слушивался  к  ним,
пока не появились эти приезжие камердинеры и горничные. Билби  показалось,
что они возникли вдруг, неизвестно откуда, точно слизняки  после  дождя  -
черные, блестящие; сидят себе, посиживают да жуют помаленьку. Они  ему  не
понравились, да и сами  тоже  глядели  на  него  без  всякого  уважения  и
симпатии.
   И наплевать. Едва покинув комнату дворецкого, он выразил свои  чувства,
помахав перед носом растопыренной пятерней, - жест, почтенный лишь в  силу
своей древности.
   Ему было о чем думать, кроме  чужих  горничных  и  камердинеров.  Томас
поднял на него руку; он глумился над ним, низко  оскорблял  его,  и  Билби
мечтал прикончить  обидчика  каким-нибудь  ужасным  способом.  (Только  по
возможности незаметно.)
   Будь он маленьким японцем, это было бы вполне достойное желание. Оно бы
отвечало законам чести кодекса бусидо [(буквально - "путь воина") - кодекс
самураев; этот кодекс  разрешал  самураю  безнаказанно  убивать  на  месте
непочтительного простолюдина] и  прочим  подобным  вещам.  Однако  пасынку
английского садовника питать такие чувства не следует.
   Томас, со своей стороны, заметил мстительный огонек в  глазах  Билби  и
втайне побаивался его, но решил все же не отпускать вожжей:  не  дело  ему
уступать мальчишке.  Он  называл  его  "Буяном"  и,  так  как  мальчик  не
отзывался на эту кличку, изобретал ему другие прозвища: величал "Сопуном",
"Щенком", "Молокососом" - и кончил тем, что дернул его за  ухо.  Затем  он
стал делать вид, будто Билби - глухой, чье внимание можно привлечь, только
дергая его за ухо. Теперь, обращаясь к мальчику, он непременно щипал  его,
пинал, давал ему подзатыльник или еще как-нибудь причинял ему боль.  Потом
Томас притворился, будто  у  Билби  грязная  голова,  и  после  нескольких
неудачных попыток ткнул его в таз с чуть теплой водой.
   А пока что юный  Билби  тратил  весь  свой  скудный  запас  времени  на
размышления о том, что лучше: внезапно напасть на Томаса с кухонным  ножом
или швырнуть в него зажженной лампой.  Большую  оловянную  чернильницу  из
буфетной тоже можно пустить в ход, но, пожалуй, в  этом  снаряде  маловато
убойной силы. Другое дело - длинная двузубая вилка для поджаривания хлеба,
что висит в буфетной сбоку от каминной полки. Вот эта уж достанет...
   Над всеми этими мрачными  мыслями  и  плохо  скрытыми  страстями  царил
мистер Мергелсон  -  большой,  но  проворный,  проворный,  но  точный,  он
выкрикивал приказания своим попугаичьим голосом, подкреплял их  оплеухами,
исполнял свои обязанности и следил, чтобы  их  исполняли  другие.  События
достигли высшей  точки  в  самом  конце  полного  хлопот  субботнего  дня,
незадолго до того, как мистер Мергелсон пошел  запирать  в  доме  двери  и
тушить лампы. Нерасторопный Билби сильно задержался в тот вечер и тащил из
комнаты дворецкого поднос со стаканами, когда в буфетную  вошел  Томас  и,
вплотную подойдя к нему сзади, грубо схватил его за шею, больно  взъерошил
ему волосы да еще проворчал "Бр-р!".
   Билби минуту стоял, не двигаясь,  затем  поставил  поднос  на  стол,  и
бормоча что-то невнятное, кинулся к упомянутой вилке. Еще миг - и один  из
зубцов впился в подбородок Томаса.


   Как стремительны перемены в нашей душе! Вонзая вилку, Билби был  дикарь
дикарем; но едва вилка попала в цель - а ведь он мог с  таким  же  успехом
попасть лакею в глаз, а не в подбородок, -  мальчуган  мгновенно  вспомнил
все те христианские заповеди, которые вдалбливали ему  в  школе.  Свирепый
порыв миновал, и он пустился в бегство.
   Вилка минуту висела на  лице  Томаса  вроде  какой-то  туго  скрученной
медной бороды, потом со звоном упала на  пол.  Томас  схватился  рукой  за
подбородок: кровь.
   - Ах ты!..
   Он так и не нашел верного слова, ну да оно и  лучше!  Вместо  этого  он
помчался в погоню за Билби.
   А юного преступника внезапно  охватил  ужас  перед  содеянным  и  перед
Томасом, и  он  кинулся  сломя  голову  по  коридору,  прямо  к  служебной
лестнице, что вела в высшие сферы. Ему некогда было думать. За ним  гнался
Томас с окровавленным подбородком. Томас-мститель.  Томас  в  яром  гневе.
Билби шмыгнул в дверь, обитую зеленым сукном, а  гнавшийся  за  ним  лакей
схватился было за ручку, но в последнюю минуту опамятовался и не  вломился
внутрь.
   В последнюю минуту им  овладело  инстинктивное  и  неодолимо  тревожное
ощущение грозной опасности. До него долетел странный звук,  будто  запищал
детеныш какого-то крупного животного. В приоткрытой двери мелькнуло что-то
большое, черное с белым.
   Потом что-то разбилось - кажется, стеклянное.
   Томас притворил зеленую дверь, качавшуюся на медных петлях, перевел дух
и прислушался.
   Густой и низкий голос чем-то возмущался. То  не  был  голос  Билби,  то
говорил кто-то важный, в ком кипел сильный, хотя и сдерживаемый  гнев.  Он
не кричал, но в словах не стеснялся - выбор у него был богатый, не то  что
у какого-нибудь мальчишки.
   Томас тихонько приоткрыл дверь - чуть-чуть, только чтоб заглянуть, -  и
тут же снова ее затворил.
   Он повернулся к лестнице и на цыпочках с удвоенной  поспешностью  начал
спускаться вниз.
   Внизу в коридоре появился его начальник.
   - Мистер Мергелсон! -  вскричал  Томас.  -  Вы  только  послушайте!  Ну
дела!..
   - Что там такое? - спросил мистер Мергелсон.
   - Он сбежал!
   - Кто?
   - Билби!
   - Домой? - Это прозвучало почти с надеждой.
   - Нет.
   - Куда же?
   - Наверх. По-моему, он на кого-то налетел.
   С минуту мистер  Мергелсон  испытующе  глядел  на  подчиненного.  Затем
настороженно прислушался; они оба прислушались.
   - Надо его оттуда выудить, - объявил  мистер  Мергелсон  с  неожиданной
готовностью действовать.
   Томас еще ниже перегнулся через перила.
   - _Лорд-канцлер_!.. -  прошептал  он  побелевшими  губами  и  кивнул  в
сторону двери.
   - А он тут при чем? - спросил Мергелсон, удивленный видом Томаса.
   Томас заговорил до того тихо, что Мергелсон подошел ближе  и  приставил
ладонь к уху. Томас повторил последнюю фразу.
   - Он там,  на  площадке...  бранится.  Ругается  -  страх!..  Как  есть
сбесившийся индюк.
   - А Билби где?
   - Сдается, он прямо на него налетел, - сообщил Томас  после  некоторого
раздумья.
   - А сейчас-то он где?
   Томас развел руками.
   Мистер Мергелсон поразмыслил немного и принял  решение.  Он  подошел  к
лестнице, задрал подбородок и, приняв вид смиренной  услужливости,  проник
за зеленую дверь. На площадке уже никого не было  -  там  вообще  не  было
ничего примечательного,  если  не  считать  разбитого  бокала;  а  посреди
парадной лестницы стоял лорд-канцлер. Великий правовед держал  под  мышкой
сифон с содовой, а в руке сжимал графин  виски.  Он  резко  повернулся  на
скрип двери и встретил мистера Мергелсона, грозно нахмурив брови  -  столь
грозными бровями может похвастаться не всякий слуга закона. Он был  красен
как рак и глядел зверем.
   - _Так это вы_?.. - спросил он, угрожающе взмахивая графином (его голос
дрожал от благородного негодования). - Так это вы стукнули меня по спине?
   - По спине, милорд?
   - _По спине_. Что тут непонятного?..
   - Да разве я осмелюсь, милорд!..
   - Болван! Я вас ясно спрашиваю!..
   С почти  непостижимым  проворством  мистер  Мергелсон  взлетел  на  три
ступеньки, метнулся вперед и подхватил готовый  выскользнуть  из  рук  его
милости сифон.
   Это ему удалось, но какой ценой! Он упал на пол, сжимая сифон в  руках,
и сперва стукнул его милость сифоном в левую голень, а потом,  исполненный
прежней почтительности, ткнулся ему в колени. Ноги его милости разъехались
в разные стороны, и он потерял  равновесие.  Поминая  нечистую  силу,  его
милость рухнул на мистера Мергелсона. Графин выпал из его рук и  вдребезги
разбился на площадке. Сифон выскользнул из-под развалин мистера Мергелсона
и,  как  видно,  движимый  родственным  чувством,  с  шумом  покатился  со
ступеньки на ступеньку вслед за графином.
   И странную же процессию видела в тот вечер  парадная  лестница  Шонтса!
Сперва летело виски - крылатый предвестник пешего  сифона.  Затем  великий
правовед, волоча  за  фалды  великого  дворецкого  и  яростно  молотя  его
кулаком. Затем  мистер  Мергелсон,  изо  всех  сил  старавшийся  сохранить
почтительность даже в минуту  катастрофы.  Сперва  лорд-канцлер  утонул  в
телесах мистера Мергелсона, вцепился в  него,  и  они  кубарем  покатились
вниз, затем мистер Мергелсон, не оставляя попыток  объясниться,  навалился
на лорда-канцлера; потом лорд-канцлер взял  на  минуту  головокружительный
реванш и очутился наверху. Еще один оборот - и оба достигли площадки.
   Бум! Трах-тарарах!..



2. СУББОТНИЙ ПРИЕМ В ЗАМКЕ ШОНТС

   Субботняя  прогулка  -  типично  британское  развлечение.   Оно   могло
возникнуть лишь в стране до мозга костей аристократической и  приверженной
удовольствиям, где даже соблюдение дня субботнего стало  удовольствием.  В
субботних поездах, уходящих после полудня с лондонских  вокзалов,  крайний
переизбыток вагонов первого класса и  редкое  обилие  на  зависть  богатых
саквояжей.  Камердинеры  и  горничные  не  слишком  себя  утруждают,  зато
носильщики суетятся  с  особым  рвением.  В  глаза  бросаются  разряженные
знаменитости.   Платформа   и   книжный   киоск   исполнены   необычайного
достоинства. Порой даже вагон-другой отводят для особо избранной  публики.
Слышатся приветствия:
   - Значит, и вы с нами?
   - Нет. А нынче в Шонтс.
   - Это где нашли Рубенса? Кто там сейчас хозяин?
   Через эту веселую, благоденствующую толпу  шел  лорд-канцлер  со  своим
крупным носом, знаменитыми бровями, которые, казалось, он мог  по  желанию
ощетинить и свернуть, и с присущим ему видом спокойного самодовольства. Он
ехал в Шонтс не для собственного удовольствия, а ради партийных интересов,
но не намерен был этого показывать. Он шествовал по перрону, погруженный в
свои мысли, притворяясь, что никого не видит, - пускай другие  здороваются
первыми. В правой руке он держал маленький, но внушительного вида  кожаный
чемоданчик. Под мышкой левой руки он  тащил  философский  трактат  доктора
Мактэггерта, три иллюстрированных журнала, "Фортнайтли ревью", сегодняшний
"Таймс", "Хибберт джорнел", "Панч" и два парламентских отчета. Его милость
никогда не задумывался над тем, сколько  он  может  удержать  под  мышкой.
Поэтому его слуга Кэндлер  следовал  за  ним  в  двух  шагах,  нагруженный
несколькими уже  подобранными  газетами  и  готовый  подхватить  очередную
потерю.
   У большого книжного киоска  они  прошли  мимо  миссис  Рэмпаунд  Пилби,
которая, как всегда, прикинувшись  скромной  читательницей,  спрашивала  у
продавца  свою  последнюю   книгу.   Лорд-канцлер   заметил   вертевшегося
поблизости Рэмпаунда Пилби, но вовремя отвел  глаза.  Он  не  жаловал  эту
пару. Интересно, подумал  он,  кто  может  сносить  неимоверные  претензии
миссис Пилби хотя бы с субботы до  понедельника?  Сам  он  только  однажды
оказался рядом с нею за столом на званом обеде - и сыт по горло. Он  занял
место в углу, захватив и противоположное - надо ж куда-то класть  ноги,  -
оставил Кэндлера охранять и места и багаж, принесенный им  под  мышкой,  а
сам вышел на перрон и  стал  там  спиной  ко  всему  свету  -  точь-в-точь
Наполеон, только повыше  ростом  да  нос  еще  более  орлиный,  -  надеясь
избегнуть встречи с великой романисткой.
   Это ему вполне удалось.
   Однако, вернувшись в купе, он застал Кэндлера на грани ссоры с каким-то
белобрысым молодым человеком в сером. Волосы у юноши были до того светлые,
что он мог бы сойти за альбиноса, если б не его живые карие глаза; лицо  у
него было красное, и говорил он очень быстро.
   - Эти два места заняты, - твердил  Кэндлер;  он  уже  выбился  из  сил,
защищая не слишком правое дело.
   -  Что  ж,  прекрасно,  -  отвечал  белобрысый,  чьи  брови  и  усы  на
раскрасневшемся лице казались совсем белесыми. - Пусть так.  Но  позвольте
мне занять среднее место. Чтобы я мог  потом  пересесть  на  место  вашего
"половинщика".
   - Да знаете ли, молодой человек,  кого  вы  назвали  "половинщиком"?  -
проговорил Кэндлер, отличный знаток языка.
   - А вот и он, - отозвался юноша.
   -  Где  вы  усядетесь,  милорд?  -  спросил  Кэндлер,  снимая  с   себя
ответственность за дальнейшее.
   - Лицом к паровозу, - ответил лорд-канцлер, медленно ощетинивая брови и
хмуро глядя на юношу в сером.
   - Тогда я сяду напротив,  -  объявил  белобрысый  самым  непринужденным
образом. Он  говорил  негромко,  но  торопливо,  точно  не  позволяя  себе
отступить. - Видите  ли,  -  начал  он  разъяснять  великому  правоведу  с
преувеличенной развязностью нервного человека. - Я  всегда  так  поступаю.
Сперва смотрю, не свободно ли в каком-нибудь вагоне угловое место. Я очень
деликатен. Если все угловые  места  заняты,  я  подыскиваю  "половинщика".
"Половинщик" - это человек в мягкой шляпе и без зонта - зонт у  его  друга
напротив, - или с зонтом, но без мягкой шляпы, в плаще, но  без  чемодана,
или с чемоданом, но без плаща. И один плед на двоих. Вот таких  я  и  зову
"половинщиками". Теперь вам ясно? Ну, те, у  кого  все  на  двоих.  Ничего
обидного.
   - Сэр, - прервал его лорд-канцлер со сдержанным возмущением, - мне  нет
дела до того, что вы там имеете в  виду  под  этим  вашим  "половинщиком".
Позвольте-ка мне пройти.
   - Прошу вас,  -  сказал  белобрысый  и,  отступив  немного  от  дверей,
свистнул мальчишку-газетчика. Он мужественно сносил поражение.
   - Ну, что тут у тебя? - спросил он мальчишку  еле  слышным  голосом.  -
"Пинкен",  "Блэк  энд  Уайт"?  А  еще  какие?  "Атенеум",  "Спортинг   энд
Дрэматик"? Это куда ни шло! Что-что?! Разве я  похож  на  тех,  кто  берет
"Спектейтор"? Плохо ты разбираешься в людях! Разве я в галошах?  Где  твоя
savoir fair [смекалка (франц.)], дружок?
   Лорд-канцлер был философом, и его не  так-то  просто  было  вывести  из
равновесия. Он умышленно напускал на себя свирепость и при этом  оставался
совершенно невозмутим. Он уже свернул свои брови и еще прежде,  чем  поезд
тронулся, перестал думать о своем vis-a-vis. Он раскрыл "Хибберт  джорнел"
и начал снисходительно читать журнал своих политических противников.
   Где-то на краю его сознания смутно маячила  фигура  белобрысого,  точно
докучливая муха;  нечто  беспокойное  и  розовое,  оно  ерзало  на  месте,
шелестело   противно-розовым   листком   экстренного    выпуска,    мешало
лорду-канцлеру вытянуть ноги и  вдобавок  тихонько  насвистывало  какую-то
веселую модную песенку, будто желая сказать: а мне  все  равно.  Но  очень
скоро и эта смутная помеха уплыла из его сознания.
   Лорд-канцлер был  не  просто  любитель  философии.  Занятия  философией
укрепляли его  общественную  репутацию.  Он  читал  лекции  по  религии  и
эстетике. Знал Гегеля назубок. Все были  уверены,  что  свои  каникулы  он
проводит в Абсолюте или по крайней мере в Германии.  Частенько  на  званых
обедах (особенно за десертом) он заводил речь о философии и, покуда с виду
был трезв, вел  такие  блистательно-непонятные  речи,  как  никто  Другой.
Статья  в  "Хибберт"  целиком  завладела  его  вниманием.  Автор   пытался
определить новый и спорный вариант Бесконечности. Вам, конечно,  известно,
что имеется много сортов и разновидностей Бесконечности и  что  Абсолют  -
такой же царь Бесконечностей, как лев - царь зверей...
   Из мира Относительности донеслось покашливание, каким  обычно  начинают
разговор с незнакомым человеком, а затем слова:
   - Скажите, а вы, случаем, не в Шонтс?..
   Лорд-канцлер медленно спустился на землю.
   - Я тут заметил наклейку на ваших чемоданах, - продолжал белобрысый.  -
Дело в том, что я тоже в Шонтс.
   Лорд-канцлер оставался внешне спокоен. С минуту он размышлял.  А  затем
попал в ловушку, в ту самую, которая, пожалуй, всего  опаснее  для  видных
адвокатов и судей, а  именно  не  выдержал  искушения  сразить  противника
остротой; такое пришло ему в голову - прелесть!
   - Значит, там и встретимся, - сказал он самым учтивым тоном.
   - Да... конечно...
   - Согласитесь, - сказал лорд-канцлер очень вежливо и с кривой усмешкой,
которую пускал в ход для большего комизма, -  что  было  бы  очень  обидно
опередить события.
   Слегка наклонив голову набок и  посмеиваясь  про  себя  удачной  шутке,
лорд-канцлер не  спеша  перевернул  страницу  "Хибберт  джорнел"  и  снова
погрузился в чтение.
   - Воля ваша, - сказал белобрысый с запоздалой досадой. Минуту-другую он
беспокойно ерзал на месте, а потом принялся нетерпеливо листать "Блэк  энд
Уайт".
   - Ничего, у нас в запасе почти два дня. Мы еще повеселимся, -  прибавил
он, не поднимая глаз от газеты и, видимо, в ответ на какие-то свои мысли.
   Лорду-канцлеру стало немного не по себе, хоть он продолжал делать  вид,
что читает. Что этот белобрысый имел в виду? Страсть к остротам  несколько
подвела лорда-канцлера...
   Но когда он очутился на  платформе  Челсам,  где,  как  известно,  надо
сходить, чтоб попасть в Шонтс, и узрел там супругов Пилби, страшно похожих
- она на свой будущий памятник, воздвигнутый благодарным потомством, а  он
- на хранителя этого памятника, - министр  начал  понимать,  что  попал  в
когти  судьбы  и  что  поездка  к  Лэкстонам,  предпринятая  в   партийных
интересах, будет не просто малоприятной, а совсем неприятной.
   Впрочем, у него есть Мактэггерт, и можно целый день сидеть в комнате  и
работать.


   К  концу  обеда  немалое,  но  и   не   слишком   растяжимое   терпение
лорда-канцлера готово было вот-вот лопнуть. Его брови  не  щетинились,  но
лишь потому, что  он  усиленно  расслаблял  мышцы;  в  душе  его  закипала
безмолвная ярость. Все, как нарочно, подбиралось одно к одному...
   Он почти не прикасался к коньяку и портвейну, как ни  потчевал  хозяин;
лорд-канцлер чувствовал, что не может дать себе поблажки, иначе  гнев  его
вырвется наружу. Сигары по крайней мере были вполне приличные, и он  курил
и с легким пренебрежением прислушивался к разговорам гостей. Хорошо  хоть,
что в комнате больше не было миссис Рэмпаунд Пилби. За столом  продолжался
все тот же разговор, который завел мистер Дуболоум еще  до  ухода  дам,  а
именно о призраках и существовании загробного  мира.  Сэр  Питер  Лэкстон,
избавленный от взора жены, мог теперь свободно утверждать, что не верит во
всю эту  чушь;  это  лишь  передача  мыслей  на  расстоянии,  игра  нашего
воображения, не более. Слова хозяина не остановили потока  воспоминаний  о
разных  пустячных  случаях  и  обстоятельствах,  к  чему  обычно  сводятся
подобные беседы. Лорд-канцлер по-прежнему слушал с  небрежным  видом;  его
брови еще не совсем ощетинились,  но  готовы  были  встопорщиться;  сигара
торчала кверху под острым углом; сам он ничего не рассказывал,  только  по
временам бросал отдельные короткие замечания в чисто гегельянском духе,  с
презрительной сдержанностью магометанина.
   - А знаете, у нас в замке, говорят, тоже водятся духи,  -  объявил  сэр
Питер. - Может, стоит мне захотеть - и к нам мигом явится какой-нибудь  из
них. Самое что ни на есть подходящее место для привидений!
   Белобрысый из купе обрел имя и теперь звался капитаном Дугласом.  Когда
он не слишком краснел, то был даже  недурен  собой.  Он  оказался  дальним
родственником леди Лэкстон. К  удивлению  лорда-канцлера,  юноша  явно  не
чувствовал перед ним ни малейшего  смущения.  Он  непринужденно  и  весело
беседовал со всеми гостями, кроме лорда-канцлера, однако и на него нет-нет
да поглядывал. Когда заговорили о призраках, он насторожился; лорд-канцлер
позднее припомнил, что в тот миг поймал на себе взгляд капитана  -  в  нем
читалось любопытство.
   - А какой у вас призрак, сэр Питер? В цепях или как?
   - Нет, какой-то другой породы. Я особенно не вникал, и потому не  знаю.
Кажется, он из тех, что хлопают дверьми и устраивают разные  пакости.  Ну,
как  его?  Plundergeist  [очевидно,  искаженное  не