А главное - повод поговорить по душам.
     Видя, что  от  Омегина   не   отделаться,   Добрянский   смущенно
оборачивается к Русину.
     - А как вы, Алексей Васильевич?
     Русин достаточно хорошо знает Омегина, чтобы надеяться отвязаться
от него.  Да и сам он так переволновался сегодня,  что не прочь выпить
немного.
     - Ну, если только по одной...
     - А  у  меня  на  большее и денег нет,  - смеется Омегин.  - Сами
знаете, какие нынче гонорары. Вон, кстати, и столик свободный.
     Чувствуется, что  Сидор  Омегин  завсегдатай в клубном ресторане.
Пока он ведет Добрянского с Русиным к облюбованному им  столику,  одна
из официанток уже получает от него все необходимые указания при помощи
выразительной жестикуляции.  Графинчик появляется на  их  столе  почти
тотчас же.  Добрянский подозрительно косится на его слишком уж пузатую
конфигурацию, заполненную какой-то коричневатой жидкостью.
     - Не много ли?
     - Не более трехсот,  клянусь вселенной, - успокаивает его Омегин,
наполняя рюмки.  - Никогда еще не хотелось так выпить, как сегодня. Уж
больно тревожно на душе...
     - Чего так? - удивляется Петр Ильич.
     - Похоже, что снова стреножат нас скоро.
     - Не понимаю.
     - Ножки нашему фантастическому Пегасу перевяжут,  чтобы далеко не
ускакал,  а  пасся  бы на ниве чистого,  так сказать,  диалектического
материализма.
     - А вы разве за идеализм или мистику в научной фантастике?
     - Зачем же такие крайности!  - всплескивает руками Омегин.  -  Но
нельзя  же  все  строго  в пределах "Основ марксистской философии".  У
польских фантастов посвободнее.  Они  могут  позволить  себе  сочинить
планету,  покрытую океаном сплошной мыслящей плазмы.  И никто с них не
требует,  чтобы  они  объясняли,  каким  же  образом  достигнута   его
способность мыслить.
     - У  нас  тоже   придумал   кое-кто   кристаллические   существа,
превосходящие   человека   по  своему  интеллекту,  не  утруждая  себя
объяснением причин столь высокого совершенства, - замечает Русин.
     - А по-твоему, все нужно разжевывать? - неожиданно зло спрашивает
Омегин. - Все строго по Энгельсу и его теории о роли труда?..
     - Если тебе известен другой путь совершенствования живых существ,
то и поведай о нем читателям.  Я лично против  каких  бы  то  ни  было
ограничений  в  научной  фантастике,  но при условии,  если не строгой
научной доказуемости,  то  хотя  бы  элементарной  логики  выдвигаемых
гипотез. А то мы черт знает до чего можем дописаться!
     - Ну,  знаешь ли! - снова разводит руками Омегин. - Этак можно не
только  стреножить,  но  и  начисто  отрубить нашему Пегасу и крылья и
конечности.
     - А ты, значит, считаешь... - хмурится Русин, но Добрянский берет
рюмку и торопливо чокается с ним.
     - Хватит, пожалуй, об этом. Давайте-ка лучше выпьем!
     - Да,  правильно,  - оживляется Сидор Омегин,  ловко  опрокидывая
содержимое своей рюмки в рот.
     Его примеру следует Добрянский.  Русин подносит рюмку к  губам  и
спрашивает:
     - А вы, Петр Ильич, на чьей же стороне?
     - Какая же тут может быть сторона? - пожимает плечами Добрянский.
- Тут не может быть двух сторон.
     Повернувшись к Омегину, он продолжает:
     - Я не думаю,  Сидор Андреевич, чтобы и вы были за фантастику без
берегов,  так  сказать.  Наша фантастика научная все-таки.  Мы ведь не
только за оригинальность, но и за...
     - И  за  многое другое,  конечно,  - иронически заключает за него
незаметно подошедший к ним Фрегатов.  - Я бы только добавил  к  этому,
что  мы еще и за широту позиций научной фантастики.  Спор же шел у нас
сегодня лишь в одном направлении - в направлении научного предвидения.
А   ведь  мы  решаем  еще  и  социально-психологические,  этические  и
философские проблемы...
     - Но позвольте,  - удивленно разводит руками Русин, - а как же вы
представляете себе научное предвидение без всех этих проблем?
     Чувствуя, что фантасты снова могут схватиться, Добрянский смотрит
на часы и с деланным беспокойством восклицает:
     - Ого,  как  поздно  уже!  Ну,  давайте  допьем,  и мне пора.  Вы
холостяки, а у меня семья. Да и вы, Алексей Васильевич, тоже, кажется,
спешите...

        "4"

     Русин живет  в  тихом  узком  переулке.  В  эту  пору  тут всегда
безлюдно,   но   сегодня   почему-то   необычно   много   народу    на
противоположной стороне улицы и как раз перед окнами Алексея.  А может
быть, это под окнами Вари? Ну да, конечно, под ее окнами!
     - Видно,  опять  учинил  дебош этот Ковбой?  - спрашивает Алексея
какой-то пожилой мужчина.
     - Не знаю,  - отвечает Алексей,  не очень интересующийся уличными
происшествиями.
     - А я не сомневаюсь, что это именно он.
     - Господи,  да кому же больше!  - вступает  в  разговор  старушка
лифтерша, вышедшая на улицу. - Ну просто житья нет от этого хулигана!
     - И вовсе это  не  хулиганство,  -  раздается  тоненький  голосок
какой-то школьницы. - Это, тетенька, любовь.
     - Э,  какая там, к лешему, любовь! - пренебрежительно машет рукой
пожилой мужчина. - Просто силушку некуда девать этакому верзиле.
     - Вообще-то он и вправду перед нею выкобеливается...
     - Ну что вы такое говорите,  тетя Даша! - конфузится школьница. -
Любит он ее - эго же всем известно.
     - А мне,  видишь ли,  неизвестно, - хмурится лифтерша. - А что он
под ее окнами представления разные  устраивает,  это  я  действительно
почти каждый день наблюдаю.
     Алексей уже не слушает их болтовню,  и не только потому,  что она
ему  неинтересна,  -  она ему неприятна.  А неприятна потому,  что ему
жалко эту милую девушку,  о которой он знает только то,  что зовут  ее
Варя  и  что  отец ее,  подполковник в отставке,  горький пьяница.  Не
верится ему,  однако,  что Вадим Маврин,  известный чуть ли  не  всему
району под кличкой "Ковбой", действительно влюблен в Варю. Сомневается
он, что такой тип вообще в состоянии влюбиться.
     Более же  всего неприятна Алексею мысль,  что Вадим может быть не
безразличен Варе.  А это вполне вероятно - не случайно же многие  часы
проводит она у окна.  Тому,  правда, есть и другие причины: Варя почти
не  отводит  глаз  от  зеркала,   поставленного   на   подоконник,   с
поразительным  трудолюбием взбивая чуть ли не каждый отдельный волосок
своей пышной прически.
     С высоты  своего  пятого  этажа  Русин  хорошо  видит  окно Вари,
живущей тремя этажами ниже его.  Вот и сейчас  колышется  ее  тень  на
занавеске.  Значит,  она  дома и видела,  конечно,  что происходило на
улице, а окно задернула, наверно, только теперь?
     Алексею очень неприятно делать эти выводы,  и он уходит в комнату
отца,  чтобы не думать больше о Варе.  А  с  отцом  обязательно  нужно
посоветоваться о переработке повести.
     Василий Васильевич снова,  кажется,  не  в  духе?  Неужели  опять
приключилось   что-то   с  его  профессором  или  произошла  очередная
"схватка" с мамой?
     Ну да,  невозмутимая  Анна  Павловна  что-то слишком уж тщательно
прикрывает многочисленные  дверцы  кухонного  шкафа.  Обыкновенно  она
оставляет их распахнутыми,  а ящики всех столов в квартире выдвинутыми
почти до отказа.  Педантично аккуратный Василий Васильевич Русин время
от  времени  приходит  в  ярость  от этой,  как он выражается,  "жизни
нараспашку".
     - Если  ты  не  можешь понять,  - говорит он в такие минуты своей
рассеянной супруге,  - что для меня порядок не  прихоть,  что  он  мне
нужен  для  моей  работы,  что он помогает мне думать,  то считай меня
чудаком,  оригиналом,  странным человеком, которому кажется почему-то,
что  дверцы и ящики устраиваются для того,  чтобы открывать их лишь по
надобности,  а  в  остальное  время  держать  закрытыми.  И  считайся,
пожалуйста,  с  этой  моей  прихотью  и  странным убеждением,  будто в
противном случае вообще незачем было бы делать дверцы...
     Анна Павловна,  конечно, делает это не нарочно, а по удивительной
своей рассеянности,  и потому никак  не  может  понять,  чем  закрытая
дверца  шкафа  помогает  ее  мужу.  А  Василий  Васильевич Русин ведет
огромную,  для всякого другого, может быть, даже непосильную работу по
статистике  научных  фактов.  "Всякий  другой"  упоминается  тут в том
смысле,  что нормальная человеческая  память  просто  не  в  состоянии
запомнить всего того,  что он вычитывает у себя в библиотеке,  а потом
еще и дома. Такая работа, по мнению не только Алексея, но и его коллег
по  институту,  под  силу лишь кибернетической машине.  Однако Василий
Васильевич успешно конкурирует с такой  машиной.  Он  ведь  не  только
обладает   феноменальной   природной   памятью,   но  еще  и  всячески
совершенствует ее  хорошо  продуманной  системой  запоминания.  В  эту
систему  входит  и  тот  порядок,  который  он  завел  в  институтской
библиотеке и особенно в своем домашнем  кабинете.  Каждый  пустяк  тут
играет   роль,   помогает   сосредоточиться  или,  наоборот,  вызывает
раздражение.  И это хорошо понимает его сын Алексей, но никак не может
понять  супруга,  преподаватель  литературы  в старших классах средней
школы.
     Алексей в  последнее  время  вообще  много  думает  об отце и его
увлечении теорией информации.  Василий Васильевич не сомневается ведь,
что  можно  сделать  крупное открытие,  если овладеть возможно большим
количеством сведений,  известных современной науке. Алексей, хотя и не
разделяет  этих убеждений,  очень уважает отца за ту цель,  которую он
себе поставил. Добьется он ее или не добьется, это покажет будущее, но
уже  теперь  его  знания  таковы,  что  он  давно  уже мог бы защитить
докторскую  диссертацию  по  любому  разделу  физики.  А  он  все  еще
довольствуется  скромным  званием кандидата,  хотя за справками к нему
обращаются даже академики.  И  не  только  за  литературой,  но  и  за
советом,  ибо мало кто обладает такими универсальными познаниями,  как
он.
     Очень нужно  и  Алексею  поговорить  сейчас  с отцом,  но Василий
Васильевич явно расстроен схваткой  с  Анной  Павловной.  На  какое-то
время  все  теперь смешалось,  разладилось в ходе его мыслей,  во всей
стройной их системе, и, для того чтобы извлечь какую-нибудь справку из
его памяти, необходимы, видимо, слишком большие усилия. Алексей хорошо
понимает это и решает не беспокоить отца. Да и поздно уже. Может быть,
пора и в постель?
     Но прежде чем лечь,  он снова подходит к окну и смотрит вниз,  на
занавесочку Вари.  Теперь у нее горит настольная лампа.  Значит,  Варя
сидит еще за своим столом.

        "5"

     Хотя Василий  Васильевич  Русин  искренне  завидовал   профессору
Кречетову,   жизнь   Леонида  Александровича  сложилась  не  наилучшим
образом. В молодости был он влюблен в девушку, а женился на ней ничего
не   подозревавший   о  чувствах  Леонида  младший  брат  его,  бравый
артиллерийский офицер.  Так  и  остался  с  тех  пор  Кречетов-старший
холостяком,  влюбленным теперь лишь в науку. Судьба преподносила ему и
другие сюрпризы,  но он принимал их с мудростью античного философа, не
ожесточаясь и не теряя веры в человечество.
     В последнее время,  однако ж, завидное его спокойствие и оптимизм
стали одной только видимостью.  Открытие,  которое он сделал,  вот уже
целую неделю не  дает  ему  покоя  ни  днем,  ни  ночью.  Конечно,  он
предвидел   возможность   связи   грозных   сейсмических   явлений   с
экспериментами академика Иванова,  и все-таки  это  очень  встревожило
его.  Не один и не два раза, а теперь уже пять раз очень точно совпали
они со временем  работы  нейтринного  генератора,  и  у  Кречетова  не
остается уже никаких сомнений в закономерности этих процессов. И очень
досадно, что Дмитрия Сергеевича Иванова ни в чем это не убеждает.
     - Э,  дорогой  мой,  -  беспечно заявил он сегодня в разговоре по
телефону,  - науке известны и не такие еще совпадения.  И до тех  пор,
пока вы не обоснуете теоретически...
     - Именно этим я и занимаюсь теперь...
     - Знаю,  но сомневаюсь,  что ваши усилия увенчаются успехом.  Вам
ведь не хуже моего  известна  невероятность  подобного  взаимодействия
нейтрино с веществом.
     Да, Кречетову известно это лучше,  пожалуй, чем самому Иванову, и
все-таки  он  допускает  возможность  такого взаимодействия.  Вынужден
допустить.
     - Ну и когда же вы думаете завершить ваши расчеты?  - спросил его
Дмитрий Сергеевич.
     - Не знаю,  - ответил Кречетов, досадуя на академика: он мог бы и
не задавать такого вопроса.  -  Возможно,  удастся  сделать  это,  как
только  Институт  физики Земли предоставит мне те сведения,  которые я
запросил.  А может быть, вообще никакие сведения не помогут решить эту
задачу. А между тем факты...
     - Да и фактов пока маловато, - перебил его Дмитрий Сергеевич.
     - А  я  опасаюсь,  как  бы  их  не  оказалось  вскоре  более  чем
достаточно,  - многозначительно произнес  Кречетов  и  стал  торопливо
прощаться с академиком.
     Вспоминая теперь этот  разговор,  Леонид  Александрович  упрекает
себя за свою беспомощность - не смог вселить в Дмитрия Сергеевича если
не чувство тревоги,  то хотя бы благоразумие.  А все  это  может  ведь
кончиться поистине глобальной катастрофой.
     И, уже ложась спать, снова вспоминает он пропажу своего портфеля.
Похоже все-таки,  что его украли. И наверное, это дело рук того самого
молодого  человека,  который  больше  всех  задавал  ему  вопросов   в
Политехническом  музее.  Когда  лекция  кончилась,  Кречетов  не сразу
как-то вспомнил,  где положил свой портфель.  Ну,  а пока  искал  его,
многие слушатели уже разошлись.  Подозрение,  однако,  падало на этого
любознательного молодого человека,  дольше других  крутившегося  возле
профессора.  Он  уже  не в первый раз попадался на глаза Кречетову,  а
профессор даже не знал толком,  кто он такой  -  студент  или  молодой
ученый.
     "Но чем же привлек  его  мой  портфель?  В  нем  было  ведь  лишь
несколько   библиотечных  книг  да  наброски  расчетов  взаимодействия
нейтрино  со  сверхплотным  веществом,  ошибочные  к  тому  же...   Ну
этого-то, положим, он не мог знать. Да и откуда вообще могло ему стать
известно об этих расчетах?  Нет,  этого знать он, конечно, не мог. Что
же  тогда могло его интересовать в моем портфеле - деньги?  Но ведь их
не носят в портфелях. И уж конечно же, не библиотечные книги..."
     Вот уже более получаса лежит профессор в своей постели и никак не
может избавиться от беспокойных мыслей.  Нужно,  видимо, решить как-то
эту загадку, иначе не заснуть.
     "Чем вообще интересовался этот молодой человек?  О чем спрашивал?
Он ведь задавал мне какие-то вопросы...  Лекция была о квазиустойчивых
образованиях - реджионах,  или вакуумных полюсах, а он спрашивал... Ну
да,  он почему-то все время задавал вопросы,  относящиеся к нейтринной
физике.  Ему даже заметил какой-то молодой ученый из Тбилиси: "Слушай,
дорогой,  ты  имеешь  какое-нибудь  представление  о  сильных и слабых
взаимодействиях? Понимаешь разницу между ними?.." А когда этот слишком
любознательный   человек   спросил,   не   являются   ли   современные
эксперименты в области нейтринной физики секретными,  его ведь на смех
подняли.  А что, если все это он спрашивал неспроста? Но зачем? Откуда
у него такой интерес к  нейтринной  физике  и  моей  персоне?  И  если
портфель  мой  стащил  именно он,  а больше вроде некому,  то я вообще
перестаю хоть что-нибудь понимать"...
     На часах  уже  за  полночь,  а  профессор  все еще никак не может
уснуть.  Чтобы не думать больше о своем злосчастном портфеле, он берет
сборник  научной  фантастики.  Хотя  чтение  подобного рода литературы
очень часто рождает у него чувство протеста,  он любит дерзкие,  с его
точки зрения,  книги фантастов.  Во всяком случае,  те из них, которые
написаны людьми сведущими в вопросах современной науки и не  лишенными
литературного  таланта.  Они вызывают в нем желание поспорить,  смешат
или удивляют иным видением мира  и  явлений  природы,  а  иногда  даже
подсказывают неожиданные решения собственных научных проблем.
     Сегодня, однако,  Леонид Александрович лишь механически пробегает
глазами текст какой-то повести,  а думает совсем об ином...  Все о том
же - о своем  пропавшем  портфеле  и  таинственном  молодом  человеке,
причастном, видимо, к его исчезновению.

        "6"

     Алексей Русин  тоже  ложится сегодня лишь в двенадцатом часу.  Не
удается заснуть и ему - слишком свежи еще  впечатления  от  обсуждения
его  повести в Центральном доме литераторов.  Приходят вдруг на память
слова  Фрегатова  о  гипотезе  украинского  писателя  Миколы  Руденко.
Алексей не читал ее,  но Фрегатов сообщил ему,  что опубликована она в
журнале "Дружба народов" за 1962 год.  Можно, конечно, посмотреть ее и
завтра, но ему все равно ведь не заснуть теперь так скоро.
     И он нащупывает кнопку лампы,  стоящей на  журнальном  столике  у
дивана.  Вспыхнувший  свет  многократно  отражается  в стеклах книжных
шкафов и кажется неестественно ярким.  Щурясь, Алексей встает с дивана
и идет к шкафу, в котором хранятся старые журналы.
     Вот он,  этот журнал.  Тут действительно напечатана статья Миколы
Руденко. Называется она "По следам космической катастрофы".
     Руденко начинает свою гипотезу с того, что еще Кеплер в конце XVI
века  обратил  внимание  на  существенный пробел в солнечной системе -
отсутствие планеты,  которая должна  была  находиться  между  орбитами
Марса  и  Юпитера.  А  почти столетие спустя Тициус и Бодэ разработали
правило,  по которому среднее расстояние планет от Солнца находится  в
зависимости от последовательного ряда чисел:  0,  3,  6,  12, 24.... к
каждому из которых нужно прибавить еще цифру "4".
     Алексей и сам изучил многие астрономические материалы, прежде чем
приступить к работе над своей  повестью,  поэтому  ему  известно,  что
астроном  Гершель,  пользуясь  правилом Тициуса - Бодэ,  открыл вскоре
планету Уран.  А отсутствие планеты,  которая должна была бы  согласно
этому   правилу   находиться   между  Марсом  и  Юпитером,  продолжало
оставаться загадкой.  Поиски ее долгое время были безрезультатны. Лишь
спустя  два  десятилетия  было  открыто  несколько крупных астероидов,
орбиты  которых  пересекались  почти  в  той  самой   точке,   которая
соответствует правилу Тициуса - Бодэ.
     Допустив, таким образом, существование планеты, которую некоторые
астрономы назвали именем мифического героя Фаэтона, Руденко приступает
к анализу причин,  приведших к  катастрофе.  Он  приводит  мнение  тех
ученых,  которые  полагали,  что  Марс  и  Юпитер могли разорвать свою
соседку силами собственного тяготения, направленного в разные стороны.
Но  тогда  они  должны  были бы сместиться со своих орбит,  а этого не
произошло. Положение их точно соответствует правилу Тициуса - Бодэ. Не
могло  пройти  вблизи  погибшей планеты и какое-либо космическое тело,
ибо это отразилось бы на орбитах соседних планет.
     Так как  отпадают  и  многие другие гипотезы о внешних источниках
гибели планеты,  Руденко допускает,  что катастрофа явилась следствием
каких-то внутренних причин. Это Алексею кажется вполне вероятным, хотя
ссылки Руденко на сообщения  польского  журнала  "Урания"  о  находках
микроорганизмов в метеоритах вызывают у него сомнение.  Много писалось
об этом и в наших журналах, особенно в недавнее время, но более точные
исследования  не  подтвердили  наличия  микроорганизмов или каких-либо
иных признаков жизни в метеоритах.
     Кажутся ошибочными   Алексею  и  те  данные,  пользуясь  которыми
заключил Микола Руденко,  что геологический возраст  осколков  Фаэтона
превосходит  возраст  нашей  планеты  на несколько миллиардов лет.  По
новым данным,  такой разницы в их возрасте не существует.  А из  этого
следует,  что  развитие жизни на Фаэтоне не могли слишком уж опередить
эволюцию ее на Земле.
     Дальше у  Руденко  следует  рассуждение  о  внутренних  причинах,
способных разрушить планету. Алексей с