:
   - Боюсь, мой желудок никогда больше как следует  не  поправится.  Ну  и
стукнул же он меня! Ох!  Мистер  Хоррокс,  позвольте  попросить  вас,  еще
рюмочку бренди. Одну рюмочку. Это успокаивает боль...



6. БИЛБИ И БРОДЯГА

   Билби ужасно не хотелось покидать компанию с фургоном даже после  того,
как  из-за  его  собственной  непростительной  оплошности  она   оказалась
компанией без фургона. Он печально брел по  гребню  холма  сквозь  заросли
тиса и самшита, пока в его ушах не перестал звучать грохот, сопровождавший
катастрофу. Потом он немного постоял, грустно прислушиваясь, потом свернул
вдоль забора,  ограждавшего  какое-то  поле,  и  вышел  на  узкую  тропку,
проходившую по уступу горы.
   Билби крайне смутно представлял  себе,  что  его  ожидает  в  ближайшем
будущем. Впрочем, он готов был принять все, что придется. С тех пор как он
расстался  с  домиком   садовника,   он   жил   по   воле   обстоятельств.
Обстоятельства эти бывали интересные, но уж очень изменчивые. Он  полагал,
однако, что и в дальнейшем все станут решать обстоятельства. И  вообще  он
знал твердо только одно: он хочет попасть к морю. И он очень проголодался.
   И еще он вдруг обнаружил,  что  вокруг  медленно,  но  верно  сгущаются
сумерки. Извилистая горная дорога неожиданно привела его на большой  серый
пустырь, где вдалеке таинственно маячили кусты живых изгородей.
   И тут Билби подумал, что пора бы случиться и чему-нибудь  хорошему.  До
сих пор,  когда  в  окружавшем  его  мире  становилось  темно  и  холодно,
что-нибудь или кто-нибудь всегда приходил ему  на  помощь.  Билби  кормили
ужином и укладывали, либо отправляли спать. Даже когда он  провел  ночь  в
какой-то темной щели в Шонтсе, он знал, что совсем недалеко под  лестницей
у  него  есть  кровать.  Если  б  только  тот  громкий  голос  не  начинал
выкрикивать проклятия, едва Билби пытался шелохнуться, он бы пошел к своей
кровати. Но теперь, когда он брел в сумерках  по  огромному  пустырю,  ему
стало ясно, что этот приятный обычай будет нарушен.  Впервые  в  жизни  он
ощутил, что в этом мире человек может вдруг оказаться бездомным...
   И к тому же вокруг стало очень тихо.
   Очень неприятная тишина, и всюду какие-то загадочные тени.
   Этот пустырь, казалось ему, не только открытое, ничем не защищенное, но
и почему-то враждебное место, и Билби поспешил к  калитке,  видневшейся  в
дальнем конце пустыря. На ходу он то и дело поглядывал по сторонам. Хорошо
бы поскорее добраться до этой калитки и закрыть ее за собой!
   В Англии серые волки не водятся.
   И все же иногда невольно думаешь о волках... Серые  волки,  серые,  как
сумерки, они неслышно, почти совсем неслышно бегут рядом с жертвой,  долго
бегут, а уж потом нападают.
   В Англии, повторяю, серые волки не водятся.
   Волков истребили еще при Эдуарде  III;  про  это  написано  в  учебнике
истории, и с тех пор ни один вольный  волк  не  ступал  на  землю  Англии;
только пленники зоологического сада.
   Но ведь бывают и беглые волки!
   Наконец-то калитка! Шмыгни в нее  скорей  и  захлопни  за  собой!  Чуть
пробежать - и попадешь на поле, что тянется  вниз  по  склону  холма.  Вот
что-то вроде тропинки, - какая-то она незаметная, но все же, должно  быть,
тропинка. Господи, хоть бы это была настоящая тропинка!
   _Что это там за деревьями_?
   Оно остановилось; ну да, остановилось, когда  остановился  Билби.  Тук!
Тук! А, это стучит сердце.
   Ничего там нет! Просто показалось. Волки живут на равнинах; они вот так
просто не приходят в леса.  И  потом  волков  вообще  не  бывает.  И  если
закричишь, пусть даже  еле  слышным  голосом,  они  уходят.  Они  ведь,  в
сущности, трусливые твари. Трусливее не сыщешь.
   А кроме того, они очень боятся человеческого  взгляда.  Да  и  как  раз
поэтому они подкрадываются к человеку  потихоньку,  и  следят  за  ним,  и
прячутся, чтобы ты на них не взглянул,  и  тайком  крадутся,  крадутся  по
пятам...
   Ну, сразу обернись!
   Никого нет.
   Как все шуршит под ногами!  В  сумерках  в  лесу,  когда  меж  деревьев
мечутся разные совы,  летучие  мыши  и  всякие  еще  твари  и  всюду  тебя
подстерегают чьи-то глаза, было бы гораздо приятнее  не  поднимать  такого
шума. Скоро, очень скоро, утешал себя Билби, он выйдет на широкую дорогу и
встретит людей и, проходя, скажет им "добрый вечер". Это будут милые люди,
и  они  ответят  ему  "добрый  вечер".  Он  вспотел  от  быстрой   ходьбы.
Становилось все темнее, и он то и дело спотыкался обо что-то.
   Если упадешь, волки кидаются на тебя. Хотя ведь никакие волки у нас  не
водятся.
   Глупо вот так все время думать про волков. Надо думать  про  что-нибудь
другое.  Например,  про  все,  что  начинается  с  буквы  "М":  мальчишки,
мотыльки, медведи.  Мысль  застряла  на  медведях.  А  вдруг  тут  водятся
большущие серые медведи? Огромные медведи, и ходят они неслышно...
   Совсем стемнело, и деревья стали черными. Ночь  поглотила  бегущего  со
всех ног Билби, и почему-то он был теперь совершенно  уверен,  что  у  нее
есть зубы и что первым делом она вцепится ему в пятки...
   - Эй! - тихонько вскрикнул Билби, радуясь огненной искорке, мелькнувшей
среди леса.
   Человек, сидевший у костра, прищурившись, всмотрелся в темноту,  откуда
донесся голос - он  уже  давно  прислушивался  к  неверным,  спотыкающимся
шагам, - и ничего не ответил.
   Еще через минуту Билби продрался через живую изгородь в освещенный  мир
и остановился, глядя на человека  у  костра.  Призрачные  волки  удрали  в
неведомую даль. Но Билби был все еще бледен от ужасов погони, и вообще  он
казался маленьким-маленьким мальчиком.
   - Заблудился? - спросил сидевший у костра.
   - Не мог найти дорогу, - сказал Билби.
   - Ты один?
   - Да.
   Человек у костра подумал.
   - Устал?
   - Немножко.
   - Иди и садись у огня, отдохни малость. Не бойсь, я тебя  не  трону,  -
прибавил он, видя, что Билби колеблется.
   За всю  свою  небогатую  опытом  жизнь  Билби  еще  ни  разу  не  видел
человеческое лицо, освещенное  сзади  дрожащим  красным  пламенем  костра.
Зрелище было поразительное, но не слишком приятное:  такого  подвижного  и
изменчивого лица Билби  никогда  не  видывал.  Казалось,  нос  ежесекундно
менялся: то он был совсем римский, то пуговкой, точно у  мопса;  глаза  то
выпучивались, то уходили глубоко в темные орбиты; почти  не  менялся  лишь
большой треугольник, который образовали подбородок и шея. Билби,  пожалуй,
вообразил бы, что этот бродяга и не человек вовсе, если бы его не окутывал
запах какого-то варева. Пахло и луком, и репой, и перцем, у Билби  потекли
слюнки - один этот запах уже служил признаком добродетели. Варево кипело в
старой жестянке, укрепленной на скрещенных палках над огнем, и бродяга  то
и дело подбрасывал в костер сухие ветки.
   - Да не трону я тебя, на черта ты мне сдался, -  повторил  он.  -  Поди
сюда, садись вот здесь на ветки и рассказывай все по порядку.
   Билби покорно сел.
   - Я заблудился, - сказал он и почувствовал, что  слишком  устал,  чтобы
сочинить сколько-нибудь правдоподобную историю.
   Физиономия бродяги при ближайшем рассмотрении уже не так  фантастически
менялась в отблесках костра. У него был большой рот  с  отвислыми  губами,
толстый, бесформенный нос,  густые  и  длинные  светлые  волосы,  широкий,
обросший многодневной щетиной подбородок и прыщи, уйма  прыщей.  Маленькие
колючие глазки зорко поглядывали из глубоких глазниц. Он был  худой,  даже
тощий. Он разговаривал с Билби и  большими,  длинными  руками  то  и  дело
подбрасывал в огонь сучья. Раза два он наклонялся и нюхал свое варево,  но
его маленькие глазки все время пристально следили за Билби.
   - Воротник потерял, что ли? - спросил он.
   Билби пощупал шею.
   - Я его снял.
   - Пришел издалека?
   - Вон оттуда, - сказал Билби.
   - Откуда?
   - Оттуда.
   - Как называется то место?
   - Не знаю.
   - Так ты не там живешь?
   - Нет.
   - Значит, сбежал, - сказал бродяга.
   - Может, и так, - ответил Билби.
   - Может, и так! Почему "может"? Ясно, сбежал. Что толку врать? А  когда
ты сбежал?
   - В понедельник.
   Бродяга минуту подумал.
   - Что, уже надоело?
   - Не знаю, - честно признался Билби.
   - Хочешь супу?
   - Хочу.
   - Сколько?
   - Я бы съел побольше, - сказал Билби.
   - Еще бы! Только я не про то. Я говорю: сколько дашь за суп? Сколько ты
заплатишь  за  полжестянки  вкусного-превкусного  супа?  У  меня  ведь  не
богадельня, понятно?
   - Два пенса, - сказал Билби.
   Бродяга покачал головой, взял видавшую виды оловянную ложку, которой он
мешал свое варево, и с аппетитом его попробовал. Это был отличный  суп,  и
даже с картошкой.
   - Три пенса, - сказал Билби.
   - А сколько у тебя всего? - осведомился бродяга.
   Билби колебался, и это было заметно.
   - Шесть пенсов, - наконец пролепетал он.
   - Вот и суп стоит шесть пенсов, - заявил бродяга. - Раскошеливайся.
   - А миска большая? - деловито спросил Билби.
   Бродяга нащупал в темноте позади себя жестянку с зазубренными краями, в
которой когда-то, как свидетельствовала этикетка - я только цитирую, а  не
утверждаю, что так оно и было, - находился "Океанский лосось".
   - Вот. - Бродяга показал ему жестянку. - И еще ломоть хлеба. Хватит, а?
   - А вы дадите, не обманете? - спросил Билби.
   - Я что, похож на жулика? - разозлился бродяга, и  в  эту  минуту  клок
густых волос свесился и закрыл ему один глаз, и лицо  у  него  стало  ужас
какое грозное.
   Билби без дальнейших рассуждений протянул ему шесть пенсов.
   Бродяга спрятал в карман деньги и сплюнул.
   - Уж я с тобой обойдусь по  справедливости,  -  заметил  он  и  сдержал
слово. Он решил, что суп уже можно подавать, и  аккуратно  разлил  его  по
жестянкам.
   Билби сразу принялся за еду.
   - Вот тебе в придачу, - сказал бродяга и бросил Билби луковицу.  -  Она
мне досталась почти что даром, вот я и с тебя ничего не  возьму.  Доволен,
а? Лук, он полезный.
   Билби кротко поедал суп и  хлеб,  одним  глазом  искоса  поглядывая  на
своего благодетеля. Он решил, что съест все до конца, посидит немножко,  а
потом выспросит бродягу, как пройти...  куда-нибудь,  все  равно  куда.  А
бродяга очень старательно выскреб остатки супа из своей жестянки кусочками
хлеба и задумчиво уставился на Билби.
   - Ты бы лучше покуда составил мне компанию, приятель, -  сказал  он.  -
Нынче тебе уж, во всяком случае, никуда идти нельзя.
   - А может, я дойду до какого-нибудь города или еще до какого места?
   - В лесу опасно.
   - Как это опасно?
   - Когда-нибудь слыхал про гориллу? Есть такая большая черная обезьяна.
   - Слыхал, - пролепетал Билби.
   - Так вот, одна такая бегает тут. Уже с неделю, а то  и  больше.  Верно
тебе говорю. И если какой-нибудь малец бродит тут в темноте, она,  знаешь,
может с ним поговорить по душам... Конечно, если горит костер или есть кто
взрослый, она не тронет. Ну, а мальца, вроде тебя... Не хочется  мне  тебя
отпускать, ей-богу, не хочется. Это штука опасная.  Понятно,  силком  тебя
держать я не стану. Вот такие дела. Иди, коли хочешь. А  только  лучше  не
надо. Верно тебе говорю.
   - Откуда она взялась, эта горилла? - спросил Билби.
   - Из зверинца, - ответил бродяга. - Тут один парень хотел ее  изловить,
так она ему руку чуть не насквозь прокусила.
   Билби прикинул в уме,  кто  опаснее:  горилла  или  бродяга,  -  выбрал
меньшее из двух зол и придвинулся ближе к  огню,  -  впрочем,  не  слишком
близко. Разговор продолжался.


   Это был длинный и бессвязный  разговор,  и  бродяга  временами  казался
вполне   добродушным   человеком.   Обмен   мнениями   иногда   прерывался
расспросами; речь шла об отъезде и возвращении, о бродячей жизни и о жизни
вообще и о таких понятиях, как "нужно" и "можно".
   Иногда, особенно сначала, Билби казалось, что где-то в бродяге прячется
лютый зверь, - порой он выглядывает из-за свисающей пряди волос и  вот-вот
кинется на него. А иногда ему казалось, что  бродяга  -  славный,  добрый,
веселый и забавный дядя, особенно когда он говорил что-нибудь  погромче  и
задирал голову, выставляя заросший щетиной подбородок. А потом добродушный
говорун снова превращался в мерзкого, противного бродягу,  и  лицо  его  в
красных отсветах костра становилось таким  хитрым  и  безобразным,  что  у
Билби начинали бегать по спине мурашки и он отодвигался подальше. А  потом
этот взрослый  человек  опять  казался  ему  сильным  и  мудрым.  Вот  как
неустойчива стрелка компаса мальчишеских ощущений.
   Разговаривал  бродяга   как-то   странно,   слова   были   непривычные:
"ночлежка", "кутузка", "цыганить", "фараоны", "лягавые", "работный дом"  и
тому подобное. Все эти слова Билби пытался подогнать  под  свои  привычные
понятия и потому никак не мог взять в толк, о чем тот говорит: только  ему
покажется, что понял, как вдруг выясняется нет, это совсем не то - и  надо
опять изо всех сил соображать, о чем же это он говорит. И сквозь весь этот
туман и путаницу перед ним замаячила какая-то доселе неизвестная  жизнь  -
жизнь странная и  беззаконная,  грязная,  во  всех  отношениях  грязная  и
страшная - и  однако  заманчивая.  Да,  вот  что  было  самое  странное  и
удивительное - она влекла и манила. В ней было что-то забавное. Мерзкую  и
отталкивающую эту жизнь наперекор всему освещали дерзость  и  смех,  пусть
горький, но все же смех.  В  ней  таилось  веселье,  которого  лишен  был,
например, мистер Мергелсон, была острота, точно у  лука  или  какой-нибудь
кислоты... И от этого воспоминание о мистере Дарлинге становилось серым  и
пресным.
   Бродяга с самого начала решил,  что  Билби  натворил  что-то  и  потому
удрал, но какая-то непонятная деликатность мешала ему напрямик спросить, в
чем провинился мальчишка. Впрочем, он уже много раз осторожно  заговаривал
на эту тему. И еще он считал, что парнишке  полюбилась  бродячая  жизнь  и
что, если не произойдет чего-нибудь непредвиденного, они с Билби теперь не
расстанутся.
   - Это нелегкая жизнь, - наставлял его бродяга, - но  на  свой  лад  она
хороша, а ты парень вроде крепкий, выдержишь.
   Он рассказывал о дорогах, о  том,  что  и  дороги  и  местности  бывают
разные. Эта местность, к примеру, хорошая:  не  все  кругом  возделано,  и
потому здесь к путникам, которые ночуют под открытым небом,  относятся  не
так уж плохо. А взять другие дороги  (вот  как  из  Лондона  на  Брайтон),
только зажги спичку, - и к тебе сразу кто-то бежит. А здесь люди  тебя  не
тронут, надо только поаккуратнее обращаться со стогами сена, где  ночуешь.
И не так уж они злятся, если застукают тебя, когда подстрелишь фазана.  Да
и пустой хлев для ночевки здесь найдешь скорее, чем где-нибудь еще.
   - Вообще-то я, как завижу где сарай или другое какое крытое  помещение,
тут же ухожу прочь, пусть хоть бы и дождь как из  ведра.  Можно,  конечно,
еще и в ночлежку или в работный  дом.  Хуже  всего  дождь:  промокаешь  до
нитки. Ты-то еще этого не пробовал, раз ты в пути только с понедельника...
А когда промокнешь, да тебя еще прохватит холодным  ветром...  Бр-р!  Один
раз меня даже заросли густого падуба не спасли, а уж, кажется, в  такой-то
чащобе можно укрыться от ветра и дождя...
   - Работные дома - это последнее дело. Лучше  уж  я  на  голодное  брюхо
переночую в ночлежке, чем пойду  в  работный  дом.  Да,  ведь  ты  еще  не
испробовал работного дома.
   - Да и ночлежки - тоже не рай земной.
   О некоторых содержательницах ночлежек бродяга  отозвался  в  незнакомых
Билби, но, похоже, весьма нелестных выражениях.
   - И вечно в ночлежках почему-то  все  стирка,  когда  ни  приди  -  все
стирают. Кто носки, кто рубашку. А начнут сушить - кругом один пар.  Ф-фу!
Не понимаю, зачем это нужно - стирать. Все равно опять вымажется.
   Он разглагольствовал о работных домах, о тамошних надзирателях.
   - Там заставляют мыться в бане, - с отвращением добавил он, сопровождая
эти слова мерзкими, но по-своему притягательными эпитетами. - Мытье -  вот
что хуже всего. Даже когда ты все время под открытым небом, дождь ведь  не
все время льет. А уж когда дождя нет, какой дурак полезет в воду?
   Он вернулся к более приятным сторонам кочевой жизни. Уж кто-кто,  а  он
ярый сторонник жизни на свежем воздухе.
   - Ну разве плохо мы тут устроились? -  говорил  он  и  яркими  красками
обрисовал невинные кражи,  пополнившие  меню  их  ужина  и  придавшие  ему
известную пикантность. Но из его слов можно было понять,  что  и  ночлежки
тоже имеют свои преимущества.
   - Как же это ты ни разу не побывал в ночлежке? - удивлялся бродяга. - А
где ж ты спал с самого понедельника?
   Билби рассказал про фургон, и слова его вдруг  показались  ему  слишком
бледными и убогими.
   - Тебе повезло, - ухмыльнулся бродяга. - Вообще малолетним всегда везет
в таких делах. А вот попался бы я трем  таким  путешественницам,  думаешь,
меня бы позвали в фургон? Черта с два.
   И он с явной завистью порассуждал о  подобных  случаях  и  о  том,  как
здорово можно ими воспользоваться.
   - Тебя никто не боится, вот тебя всюду и пускают, - с завистью заключил
он.
   И, чтобы утешить себя,  начал  рассказывать  всякие  небылицы  о  своих
собственных удачах. Оказалось, что когда-то он  путешествовал  в  обществе
дамы по имени Иззи Бернерс - "шикарная  была  красотка-циркачка,  любимица
публики".  И  еще  он  вспоминал  славную  подружку  Сьюзен.  Билби   было
трудновато уловить смысл этих воспоминаний,  потому  что  бродяга  говорил
отрывисто, перескакивая с одного на другое и перемежая свою речь  коротким
многозначительным смешком.
   Постепенно у Билби создалось представление  о  ночлежном  доме  как  об
огромном многолюдном месте, где посередине пылает  огонь  в  очаге  и  все
что-то стряпают, ругаются и спорят и куда вдруг "ввалились мы с Иззи".
   Костер догорал, лесная тьма, казалось, подползала  все  ближе.  Длинные
лучи лунного света пробивались сквозь  кроны  деревьев  и  как  бы  упорно
показывали на какие-то невидимые предметы; от лунного света то там, то тут
возникали серые пятна, они были похожи на лица и словно следили за  Билби.
По приказу бродяги он сделал вылазку и набрал веток, так что костер  снова
разгорелся, а темнота и мысли о возможной встрече с гориллой отступили  на
несколько ярдов; и бродяга похвалил его, сказав, что костер "первый сорт".
Он уже соорудил ложе из листьев и теперь предложил Билби расширить  его  и
устраиваться  на  ночлег,  а  сам,  лежа  ногами   к   костру,   продолжал
разглагольствовать.
   О краже и мошенничестве он говорил просто с нежностью,  эти  занятия  у
него выглядели, как увлекательные шутки  и  приключения.  По  его  словам,
когда посчастливится напасть на простачка, то одурачить такого  не  просто
забава, но  первейший  долг.  Он  не  жалел  красок,  и  подчас  мошенники
получались у него такими  смышлеными  и  находчивыми,  что  Билби  начинал
восхищаться ими, порою совершенно забывая, что они все же мошенники.
   Билби лежал на куче листьев рядом с растянувшимся во всю длину бродягой
и чувствовал, что мысли и представления о том, что  хорошо  и  что  плохо,
начинают у него как-то путаться. Тело бродяги заслоняло его  сбоку,  точно
темный, но надежный вал; огромные ступни загораживали костер, но  отблески
огня прыгали по стволам деревьев вокруг них, и порой  эти  блики  метались
так резко и неожиданно, что Билби настораживался и, вскинув голову, следил
за ними. Среди ужасов и опасностей, таящихся в ночи,  бродяга  превращался
для него в целый мир, в весь род человеческий, в нравственную опору. Голос
его нес утешение, его речи позволяли забыть об окружающей зловещей тишине.
Первоначальное недоверие к нему постепенно исчезло. Билби  стал  думать  о
нем, как о славном, щедром и заботливом друге. Он также начал привыкать  к
чему-то еле уловимому - назову это  условно  "барьером  обоняния",  -  что
разделяло  их  до  сих  пор.  Своими  речами  бродяга  уже  не   стремился
"п