говорит  Михаилу  Николаевичу  режиссер,  -  нам   хотелось   показать
современных   физиков   этакими   покорителями  природы,  властелинами
вселенной. Но чем глубже вникали мы в суть проблем современной физики,
тем  труднее  представлялось  и нам и авторам сценария наше положение.
Конечно, можно было бы решить образ нашего главного героя романтически
и  даже  символически,  но  нам  хочется  показать современного физика
реалистически,  в решении не каких-то абстрактных научных  проблем,  а
тех конкретных загадок, которые постоянно ставит перед ним природа.
     - Мне нравится,  что именно  так  понимаете  вы  свою  задачу,  -
заметно оживляется Холмский. - И то, что вы говорите, очень напоминает
мне слова известного американского физика Артура  Комптона,  сказанные
им  в  его статье "Стоит ли вашему ребенку быть физиком?".  "Физик,  -
писал в ней  Комптон,  -  становится  человеком,  который  не  столько
гордится покорением вселенной,  сколько смиряется перед трудностями ее
понимания".
     - Ну,  это  слишком  уж  приземлено!  А мы за то,  чтобы показать
физиков если и не властелинами природы, то бесспорными героями в битве
с  нею.  И  героями  в буквальном смысле,  как на фронте.  И с теми же
реальными опасностями,  как на настоящей  войне...  Один  из  эпизодов
такой битвы, в котором физики отвоевывают еще одну тайну у природы, мы
и хотим вам показать.
     Они проходят   в  просмотровый  зал  киностудии.  Садятся  в  его
глубокие, обитые темным, похожим на плюш, материалом.
     Почти тотчас же гаснет свет.
     В стереофонических динамиках звучит какая-то музыка, напоминающая
"Лунную  сонату"  Бетховена.  Незаметно  она переходит в ритмичный шум
работающего  ускорителя,  с  характерными  жесткими  щелчками  выхлопа
сжатого воздуха из пузырьковой камеры.
     А на экране все еще мелькают лишь просветы  в  поврежденном  слое
эмульсии кинопленки.
     Холмский мысленно считает:  три секунды - щелчок, затем несколько
секунд  паузы.  И снова все сначала...  Ну да,  конечно же,  это циклы
работы синхрофазотрона! Значит, они записали эту "музыку" на настоящем
ускорителе.
     Михаил Николаевич  снова  чувствует  себя  в  той  обстановке,  в
которой не был уже много месяцев - для него это целая вечность! По его
расчетам в невидимом ускорителе только что произошла инжекция  частиц.
Размытым  сгустком  с  огромной  скоростью они несутся теперь по трубе
линейного ускорителя. У входа в кольцевую камеру их скорость достигает
сорока  тысяч  километров  в  секунду,  а  энергия  каждой  из  многих
триллионов частиц не менее десяти миллионов электроновольт.
     Мощный магнит  поворачивает  их  и  заставляет  войти в кольцевую
камеру по касательной к расчетной траектории. Не всем, однако, удается
последовать  его  указке  из-за  разбросанного  направления скоростей.
Многие из них слишком  уж  приближаются  к  стенкам  камеры,  совершая
вертикальные колебания с большой амплитудой. У таких очень мало шансов
перенести все дальнейшие трудности ускорительного цикла.
     Полный оборот   в   двухсотметровой   баранке   вакуумной  камеры
ворвавшиеся в нее частицы совершают за пять миллионных долей  секунды,
получая свое первое ускорение. Но могучий поток несущего их магнитного
поля не идеален.  Он все время довольно основательно перетряхивает их,
и  те,  которые  сбились  с  расчетной орбиты,  отклоняются от нее все
больше.  Не попав в нужную фазу ускоряющего промежутка,  тысячи частиц
то  и  дело натыкаются теперь на стенки камеры,  выбывая из дальнейшей
сумасшедшей гонки по кольцу ускорителя.
     Михаил Николаевич,  конечно,  не видит всего этого,  так же как и
те,  кто находится возле ускорителя,  ибо просто  не  существует  пока
таких  приборов,  с  помощью  которых  можно  было бы это увидеть.  Но
Холмский хорошо знает обо всем этом по расчетам,  по личному опыту, по
результатам  своих и чужих экспериментов.  Теперь все это как бы перед
глазами у него,  хотя в просмотровом  зале  по-прежнему  темно,  а  из
динамиков  все  еще  слышится  лишь  шум работы ускорителя и вакуумных
насосов,  разряжающих его камеру до давления,  в сотни  миллионов  раз
меньше атмосферного.
     Когда энергия пучка частиц,  возрастающая с  каждым  оборотом  на
тысячу  вольт,  превышает  миллиард,  они  все  реже выпадают из ритма
ускорения.  Радиальные, вертикальные и фазовые колебания их становятся
все медленнее,  а амплитуда затухает.  Поток частиц сжимается теперь в
узкий шнур.  Они совершили уже много миллионов оборотов,  и энергия их
возросла до десяти миллиардов электроновольт,  а скорость приблизилась
к скорости света. Но и потери велики - осталась всего одна тысячная от
того  количества,  которое  начало свой бег по кольцу вакуумной камеры
три секунды назад.
     Цикл ускорения теперь завершен, и частицы обрушиваются на мишень,
сокрушая ядра ее вещества и  оставляя  причудливый  рисунок  треков  в
пузырьковой камере, наполненной жидким водородом...
     И в это время на экране появляются,  наконец,  первые  кинокадры.
Холмский не сразу разбирается,  что именно там изображено. Кадры очень
затемнены,  похоже,  однако,  что  на   экране   пультовое   помещение
ускорителя.  Ну да, конечно! Вон защитные блоки, смотровые окна, пульт
управления с осциллографами и множеством других приборов.
     А что это за люди,  склонившиеся над экранами осциллографов? Один
из них кажется Михаилу Николаевичу очень знакомым. Уж не Хофер ли это?
Ужасно похож на швейцарского инженера Хофера!  А рядом?..  Да ведь это
вылитый Бриггз! Физик Дональд Бриггз из Нью-Йорка!..
     Оператор дает  их теперь крупным планом.  Да,  это они!  Холмский
хорошо помнит родинку на верхней губе Бриггза,  а  у  Хофера  шрам  на
левой щеке.  Конечно,  это они, но как попали в эти кинокадры?.. А вот
снова вся группа... Но что такое? Откуда тут инженер Кузнецов? Ведь он
погиб...  Холмский  хорошо  знает,  что  он  погиб.  Об этом ему стало
известно еще там, в Цюрихе. А вот и скептик Уилкинсон... Да что же это
такое?.. Галлюцинация?..
     Холмский осматривается по сторонам. В зале полумрак, но можно все
же  разглядеть,  что ни впереди,  ни сзади никого нет.  Неужели он тут
один?..
     А на   экране  встревоженные  лица,  судорожное  мигание  зеленых
изломанных   линий   осциллографов,   тяжелое,   натужливое    дыхание
ускорителя.  И  вдруг  яркая  вспышка,  слепящая  весь кадр!  Страшный
грохот,  от которого дрожат даже стены и пол зрительного зала! И сразу
же полный свет и тишина...
     Холмский сидит,  закрыв глаза,  беспомощно откинувшись на  спинку
кресла. Ему кажется, что взрыв произошел не только на экране и что сам
он не в просмотровом зале  киностудии,  а  в  Цюрихе,  среди  развалин
Международного  центра  ядерных исследований.  И,  наверно,  вокруг ни
души?..
     Но он тут не один. Рядом с ним теперь доктор Гринберг.
     Лишь спустя несколько секунд Михаил Николаевич медленно открывает
глаза.  Долго, не узнавая, смотрит на Гринберга. Потом произносит чуть
слышно:
     - Кажется,  я все теперь вспомнил,  Александр Львович.  Но боюсь,
как бы снова...  Может быть... Может быть, сразу же все записать? Нет,
срочно к Урусову!
     - Он здесь, Михаил Николаевич.
     Потом, уже в клинике,  взволнованная и все еще не очень верящая в
происшедшее,  Евгения   Антоновна   Холмская   спрашивает   Александра
Львовича:
     - И вы совсем не боялись?..
     - Я храбрый,  - добродушно посмеивается доктор Гринберг, уставший
за этот день так,  как не уставал,  кажется,  еще  ни  разу.  Даже  на
фронте, когда приходилось работать по нескольку суток без сна.
     - А я трусиха,  я  боялась...  И  будь  бы  это  не  мой  муж,  а
кто-нибудь посторонний мне...
     - Ну и что бы вы тогда?  - настораживается Александр  Львович.  -
Это просто любопытно.
     - Я  бы,  наверно,  протестовала  против   вашего   эксперимента.
Постаралась  бы  как-то  отговорить  вас,  хотя это было бы,  конечно,
безнадежно.
     - Почему  же?  - поднимает на Холмскую притворно удивленные глаза
доктор Гринберг.
     - Вы ведь были так уверены в успехе. Разве я смогла бы чем-нибудь
поколебать эту уверенность?
     Конечно же,  Александр Львович почти не сомневался в успехе, ему,
однако,  не хотелось рассказывать Евгении Антоновне,  как нервно сосал
он таблетку валидола в просмотровом зале во время этого эксперимента.
     Только себе мог он признаться теперь,  что был все-таки некоторый
риск.  И  не того,  что Холмский ничего не вспомнит,  а еще страшнее -
забудет на какое-то время даже и то,  что уже вспомнил. Но для доктора
Гринберга и работа физиков у синхрофазотронов и собственная его работа
над воскрешением памяти профессора Холмского были таким же  сражением,
какие  бывают  на  фронте.  А  на  войне  как  на войне,  там ничто не
исключено...


        "ОПЕРАЦИЯ "БЕЗУМИЕ""

        "1"

     Черт знает до чего самоуверенная физиономия  у  этого  профессора
Рэллэта!  Ему,  конечно, многим обязана наша военная техника, особенно
термоядерное оружие,  но ведь ему давно уже ни один порядочный  ученый
руки  не  подает.  А  он  будто  и  не замечает этого.  Меня,  бывшего
помощника военного министра,  а теперь всего  лишь  личного  советника
президента   по   военным   вопросам,   он   вообще,  видимо,  считает
ничтожеством.  Вот  и  сейчас  ведет  себя  так,  будто  не  президент
пригласил его на консультацию, а сам глава государства явился к нему с
докладом о положении дел в стране.  Ужасно зарвались эти длинноголовые
из мозгового центра военных ведомств!
     - Что  вам  известно  о  гравитационном  оружии  красных,  доктор
Рэллэт? - нервно прохаживаясь по кабинету, спрашивает его президент.
     - Как,  и вы,  сэр,  верите этому?! - удивленно вскидывает густые
косматые брови ученый муж.
     - А по-вашему, это пропаганда красных?
     - Нет,  сэр.  Это  просто  нелепость.  Такие слухи распространяют
люди, невежественные в вопросах науки.
     - Я  не буду ссылаться на нашу печать - в погоне за сенсацией она
слишком часто теряет чувство меры.  Ну,  а мнение профессора Коллинза?
Его ведь очень тревожат эксперименты красных в этой области.
     - Эксперименты - да, - снисходительно соглашается Рэллэт. - Но не
более  того.  Науке  вообще  мало  что  известно  о  гравитации.  Даже
серьезной теории ее до сих пор не существует.  Хотя тяготение известно
людям,  может  быть,  раньше многих прочих явлений природы,  последние
полвека  эта  область   науки   характеризуется   полным   отсутствием
экспериментальных работ.  Этим обстоятельством объясняю я,  кстати,  и
все неудачи в создании единой теории поля.
     - А гравитационные теории Поля Дирака и Джона Уилера?  - вставляю
я, ибо имею некоторое представление о современной физике.
     - Всего лишь гипотезы,  - пренебрежительно замечает Рэллэт,  даже
не удостоив меня взглядом.
     А меня просто бесит его высокомерие.  Знаю, что в разговоре с ним
не следует горячиться, но не выдерживаю и произношу почти с вызовом:
     - Вам лучше, чем мне, доктор, должно быть известно, что теория не
всегда предшествует практике.  А что касается гравитационного  оружия,
то  прежде  чем  отрицать  его  существование  у  красных,  не  мешает
вспомнить историю с атомным оружием.  Когда-то мы  тоже  не  допускали
мысли, что красные овладеют им столь скоро.
     - Вы, генерал, вообще, кажется, слишком симпатизируете красным, -
холодно роняет Рэллэт.  - И я лично не уверен даже,  в состоянии ли вы
достаточно объективно информировать президента о наших противниках.
     - Предоставьте  судить  об  этом  самому  президенту,  - с трудом
сдерживая ярость, произношу я.
     Тут бы  и  сказать президенту хоть что-нибудь в мою защиту,  а он
молчит.  И это очень странно. Я проработал у него около года, и за все
это время он не имел повода быть недовольным мною,  почему же не хочет
произнести теперь хоть слово в мою защиту?
     - А  мне доподлинно известно,  - уже почти с нескрываемой угрозой
продолжает Рэллэт,  по-прежнему глядя не на меня,  а на президента,  -
что   вы   неверно   информируете  президента  о  военной  мощи  наших
противников  и  запугиваете  главу  государства   неотвратимостью   их
ответного удара.
     - А вы разве отрицаете такую возможность? - настораживаюсь я.
     - У  них  не  должно  оставаться  времени для осуществления такой
возможности. Мы постараемся...
     - "Не должно" и "мы постараемся" - это не аргументы, - иронически
усмехаясь, прерываю я доктора.
     Видя, что  дальнейший  наш спор может перерасти в открытую ссору,
президент  останавливается  перед  Рэллэтом   и,   любезно   улыбаясь,
протягивает ему руку.
     - Спасибо,  доктор.  Я вполне удовлетворен вашим ответом  на  мой
вопрос о гравитационном оружии.
     Рэллэт тотчас же уходит, даже не удостоив меня кивком головы. Они
ведь  страшно  заняты,  эти  деятели из мозгового центра нашей военной
машины.
     - Фанатик,   -   не   без   горечи  произношу  я  после  довольно
продолжительного и тягостного молчания.
     Президент неопределенно пожимает плечами. Потом спрашивает:
     - А вы считаете,  что  у  красных  есть  все-таки  гравитационное
оружие?
     - Несомненно!  - энергично киваю я,  хотя не  имею  ни  малейшего
представления о том,  какое оно,  это оружие.  Нужно же,  однако, хоть
президента предостеречь от безумного шага.
     - А их космические средства? - снова спрашивает он.
     - Да и эти средства,  конечно,  - подтверждаю я, догадавшись, что
президент имеет в виду существование у красных такого оружия,  которое
смогло бы автоматически нанести нам ответный удар.  - И это не  только
мое  мнение.  В этом уверены многие наши ученые,  работающие в области
военной техники.
     - И все это сработает у них, не ожидая специальной команды?
     - Даже если уже некому будет  подать  такой  команды.  Поэтому-то
идея  превентивной  войны  и  нелепа,  чего  никак не хотят понять мои
военные коллеги.
     Я говорю все это с абсолютной убежденностью в правоте своих слов,
хотя,  откровенно говоря,  не очень уверен,  что красные  нанесут  нам
ответный удар с помощью именно космических средств или гравитационного
оружия.  Я вообще не очень  уверен,  что  наши  сведения  о  средствах
обороны красных вполне достоверны. Но за последнее десятилетие красные
столько раз удивляли нас своими успехами в области  науки  и  техники,
что  я всему готов верить.  Весьма вероятно даже,  что у них имеется и
еще более могущественное оружие.  В противном случае они  не  вели  бы
себя с таким потрясающим хладнокровием и строили бы не новые города, а
подземные убежища.
     - Но что же нам делать в подобной ситуации?
     - Это вам лучше знать,  сэр. Вы глава государства, а я всего лишь
ваш скромный советник по военным вопросам.
     Очень хочется добавить еще, что я не завидую моему президенту, но
мне становится жаль его.  Что,  собственно, он может поделать, если бы
даже  захотел,  когда  вся  наша   страна   с   помощью   пресловутого
военно-промышленного комплекса давно уже сломя голову мчится к атомной
катастрофе!..
     Ракетное оружие  и  новые  дивизии наращиваются теперь совершенно
автоматически.  Самое же страшное для нашего государства - это даже не
ракеты и дивизии, а генералы. Я-то их знаю лучше господина президента!
Они не только  с  подозрением  относятся  ко  всем  нашим  гражданским
властям,  но  и  совершенно  убеждены,  что все штатские - безнадежные
кретины.
     Очень мудро   сказал  недавно  кто-то  из  наших  государственных
деятелей,  что в  целях  государственной  безопасности  нашим  военным
министром  должен быть лишь такой человек,  который,  находясь на этом
посту,  будет  подозрительно   относиться   к   мотивам,   руководящим
действиями военных.
     Счастье еще,  что у нас не один военный  министр,  а  целых  три.
Очень    хорошо   также,   что   существуют   распри   между   армией,
военно-морскими и военно-воздушными силами.  Было бы гораздо  опаснее,
если бы они достигли единодушия.
     - Вы допускаете,  значит,  что кто-то из  наших  стратегов  может
решиться  нажать  "кнопку"?  -  снова  выводит  меня  из  задумчивости
президент,  все  еще  нервно  прохаживающийся  по   своему   огромному
кабинету.
     - Это не исключено,  - убежденно заявляю я. - Даже если среди них
все совершенно нормальные люди.
     - А вы думаете, что есть и ненормальные?
     - Я лично этому,  может быть,  и не поверил бы,  но один из наших
крупных психиатров заявил недавно, что некоторые люди злобны по натуре
и  им  ничего  не стоит спустить курок всеобщего уничтожения просто по
злобе.
     - Как  вы  посмотрите  на  то,  генерал Рэншэл,  если я пошлю вас
проинспектировать  главный  наш  бункер,   в   котором   сосредоточено
управление почти всеми нашими стратегическими ракетами?
     - В логово генерала Фэйта?
     - Да, генерал.
     - Боюсь,  что он меня и близко не подпустит, хотя когда-то считал
себя многим мне обязанным.
     - Вы поедете туда как мой личный представитель.  Я предупрежу  об
этом Фэйта специальной телеграммой. А вы присмотритесь повнимательней,
что там у них творится.
     - Слушаюсь, сэр, - вставая, покорно наклоняю я голову и щелкаю по
старой привычке каблуками.

        "2"

     Лететь приходится в один  из  наших  западных  штатов  на  личном
самолете   президента.  Всю  дорогу  лезут  в  голову  мрачные  мысли.
Вспоминается  разговор  с  одним  из  крупнейших   наших   биохимиков,
лауреатом   Нобелевской   премии.   Он  полагает,  что  мы  совершенно
запутались в масштабах и потому готовы  выпустить  на  нашу  маленькую
планету  чудовищные космические силы,  рассчитывая спрятаться от них в
жалких дырах, именуемых убежищами.
     Не мешало  бы  послушать  этого  биохимика доктору Рэллэту.  Идея
нор-убежищ - его ведь идея.
     Дернул же черт президента послать именно меня в эту поездку! Наши
ультра,  пожалуй, в самом деле не пустят меня в свои ракетные бункера,
несмотря ни на какие его приказы.
     Мы уже миновали первые боевые рубежи ракетных баз,  расположенных
в  западных  штатах,  и  летим  дальше.  В их бункерах ракеты "второго
поколения" типа "Атлас" и "Титан",  а  президента  интересуют  огневые
позиции  межконтинентальных  баллистических ракет "третьего поколения"
типа "Минитмен", работающих на твердом топливе.
     Под крыльями   нашего  самолета  -  пустынная  равнина,  покрытая
огромными    железобетонными    плитами.    Каждый    клочок    прерии
просматривается тут с помощью телевизионных камер. Безлюдно вокруг, но
стоит только прозвучать сигналу боевой тревоги,  как придут в движение
гигантские  гидравлические  подъемники и железобетонные плиты покрытия
ракетных бункеров превратятся в колоссальные дверные створки, толщиной
около  метра  и  весом до двухсот тонн.  Из пятидесятиметровой глубины
тотчас же поднимутся покоящиеся там на опорных подушках баллистические
ракеты, похожие на шариковые ручки фантастических размеров.
     Зеленой ракетой нам подают сигнал к посадке.
     И вот мы уже поднимаем сизую пыль с бетонных плит. Какой-то майор
без особого почтения приветствует меня и просит следовать за ним.
     На скоростном лифте опускаемся в чрево командного бункера - в его
мозговой  центр.   Отсюда   осуществляется   контроль   за   ракетными
эскадрильями при помощи пульта, напоминающего огромный электроорган.
     Перед личным бункером генерала Фэйта меня  довольно  бесцеремонно
предупреждают,  что  войти  к  начальнику  ракетной  базы я должен без
сопровождающего меня адъютанта.
     - Ничего  не  поделаешь,  Гарри,  - беспомощно развожу я руками и
ободряюще похлопываю  капитана  Робертса  по  плечу.  -  Порядок  есть
порядок. Подождите меня тут.
     - О генерал Рэншэл! - приветливо восклицает Фэйт, устремляясь мне
навстречу.  - Давненько мы с вами не встречались,  старина!  Очень рад
вас видеть!
     Вот уж  не ожидал от Фэйта такого радушия.  Помнит,  з