Николай Владимирович Томан.
        Неизвестная земля

     "Издательство "молодая Гвардия". 1966"
     Сборник научно-фантастических повестей
     OCR: Андрей из Архангельска



        "НЕИЗВЕСТНАЯ ЗЕМЛЯ"

        "I"
     - Уж очень все мрачно,  Алеша,  - со вздохом  произносит  Василий
Васильевич  Русин,  дочитав  последнюю  страницу научно-фантастической
повести сына, опубликованной в журнале "Мир приключений".
     - Но в рукописи тебе это не казалось?
     - В рукописи это не звучало так страшно...  Ведь не что-нибудь  -
целая  планета  превращается  у  тебя в космическую пыль.  И не просто
планета, а обитаемая, населенная разумными существами... Право же, это
ужасно!
     Он не  смотрит  в  лицо  сына  -  знает,  какое  оно,  ждет   его
возражений.  Алексей  молчит  - обиделся,  значит...  Надо бы утешить,
подбодрить его чем-то, а он снова:
     - Сам не пойму,  откуда у меня теперь это чувство страха... Может
быть,  иллюстрации так повлияли?  Художник не  поскупился  на  мрачные
тона...  Ты,  однако,  не сердись на меня,  Алеша. На обсуждении тебе,
наверно,  еще и не то скажут.  Я ведь и раньше  тебе  говорил,  что  в
повести твоей много спорного...
     - А что у  меня  спорного?  -  произносит,  наконец,  Алексей.  -
Существование  Фаэтона?  А  есть  разве  какое-нибудь  иное объяснение
происхождению  пояса  астероидов  между  орбитами  Марса  и   Юпитера?
Академик Шмидт считал его,  правда, "недоделанной планетой", но почему
же тогда астероиды имеют осколочную форму? У него нет на это ответа. А
осколочная форма явное свидетельство взрывного их происхождения.
     Все это известно и Василию Васильевичу. Существование планеты меж
орбитами  Марса  и  Юпитера  допускают  ведь  академики  Заварицкий  и
Фесенков.  Не возражает против этого и такой известный  астроном,  как
Воронцов-Вельяминов,  да и другие ученые.  Может быть, они и правы, но
что же тогда погубило эту планету? Почему она развалилась?..
     Этот вопрос Василий Васильевич задает сыну вслух.
     - А знаешь,  почему? - отвечает Алексей. - Да по той причине, что
все  имели  в виду мертвую,  необитаемую планету.  С нею действительно
ничего не могло случиться...
     - А с обитаемой? Населенной разумными существами?
     - Могло случиться именно то, что описано в моей повести.
     Василий Васильевич молчит,  хотя доводы сына его не убеждают.  Но
спорить ему не хочется.
     - А  я  знаю,  почему повесть моя не понравилась тебе сегодня,  -
задумчиво,  будто рассуждая вслух, произносит вдруг Алексей. - У тебя,
наверно, какие-то неприятности на работе...
     - У меня лично - никаких.
     - Не обязательно у тебя лично. Но случилось ведь что-то?
     - Да, пожалуй... - помолчав, соглашается Василий Васильевич.
     - Что же?
     Василий Васильевич отвечает не сразу. Задумчиво ходит по комнате,
вздыхает.
     - Если это секрет... - прерывает его молчание Алексей.
     - Нет,  нет,  никакого секрета!  Просто не знаю, как тебе все это
объяснить...  А случилось вот что:  у одного нашего профессора  пропал
портфель с научными материалами...
     - А ты-то тут при чем?
     - Да  разве  в  том  только  дело,  при чем я тут или ни при чем?
Просто я знаю,  сколько труда было вложено в его работу.  Он  ведь  не
один  день  провел  в  моей библиотеке.  Приходилось даже уступать ему
иногда свой кабинет,  и он сидел в нем  до  поздней  ночи,  заваленный
книгами, написанными чуть ли не на всех европейских языках.
     - Что же он - полиглот?
     - Знает  английский,  французский  и  немецкий,  а  с  их помощью
нетрудно разобраться  и  в  остальных.  Его  интересует  ведь  главным
образом математический аппарат,  а он универсален. Не случайно один из
наших физиков назвал язык математики "божественной латынью современной
теоретической   физики".   Кстати,  это  он  же  назвал  книгу  Уилера
"Гравитация, нейтрино и вселенная" почти религиозным гимном нейтрино.
     - А   профессор,  потерявший  портфель  с  научными  материалами,
работает, значит, в области этого таинственного нейтрино?
     - Ты  угадал.  Он не сомневается,  что природа создала нейтрино с
какими-то очень глубокими, но пока не очень ясными для нас целями.
     - Но  ведь  исследования этого профессора не секретные,  наверно,
раз он работал в твоем кабинете?
     - Официально  его работы называются:  "Нейтринным аспектом слабых
взаимодействий"  и  "Возможным  макроскопическим  проявлением   слабых
взаимодействий".
     - Насколько я себе представляю,  это  пока  сугубо  теоретические
работы. Чего же вы переполошились тогда?
     Василий Васильевич снова вздыхает.
     - Дело,  видишь  ли,  в том,  что портфель свой он не потерял,  а
скорее всего его украли...  Во всяком случае,  я лично  в  этом  почти
уверен.
     - А профессор?
     - Напротив,   всячески   старается  меня  уверить,  что  портфель
потерян.
     - А  по-моему,  ты  все это просто выдумываешь,  - после довольно
продолжительного молчания заключает Алексей.
     Василий Васильевич,  не сказав ему на это ни слова, уходит в свой
кабинет. Лишь перед ужином снова заходит к сыну.
     - Когда будет обсуждение твоей повести? - спрашивает он Алексея.
     - Завтра.
     - И ты уверен?..
     - Ни в чем я теперь не уверен.  А вселил в меня эту неуверенность
ты.  Наверно,  и  в  самом  деле  банальна придуманная мною катастрофа
Фаэтона...  Но отчего же еще может погибнуть целая планета,  жизнь  на
которой достигла высокого совершенства?
     Василий Васильевич, не отвечая, садится рядом с ним на диван.
     - Что же ты молчишь,  папа? Ты ведь зашел ко мне не затем только,
чтобы спросить,  когда будет обсуждение моей повести?  Тебе это и  без
того было известно...
     - Я  вспомнил  слова  Леонида  Александровича,  произнесенные  им
сегодня. Они, пожалуй, могут тебе пригодиться.
     - А кто такой этот Леонид Александрович? Тот самый профессор?..
     - Да,  тот самый.  И знаешь, что он сказал? Он сказал, что в наше
время,  как никогда, велика ответственность за научный эксперимент. По
его   мнению,   не   только   ни   одна   термоядерная   бомба   любой
эквивалентности, но и никакая атомная война не может наделать стольких
бед,  как  чрезмерное любопытство ученых...  Над этим стоит подумать и
вам, научным фантастам.
     - Ты думаешь, что Фаэтон мог погибнуть в результате какого-нибудь
глобального  научного  эксперимента?  По-твоему,   там   ученые   были
настолько безрассудны?..
     - Нет, зачем же!
     - Ну, а в чем же тогда может быть причина катастрофы?
     - Эксперимент  мог  быть   поставлен   одновременно   двумя   или
несколькими   странами.  Странами  с  различным  общественным  строем,
враждующими   между   собой,   скрывающими   друг   от   друга    свои
эксперименты... Ты понимаешь мою мысль?
     Алексей уже не может спокойно сидеть на  диване,  он  возбужденно
ходит по комнате. А Василий Васильевич продолжает:
     - Ты вообще подумай над глобальным характером современных научных
экспериментов.   Помнишь,  еще  в  1958  году  в  связи  с  отработкой
аппаратуры  для  создания  искусственных  комет  нашими  учеными  было
создано  облако  из  паров натрия на высоте нескольких сот километров?
Его видимые  размеры  заполняли  расстояние  между  крайними  звездами
Большой   Медведицы,  и  наблюдалось  оно  с  территории  в  несколько
миллионов квадратных километров.  Разве подобный эксперимент не  носит
глобального характера? Да ты не слушаешь меня, Алеша?
     - Прости,  папа, я задумался... Ты подсказал мне очень интересную
идею.  Боюсь только,  как бы не пришлось из-за нее переписывать наново
всю мою повесть.
     - А ты послушай сначала, что тебе скажут на обсуждении.
     - Да, придется...

        "2"

     Хотя все,  кто собрался на  обсуждение  повести  Алексея  Русина,
говорят о ней в основном доброжелательно,  ему чудится все же какая-то
предвзятость в  их  словах.  Особенно  же  неприятно  ему  выступление
Гуслина,   считающего   себя  теоретиком  научной  фантастики.  Он  не
утверждает прямо,  что повесть Русина кажется ему примитивной,  однако
эту  мысль нетрудно угадать в не очень глубоком подтексте его речи.  И
это не удивляет Алексея.  Он знает,  что для Гуслина ясность научных и
философских  позиций  признак  несомненной  примитивности  мышления  и
бесспорной ограниченности автора.
     Председательствует на    обсуждении    редактор    журнала   "Мир
приключений" Петр Ильич Добрянский.  Чувствуется,  что и ему не  очень
нравится выступление Гуслина,  но Петр Ильич не подает никаких реплик,
лишь изредка высоко поднимает брови и слегка покачивает головой, когда
мысль выступающего кажется ему очень уж спорной.
     Но вот берет слово молодой,  очень плодовитый  фантаст  Фрегатов.
Алексей   хорошо   знает  его  и  ценит,  как  человека  талантливого,
оригинального,  но никак не может понять,  почему он,  молодой ученый,
отлично  знающий  физику,  астрономию  и  астрофизику,  пишет вещи,  в
которых  почти  начисто  отсутствует  наука.  Во  всяком  случае,   та
современная  наука,  перед могуществом и величием которой преклоняется
Алексей  Русин.  Книги  его   называются   научно-фантастическими,   и
повествуется в них о далеких мирах,  в которые залетают на космических
кораблях обитатели нашей планеты в  XXI  и  XXII  веках.  Их  техника,
наука,    терминология   придуманы   Фрегатовым   и   потому   кажутся
наукообразными,  ибо  все  это  не  опирается  ни  на  одну  из   ныне
существующих наук.
     Фрегатов, высокий,  рыжеволосый, держится очень прямо, даже когда
сидит,  никогда  не  прислоняется к спинке стула.  Говорит быстро и не
очень  связно.  Небрежно  отбросив  тяжелую  прядь  густых  волос,  он
выпаливает скороговоркой:
     - Я завидую  ясности  повествования  Русина.  Но...  как  бы  это
сказать поточнее?.. В них нет находок. Все логично и понятно, а ведь в
науке не так-то все просто...
     - Зато бесспорно логично! - выкрикивает кто-то.
     Алексей ищет   его   глазами.   А,   это    Возницын,    кандидат
физико-математических  наук и тоже молодой фантаст.  Он очень нравится
Алексею. Его позиции ему ясны.
     - Ну,  это  знаете  ли,  не  всегда  так,  -  возражает Возницыну
Фрегатов.
     - Если  бы в науке все было так логично,  - усмехается Гуслин,  -
единая теория поля не оказалась бы такой сложной проблемой.
     - Но   уж   это   не   из-за   отсутствия  логики,  или,  вернее,
закономерности явлений природы,  - не  сдается  Возницын,  -  а  из-за
недостаточности знаний у физиков-теоретиков. А знаний этих нет потому,
что физики-экспериментаторы  не  поставили  еще  такого  эксперимента,
который...
     - Э,  бросьте вы это!  - выкрикивает еще кто-то из фантастов. - А
из чего выводил свою теорию относительности Эйнштейн?  Скажете,  может
быть, что ей предшествовали труды Максвелла, Герца и Лоренца?
     - Этого не отрицал и сам Эйнштейн, - замечает Возницын.
     - Но ведь их труды были известны всем, - повышает голос Гуслин, -
а истолковать результаты опыта Майкельсона-Морли смог только Эйнштейн.
     - Но позвольте!  - протестующе машет руками Фрегатов. - Это что -
научная дискуссия на вольную тему или обсуждение повести Русина?  Петр
Ильич, - взывает он к Добрянскому, - дайте же мне возможность...
     Председательствующий стучит авторучкой по графину с водой.
     - Давайте действительно поближе к делу, товарищи. Хотя в общем-то
все это очень интересно и полезно, конечно...
     - Да, но в другой раз! - выкрикивает кто-то.
     - Прошу  вас,  товарищ  Фрегатов,  продолжайте,  мы  не будем вам
больше мешать.
     - А   об  Эйнштейне  тут  вспомнили  весьма  кстати,  -  довольно
улыбается Фрегатов.  - Все вы,  конечно,  знаете,  что его  гениальную
теорию  сами  же  ученые  называют  "сумасшедшей"?  Чего  не скажешь о
теориях многих современных физиков. И из этого следует, что они далеки
от гениальности...
     - Вы,  однако,  тоже,  кажется,  начинаете  уходить  от  темы,  -
перебивает Фрегатова Добрянский.
     - Нет,  я не ухожу от нее,  Петр Ильич, я подхожу к ней. Конечно,
нереально   требовать   от   нашей   научной   фантастики   гениальных
произведений,  но лучшие из них должны,  по-моему, тоже быть немного с
"сумасшедшинкой".  Все  дружно  смеются.  Фрегатов умоляюще простирает
руки вперед.
     - Я все сейчас объясню!
     - А чего объяснять?  Все и так ясно! - снова вскакивает Гуслин. -
Поменьше фантастики гладенькой, "научпоповской", побольше будоражащей!
     - Не  нужно  только  путать  "сумасшествие"   с   бредовостью   и
невежеством,  -  замечает  Возницын.  -  А  то  у  нас  снова появятся
"космачи", чихающие на все пределы возможного.
     - Вот   и   создай   при   этом   что-нибудь   "сумасшедшее",   -
демонстративно вздыхает фантаст  Сидор  Кончиков,  подписывающий  свои
произведения псевдонимом "Сид Омегин". - Какие же могут быть пределы у
науки?  Забыли вы  разве,  какое  жалкое  существование  влачила  наша
фантастика  в период культа,  когда фантазировать дозволялось только в
пределах пятилетнего плана народного хозяйства...
     - Пределы,  однако, существуют и сейчас, - усмехается Возницын. -
Этими пределами являются объективные законы природы.  Вы ведь  знаете,
конечно,  почему  скорость  света  предельна  для  любой  материальной
частицы?
     Омегин, к которому обращается Возницын,  смущенно молчит,  делает
вид, что вопрос этот относится не к нему. А его сосед восклицает почти
возмущенно:
     - Ну, это знаете ли, запрещенный прием! Удар ниже пояса!..
     - В  самом деле,  - поднимается со своего места Добрянский,  - не
будем экзаменовать друг друга. Всем и без того известно...
     - Почему  же  известно!  - пожимает плечами Гуслин.  - Достоверно
ничего еще не известно.
     - Вот   именно!  -  выкрикивает  Омегин.  -  Вспомните-ка  эффект
Вавилова - Черенкова! Разве он не опровергает...
     Агрессивный Гуслин оттесняет тем временем Фрегатова и завладевает
трибуной.
     - Эффект Вавилова - Черенкова,  дорогой, ничего не опровергает. В
нем речь идет о фазовой,  а не об истинной скорости света.  И я имею в
виду  именно  эту истинную скорость и ту трудность,  которая возникает
при  попытке  объяснения  нелокального   взаимодействия   элементарных
частиц.  Эту  трудность  все-таки  можно  было  бы разрешить,  если бы
пренебречь теорией относительности,  утверждающей отсутствие в природе
сигналов со сверхсветовой скоростью.
     - Такие сигналы  могли  бы  существовать  лишь  вне  материальной
среды,  - возражает ему Возницын.  - Но такой среды,  как известно, не
существует.
     - А  вакуум?  -  раздается  голос  неизвестного Русину бородатого
существа студенческого возраста.
     - Вы,  наверно,  представляете его себе как абсолютную пустоту? -
не без иронии осведомляется Возницын.
     - Зачем   же  пустоту?  -  обижается  "бородач".  -  Это  нулевое
состояние физического поля. "Нуль-пространство", так сказать.
     - Значит, что-то антиматериальное?
     - Во всяком случае,  пространство без частиц и электромагнитных и
гравитационных полей.
     Чувствуя, что спор снова приобретает опасный характер, Добрянский
встает и примирительно машет руками.
     - Я боюсь,  что так мы  действительно  договоримся  до  отрицания
материи. Давайте все-таки вернемся к повести товарища Русина.
     - Ну вот,  как только дошли до самого интересного,  так сразу  же
снова  запрет,  -  ворчит  яростный  противник  всяких  пределов Сидор
Омегин. - Боимся, как бы чего...
     - А  чего  бояться?  -  смеется Возницын.  - Бояться можно только
собственного невежества,  а не ниспровержения материализма.  Правильно
сказал  споривший со мной товарищ:  вакуум - это действительно нулевое
состояние физического поля,  но это не совершенно пустое пространство.
В нем существуют виртуальные электронно-позитронные и иные пары.  Есть
в нем и виртуальные фотоны.  Я уже не  говорю  о  все  проникающих  и,
пожалуй,  даже  все  заполняющих нейтрино.  Следовательно,  физический
вакуум - это не отсутствие материи,  а разновидность материи. Не нужно
поэтому  спекулировать  такими  словечками,  как  "нуль-пространство",
сбивающими с толку людей недостаточно просвещенных.
     - И все-таки,  - улыбаясь, стучит стаканом по графину Добрянский,
- вернемся к Русину,  тем более что материалистическая точка  в  споре
этом  явно  восторжествовала.  Дадим  возможность  товарищу  Фрегатову
закончить его выступление. Куда он, кстати, делся?
     - А меня товарищ Гуслин выжил с трибуны, - смеется Фрегатов. - Да
я и забыл уже,  что хотел сказать. А что касается предела скорости, то
я тоже думаю...
     - Нет,  давайте все-таки подумаем сначала  о  повести  Русина,  -
настаивает Добрянский.  - Вы,  кажется, сетовали, что она недостаточно
"сумасшедшая"?
     - Не только она,  но и вообще вся наша фантастика...  А в повести
Русина  не  очень  убедительно   утверждение   высокого   совершенства
населения  Фаэтона.  И  это досадно.  Сама жизнь подбрасывает ведь эти
доказательства.   Все,   наверно,   читали   недавнее   сообщение    о
Калифорнийском метеорите?  Непонятно?  В нем обнаружили ведь кристаллы
кремния.  Какие-то сплющенные пластмассовые и металлические детали, но
главное - кристаллы химически сверхчистого кремния! Разве вам не ясно,
что это такое?  Это  транзисторы!  Какое  же  вам  еще  доказательство
несомненного существования высокоразвитой цивилизации на Фаэтоне?
     - Но ведь их нашли в метеорите,  который мог быть и  не  осколком
Фаэтона, - замечает кто-то.
     - Ну, едва ли, - покачивает головой Фрегатов. - У астрономов ведь
почти нет сомнений,  что метеориты - осколки астероидов,  а астероиды,
видимо,  осколки Фаэтона,  хотя эту точку зрения разделяют  далеко  не
все.  Я лично почти не сомневаюсь в этом, но гибель Фаэтона, описанная
Русиным,  меня не убеждает.  Едва ли это результат атомной катастрофы.
Да  и  не  ново.  Такую  гипотезу  высказал еще в 1962 году украинский
писатель Микола Руденко. У него, правда, имеется в виду атомная война,
а  у  Русина  спонтанная  детонация огромного количества термоядерного
оружия,  накопленного многими  государствами  Фаэтона.  В  этом  есть,
конечно, некоторая разница, но все равно не оригинально.
     Потом выступают другие,  но Алексей никого уже не слушает.  Он  и
сам не удовлетворен своей повестью - чего-то в ней явно не хватает.

        "3"

     Когда участники  обсуждения  повести Русина начинают расходиться,
Добрянский протягивает Алексею руку.
     - Ну что ж, будем считать, что все прошло хорошо.
     - Хорошо? - удивляется Русин.
     - По   пятибалльной   системе   не   менее  четверки,  -  смеется
Добрянский.
     - Но ведь явно же ругали...
     - А за что? Нет, дорогой мой Алексей Васильевич, я расцениваю это
обсуждение  как  явно  положительное  и  не жалею,  что напечатал вашу
повесть в "Мире приключений".  Мне она по душе,  и я не изменил своего
мнения  о  включении  ее  в  сборник,  которым  мы  начнем  первый том
приложений к нашему журналу. Нужно только доработать кое-что.
     - Спасибо вам, Петр Ильич! - пожимает руку редактору растроганный
Русин. - Но если вы действительно включите мою повесть в этот сборник,
то я ее не только доработаю, но и основательно переработаю.
     С Добрянским прощаются проходящие мимо литераторы,  и это  мешает
его разговору с Русиным.
     - Знаете что,  давайте  поедем  домой  вместе?  -  предлагает  он
Алексею. - Нам ведь по пути. Вот дорогой и поговорим...
     - А что, если хватить по рюмочке, Петр Ильич? - весело предлагает
вдруг подошедший к ним Сидор Омегин и бесцеремонно берет редактора под
руку.
     - Ну нет, увольте меня от этого: я ведь не пьющий.
     - А я разве пьющий?  - удивляется Омегин,  увлекая Петра Ильича к
скрипучей   лесенке,   ведущей   с   антресолей  старого  здания  Дома
литераторов к залу ресторана.  - Это для бодрости духа и профилактики.