Профессор был больше раздосадован, чем ранен, а страшные на вид
увечья Уильяма оказались чисто  поверхностными  -  всего  лишь  вывихнутая
челюсть, кровоподтеки, царапины и прочие пустяки; все  готовы  были,  если
надо, оплатить убытки; но, к счастью, и разрушения внутри фургона и потери
лоточника оказались не настолько  серьезны,  как  можно  было  ожидать.  К
вечеру   фургон   был   благополучно   водворен   в   сарай   трактира   в
Уинторп-Сатбери, а Уильям нашел достойных собутыльников  в  уютном  уголке
пивного зала, где его рассказ о катастрофе, которую он самолично  пережил,
и его мнение о профессоре Баулсе выслушаны были с подобающим  вниманием  и
полным одобрением: разносчик кое-что  заработал,  отвезя  всю  поклажу  из
фургона в Королевскую гостиницу "Красное Озеро",  и  кочевницы  со  своими
спутниками в мире и согласии не спеша  направились  туда  же.  Мадлен  шла
рядом с капитаном Дугласом и его мотоциклом, который он  забрал  на  месте
покинутого привала.
   - Теперь остается только, чтобы эта штука  тоже  сломалась,  -  сказала
она.
   - Мотоцикл может мне понадобиться, - возразил он.
   - Ну, нет. Небеса свели нас вместе,  а  теперь  господь  сокрушил  наши
корабли. По крайней мере он сокрушил один из кораблей. Взгляните, вон луна
- словно огромный щит. Это Луна - Покровительница урожая?
   - Нет, - ответил капитан,  вновь  ударяясь  в  поэзию,  -  это  Луна  -
Покровительница влюбленных.
   - Она словно благословение небес над нашей встречей.
   Да, миг был слишком благословенным,  чтобы  капитан  мог  заговорить  о
Билби.
   Это воистину была ночь влюбленных -  ночь,  напоенная  мягким  сиянием,
когда в каждом уголке словно укрывается живая тайна  бытия,  и  сердца  не
просто бьются, а трепещут от волнения, и глаза  сияют  как  звезды.  После
ужина все накинули шали и плащи и вышли в залитый лунным светом сад.  Чета
Гидж растаяла во мраке,  подобно  ночным  бабочкам;  профессор  откровенно
любовался своей преобразившейся  Джуди.  Ночь  творит  свои  чудеса.  Наши
влюбленные были здесь одни; только на озере катались  в  лодках  несколько
парочек.
   Мелодичный голос Мадлен еще некоторое  время  доносился  до  ушей  двух
необычайно рослых официантов, убиравших кофейную  посуду  со  столиков  на
веранде, а потом все стихло...


   Утро застало капитана Дугласа в отчаянии. Он горел желанием  как  можно
скорее объяснить Мадлен, что ему просто необходимо сию же минуту разыскать
Билби. Он только теперь начал понимать, какая редкая удача выскользнула  у
него из рук. Он упустил Билби, и теперь оставалось лишь одно -  как  можно
скорее снова найти мальчишку,  пока  тот  не  исчез  бесследно.  На  беду,
артистические  привычки  мисс  Филипс  не  позволяли  ей  вставать  раньше
полудня, и в ожидании удобной минуты для объяснения капитан  волей-неволей
должен был подыскать себе хоть какое-нибудь занятие.
   Ведь нельзя же просто взять да и уехать без всяких объяснений.
   Он коротал время на площадке для гольфа в обществе профессора Баулса.
   Профессор играл отлично и притом ничуть не страдал мелочным тщеславием:
он от души хотел, чтобы и все остальные играли так же хорошо. И,  не  щадя
сил,  обучал  их.  Заметив  хоть  малейшую  ошибку  -  а  игроки  в  гольф
беспрестанно делают ошибки, - он тотчас объявлял об этом во  всеуслышание,
объяснял, в чем заключается ошибка, и старался  во  что  бы  то  ни  стало
показать,  как  избежать  этой  ошибки  в  будущем.  Не  в  пример  многим
профессиональным  тренерам,  он  не  ограничивался  наглядным  примером  -
собственными ударами, но не упускал ни одного  случая  подробно  разобрать
ошибку теоретически. Спустя некоторое время он счел необходимым  намекнуть
капитану, что в наше время военному человеку не мешало бы получше  владеть
собой. А наш капитан не переставал фыркать и "тьфукать", а вскоре уже явно
стал  чертыхаться  вполголоса;  играл  он  рывками,  бил  с  натугой,   но
недостаточно сильно, один раз вообще промахнулся по мячу и  несколько  раз
ударил вкривь и вкось. Глаза его под светлыми ресницами горели бешенством.
   Он вспомнил, что всегда ненавидел гольф.
   И профессора тоже. Он всегда ненавидел этого профессора.
   И мальчишку, подносившего мячи; во всяком случае, он бы его тоже всегда
ненавидел, если бы знал раньше. У этого мальчишки  была  такая  деревянная
физиономия, что от одного этого  поневоле  взбесишься.  Как  там  ни  бей,
отличный удар или никудышный, а этот болван с застывшей  рожей  все  равно
остается невозмутимым. В душе-то уж  он,  конечно,  в  восторге  от  всего
происходящего, но лицо остается деревянным...
   - Почему я так сыграл? - яростно повторял капитан. - Да просто  потому,
что мне так нравится.
   - Дело ваше, - отвечал профессор. - Но так играть не полагается.
   И вдруг настал миг злобного торжества.
   Он сам промахнулся. Старик Баулс промахнулся. Учил, учил  других  -  да
сам и промахнулся! А кстати, капитан вовсе не всегда мажет!..
   Неправда, он еще выкарабкается. Только бы повезло.  Он  еще  попадет  в
лунку. Ну и тоска!
   Неужели Мадлен не может встать вовремя, как все люди, чтобы  повидаться
с ним! Почему, если она  не  на  сцене,  ей  непременно  надо  валяться  в
постели? Если бы она встала пораньше, ничего бы этого не произошло. Стыд и
срам! Крепкий, здоровый, способный человек в расцвете  сил,  и  с  раннего
утра играет в эту дурацкую игру!..
   Да, да, это игра для дураков!
   - А ну-ка, попробуйте вот так, - сказал профессор.
   - И попробую, - ответил капитан, нацеливаясь для удара.
   - Это не ваш мяч, - сказал профессор.
   - Я уже бил такие, - ответил капитан.
   - А знаете, случайно можете и попасть, - заметил профессор.
   - Меня это не волнует, - пробормотал капитан себе под нос и ударил  изо
всех сил.
   - Теперь я спасен, - сказал профессор и попал с двенадцати ярдов.
   Ослепленный бешенством, капитан попробовал было попасть в ту же  лунку,
но промахнулся.
   - Вам надо  целую  неделю  отрабатывать  только  этот  удар,  -  сказал
профессор. - Это сэкономит вам по  крайней  мере  по  удару  на  лунку.  Я
заметил, что на каждом поле догоняю вас на этом ударе, если почему-либо не
успел выиграть раньше.
   Капитан сделал вид, что не расслышал, а  про  себя  произнес  несколько
крепких словечек.
   Это все Мадлен, из-за нее он ввязался в  эту  игру.  Красивые  здоровые
девицы должны вставать рано. Здоровая красивая девушка сама подобна  утру.
Свежая, словно омытая росой...  А  она,  видите  ли,  нежится  в  постели,
прекрасная и  теплая,  точно  какая-нибудь  Екатерина  Великая.  Нет,  это
неправильно. Может быть, это  очень  аристократично  и  роскошно,  но  это
неправильно. Она могла бы догадаться, что, если она не встанет вовремя, он
неизбежно попадет в лапы профессору. Гольф, не угодно ли! Он  торчит  тут,
совершенно не заботясь  о  своей  карьере;  болтается  на  этой  проклятой
площадке; все разумные люди сейчас во Франции (нет, об  этом  лучше  и  не
думать!), а он здесь занят  игрой,  которой  тешатся  удалившиеся  от  дел
торговцы.
   (Ну и ноги у профессора, когда глядишь на него сзади! Чем безобразнее у
человека ноги, тем лучше он играет в гольф. Это уж закон.)
   Утеха торговца не у дел, вот именно. Всякий уважающий  себя  британский
солдат интересуется гольфом не  больше,  чем  игрой  в  куклы.  Совершенно
бессмысленное занятие, и притом ужасно действует на нервы. Чтобы играть  в
гольф, надо быть идеально здоровым человеком, но если вы идеально здоровый
человек, то займетесь каким-нибудь настоящим делом, а  не  станете  валять
дурака. Если уж говорить о грехе, о настоящем, непростительном беспутстве,
то хуже гольфа ничего не придумаешь...
   А между тем мальчишка уходит все дальше и дальше. Всякий, у  кого  есть
хоть капля здравого смысла, в пять часов  утра  был  бы  уже  на  ногах  и
пустился бы в погоню за щенком и к  завтраку  доставил  бы  сюда  беглеца,
связанного по рукам и ногам. Надо же быть таким болваном!
   - Вот ваш мяч, сэр, - сказал ему мальчик.
   Капитан огляделся - положение было из рук вон плохо: впереди - открытая
зеленая  лужайка,  но  совсем  рядом  -  перепаханное  поле,  а  слева   -
заброшенная старая яма, где когда-то добывали гравий,  заросшая  по  краям
дроком и наполненная водой. Омерзительная дыра, из  тех,  куда  непременно
угодишь. Надо взять себя в руки. Взялся играть, так  уж  играй  до  конца.
Ударить по этой чертовой штуке, то есть по мячу,  так,  чтоб  уж  если  не
пойдет прямо, то шел бы хоть правее, лишь бы не застрял в изгороди...  да,
вправо было бы неплохо. Только это очень трудно. Да, так:  сосредоточиться
на зеленой лужайке, целиться  далеко  вперед,  значит,  не  совсем  прямо,
чуть-чуть правее. Итак, врасти пятками в землю, поднять биту, размахнуться
и, главное, не спускать глаз с мяча,  главное,  не  спускать  глаз  с  той
точки, в которую надо  бить,  -  вон  там,  внизу  и  чуть-чуть  вправо...
Спокойно!.. Р-раз!..
   - По-моему, в пруд, сэр.
   - Если бы в пруд, мы бы слышали всплеск, -  заметил  профессор.  -  Мяч
где-то там, в мокром песке. Ну и стукнули же вы его!
   Начались поиски. У мальчишки  был  такой  вид,  словно  ему  совершенно
наплевать, найдет он мяч или нет. А ведь он должен стараться. Ведь это его
работа, а не просто забава. Но в наши дни все такие расхлябанные  -  ужас!
Мы все  -  усталое  поколение.  Все  нам  опротивело.  Опротивело  думать,
опротивело работать, опротивели  и  Мадлен,  и  военные  маневры,  злобные
юристы и пропавшие мальчишки - не говоря уже об  этой  нелепой,  идиотской
игре...
   - Вот он, сэр! - раздался голос мальчика.
   - Где?
   - Здесь, сэр, в кустах!
   Мяч застрял в ветвях куста, над скользким, обрывистым краем ямы.
   - Сомневаюсь, чтобы вы могли пробить его оттуда, - сказал профессор,  -
но любопытно было бы попробовать.
   Капитан внимательно изучил положение.
   - Я смогу его пробить, - сказал он.
   - Боюсь, что вы поскользнетесь, - возразил профессор.
   Оба оказались  правы.  Капитан  Дуглас  уперся  ногой  в  крутой  рыжий
песчаный склон под самым кустом, перехватил биту пониже и ударил мяч снизу
вверх, так, что выбил его далеко в поле. Но сам он узнал  об  этом  позже,
ибо все глаза следили за мячом, кроме его  собственных.  Профессор  что-то
дружески бормотал, подбадривая его. Но капитан сползал - неуклонно сползал
вниз... Вот он уже на четвереньках и, силясь удержаться, цепляется  руками
за колючие ветки, царапает мокрый песок. Вот ноги  его  уже  в  воде,  все
глубже и глубже, вода доходит  уже  до  щиколоток,  поднимается  к  икрам.
Неужели там глубоко? Нет. Он уже стоит на дне. Как  бы  теперь  выбраться?
Это не так-то легко. Илистое дно не хочет отпускать свою добычу...
   Наконец он выбирается на сушу к профессору и мальчишкам;  руки  у  него
рыжие от песка, колени тоже рыжие, ботинки все в глине, а лицо совсем  как
у младенца, крошечного белобрысого младенца, которого хорошенько распарили
в  ванне  и  припудрили  тальком.  Уши  его  пылают,  словно   алые   розы
Ланкастерских герцогов.  И  в  глазах  тоже  светится  сердитое  удивление
разобиженного младенца...
   - Я так и думал, что вы съедете в пруд, - оказал профессор.
   - Никуда я не съехал, - ответил капитан.
   - ?!
   - Я просто спустился посмотреть, какая там глубина, и освежить  ноги  -
ненавижу, когда они горят.
   Конечно, он проиграл эту лунку, но  зато  почувствовал  себя  настоящим
игроком - ярость подогревала его, теперь он, конечно, станет бить лучше  и
всех поразит! Ведь есть же какой-то смысл в выражении "довести  до  белого
каления". Лишь бы только профессор перестал возиться со своим мячом  -  за
это время опять остынешь! Раз! - профессорский мяч  взмыл  в  небеса.  Ну,
будь что будет! Капитан бросился в бой, с ходу изменил тактику, ударил - и
мяч волчком завертелся на одном месте.
   В подобных случаях можно надеяться хотя бы на  сочувственное  молчание.
Но профессор не упустил случая высказаться.
   - Вы никогда не попадете в лунку, - сказал профессор, -  никогда,  пока
не перестанете судорожно дергать рукой во время удара. А так можете с  тем
же успехом просто шлепать мяч рукой. Если вы думаете...
   Капитан окончательно вышел из себя.
   - Послушайте, - заявил он,  -  мне  совершенно  наплевать,  как  я  там
пробил, - понятно? Если вы думаете, что я жажду выиграть или  преуспеть  в
этой гнусной, дурацкой игре для престарелых младенцев...
   Еще  секунда  -  и  капитан  перешел  бы  к  выражениям  уж  вовсе   не
джентльменским, но вовремя прикусил язык.
   - Если что-то делать, так делать как  следует,  -  поразмыслив,  сказал
профессор. - Иначе не стоит браться.
   - Значит, не стоило браться. И так как  последняя  лунка  принесла  вам
победу, то... если вы не возражаете...
   Капитан был человек горячий, но отходчивый, и ему уже  было  стыдно  за
свою вспышку.
   - Разумеется, как вам угодно, - ответил профессор.
   Он дал знак почтительно ожидавшим мальчикам, что игра окончена,  и  оба
джентльмена направились в гостиницу.
   Некоторое время они  молча  шагали  рядом,  а  притихшие  мальчики  шли
позади.
   - Отличная погода для маневров французской  армии,  -  небрежно  сказал
наконец капитан. - Если, конечно, у них так же тепло.
   - Сейчас по всей Европе, к северу от Альп, прошли антициклоны, - сказал
профессор. - Погода почти установилась, насколько это возможно для Европы.
   - Идеальная погода для бродяг и путешественников, -  произнес  капитан,
еще немного помолчав.
   - На свете нет ничего идеального, - возразил  профессор.  -  Но  погода
прекрасная.


   В гостиницу они вернулись около половины двенадцатого, и  тут  капитана
ждало пренеприятное занятие - у мотоцикла за ночь спустила шина,  пришлось
менять. При этом капитан умудрился больно прищемить  палец.  Потом  достал
военную карту округа и сел за зеленый столик под окнами гостиницы,  гадая,
в какую сторону мог направиться Билби. Когда его видели в  последний  раз,
он шел на юго-восток. В  той  стороне  море,  а  всех  беглецов-мальчишек,
естественно, тянет к морю.
   Капитан попытался вообразить себя на месте беглеца и точно представить,
каким путем Билби пойдет к морю.
   Это оказалось чрезвычайно увлекательным занятием.
   Денег у Билби, вероятно, нет  или  очень  мало.  Значит,  ему  придется
воровать или просить милостыню. В работный дом он не  пойдет  -  он  и  не
знает, что туда можно пойти, заслуживающие  уважения  бедняки  понятия  не
имеют о работном доме; и, по всей вероятности, он слишком честен и слишком
робок, чтобы воровать. Он будет  просить  милостыню.  Он  побоится  собак,
дворников и прочего, а потому будет просить у парадных дверей и, вероятно,
пойдет по главному шоссе. И просить будет скорее в домах, а не у прохожих,
ведь в двери стучать не так боязно, как обращаться к прохожим, да и как-то
привычнее - люди  часто  стучатся  в  дверь.  Пожалуй,  он  будет  охотнее
подходить к одиноким домикам, чем  бродить  по  деревенским  улицам,  ведь
одинокие придорожные домики с виду куда спокойнее и безопаснее. И  просить
он будет еды - не денег. Все  это  казалось  капитану  вполне  логичным  и
правдоподобным.
   Вот эта дорога на карте - на нее он обязательно попадет и  здесь  будет
побираться. А нет ли еще другой дороги? Нет...
   В хорошую погоду он будет ночевать где-нибудь под  кустом...  и  сможет
пройти... ну, сколько? - десять, двенадцать, четырнадцать, нет тринадцать,
скорее всего, тринадцать миль в день.
   Значит, сейчас он должен быть где-то тут. А сегодня вечером - тут.
   Завтра при такой же скорости он будет вот тут.
   А вдруг его кто-нибудь подвезет?
   Даже если так, то уж, конечно, в какой-нибудь тележке или фургоне,  так
что это будет, ненамного быстрее...
   Значит, если выехать завтра и добраться до  перекрестка,  обозначенного
на карте словом "Гостиница", примерно  за  двадцать  шесть  миль  от  того
места, откуда мистер  Билби  пустился  в  путь,  и  побродить  вокруг,  то
непременно что-нибудь про него услышишь. Мог ли он  почему-либо  пойти  по
другой дороге, не на юго-запад, не к морю?.. Нет, зачем бы ему? Незачем.
   Теперь осталось только ясно и понятно  объяснить  все  это  Мадлен.  Но
почему же она до сих пор не сошла вниз? Почему ее нет?
   А что делать с Билби, когда он отыщется?
   Прежде всего угрозами  и  посулами  выжать  из  него  правду.  А  вдруг
мальчишка не имеет никакого отношения к истерике лорда Магериджа? Нет,  не
может быть. Ну, а вдруг нет? Не может быть. Это он. Он.
   Допустим, капитан узнает всю правду. Что тогда?
   Махнуть с мальчишкой прямо в Лондон и  поставить  лорда-канцлера  перед
фактом. А если он не пожелает признать факты? Старый греховодник  чересчур
вспыльчив и может опять выйти из себя.
   Это несколько смутило капитана Дугласа.  И  тут  вдруг  на  память  ему
пришла долговязая фигура и длинные усы его названого  дядюшки,  добряка  и
всеобщего любимца, лорда Чикни. Что, если отвезти мальчишку прямо  к  дяде
Чикни и  все  ему  выложить?  Даже  лорд-канцлер  не  решится  отказать  в
десятиминутной аудиенции генералу Чикни...
   Планы капитана Дугласа вырисовывались все яснее,  и  ему  не  терпелось
поскорее поделиться ими с Мадлен, рассказать ей  все  как  можно  яснее  и
убедительнее...
   Ведь прежде всего надо поймать мальчишку...
   Но Мадлен - его солнце - никак не выглядывала из-за туч, и он злился  и
ворчал, а потом случайно полез в жилетный карман и  нащупал  там  какую-то
бумажку. Он вытащил ее  и  начал  разглядывать.  Это  был  клочок  плотной
бумаги, вырезанный в виде остроугольного, чуть изогнутого  треугольника  и
напоминавший силуэт парящей птицы. Он, видно, лежал  в  кармане  с  давних
пор. Капитан уставился на свою находку. Озабоченное лицо его  просветлело.
Он украдкой, через плечо, кинул быстрый  взгляд"  в  сторону  дома,  потом
поднял бумажку над головой и пустил  по  ветру.  Бумажная  птица  медленно
заскользила по воздуху, поворачивая влево,  затем  вдруг  круто  свернула,
устремилась вправо и упала... Почему она летела именно так? Будто внезапно
передумала и изменила направление. Он попробовал еще раз. То  же  самое...
Может быть, все дело в изгибе крыла? Что, если  изогнуть  его  побольше  -
будет поворот еще круче или, наоборот, не таким крутым? Неизвестно... Надо
попробовать.
   Дуглас начал рыться в карманах в поисках другого листочка, нашел письмо
леди Лэкстон, вытащил из жилетного  кармана  маленькие  ножницы  в  чехле,
выбрал листок получше и принялся вырезать свой излюбленный  треугольничек,
придавая ему теперь немного иной изгиб...
   Во время работы он то и дело  посматривал  наземь,  на  старую  модель.
Интересно, будет ли и новая тоже поворачивать налево. Вернее,  полетит  ли
она зигзагами? Должно быть, так. Но, чтобы убедиться, надо  пустить  ее  с
более высокой точки, и тем придать большую дальность полету... Может быть,
встать на стул?..
   Но не здесь же, на виду у всех обитателей этой проклятой гостиницы. Вон
из дома как раз выходит какой-то мерзкий субъект в зеленом фартуке - такой
уж непременно на тебя оглянется. Да еще и подойдет и начнет глазеть, таких
хлебом не корми, только дай поротозейничать. Капитан Дуглас сунул  ножницы
и обрезки бумаги в карман и со скучающим видом откинулся на спинку  стула,
потом встал, закурил сигарету, - словом, сделал именно то,  что  покажется
вполне  естественным  человеку  в  фартуке,  -  и,  словно   прогуливаясь,
направился к группе стоявших поодаль буков - за ними  начиналась  заросшая
кустами  ложбина.  Здесь  можно  укрыться  от  любопытных   взоров.   Надо
попробовать еще раз. Эта мысль насчет изгиба крыла  очень  любопытна;  как
жаль, что он совершенный невежда в этих вопросах...
   У идеального короля всегда озабоченный вид: он правит, он занят великим
множеством  дел.  Но  идеальная  королева  всегда  лучится  радостью:  она
стройна, прелестна и величественна, - она занята  то