный - в нем все время звучала угроза...
   Он стряхнул с кителя  какую-то  крошку,  закурил  папиросу  и  вышел  в
коридор, готовый в сотый раз повторить свой вопрос, без  всякой,  впрочем,
надежды на успех.
   При его появлении разговор тотчас же оборвался.
   Пивной зал был выкрашен в темные тона, куда более приятные  для  глаза,
чем кричащие украшения зала для избранных. Стены были оклеены  коричневыми
обоями с бордюром из бумажных листьев хмеля, на  стене  висело  зеркало  и
стеклянные полки, заставленные бутылками и флягами. В зале сидели  человек
шесть-семь самого разного вида. Один  был  в  светлом  костюме  из  твида,
перепачканном мукой, лицо и волосы тоже припорошены мукой, лицо угрюмое  и
тревожное. Без сомнения, это был пекарь. Он сидел, весь подавшись  вперед,
словно  под  столом  у  него  было  спрятано  нечто  ценное.  Рядом  сидел
почтенного вида большеголовый блондин с  правильными  чертами  лица,  а  у
камина курил глиняную трубку краснолицый мужчина, похожий на мясника.  Еще
один из присутствующих смотрел напряженно и  плутовато,  -  вероятно,  это
какой-нибудь приказчик из бакалейной лавки случайно  очутился  в  компании
более почтенных сограждан.
   - Добрый вечер, - сказал капитан Дуглас.
   - Добрый вечер, - настороженно откликнулся большеголовый.
   Капитан с подчеркнутой непринужденностью подошел к камину.
   - Никто из вас случайно не видел или, может, слышал, не проходил  здесь
вчера или сегодня мальчуган лет тринадцати? - начал он. -  Такой  крепкий,
энергичный паренек, румяный, довольно смуглый, волосы короткие и торчат...
   Он вдруг умолк, заметив, что трубка в зубах мясника судорожно дергается
и вся остальная компания явно заволновалась.
   - Мы... да, мы его видели, - выговорил наконец большеголовый.
   - Как же, конечно, видели, - сказал чей-то голос из темного угла,  куда
не достигал свет лампы.
   А угрюмый пекарь добавил:
   - Хоть бы мне его больше вовсе не видать.
   - Ах вот как! - изумился капитан, так неожиданно напав на свежий  след.
- Очень, очень интересно. Где же вы его видели?
   - Проклятый поганец! - откликнулся мясник. - Этакий негодяй!
   - Мистер Беншоу сейчас гоняется за ним и ружье зарядил овсом, -  сказал
голос из темноты. - Ох, и разукрасит  он  его,  если  поймает!  Уж  это  я
ручаюсь. И поделом ему!
   Тут вмешался пекарь