удебное  присутствие,
почувствовав себя плохо  из-за  сильной  влажности  и  еще  от  усталости,
вызванной стремлением как можно лучше справляться со  своей  новой  ролью.
Меня отвезли в имение Сегворда. Проходя через центральный зал  по  пути  в
свою комнату, я увидел в  его  дальнем  конце  высокую  стройную  девушку,
закалывающую в свои темные волосы золотистый цветок. Я  не  мог  различить
черты ее лица, но сомнений у меня не было, и я с радостью закричал:
     - Халум!
     С этими словами я бросился через весь зал к девушке.  Она  обернулась
на мой возглас, нахмурилась и... я изумленно остановился. Что означали эти
строго поджатые губы и вопросительно изогнутые брови? Это было лицо  Халум
- темные глаза, гордый взгляд, тонкий нос, твердый  подбородок,  рельефные
скулы - и все же это лицо было каким-то незнакомым. Неужели два  года  так
сильно изменили ее? Главными различиями между Халум, какой я ее помнил,  и
женщиной, на которую сейчас смотрел, были выражение лица,  наклон  бровей,
трепетание ноздрей, изгиб рта, как будто вместе с этим изменилась ее душа.
Были также и  другие,  менее  значительные  признаки,  но  их  можно  было
приписать воздействию  времени  либо  слабости  моей  памяти.  Сердце  мое
учащенно  билось,  пальцы  дрожали  и  страшный  жар  смущения  все  более
охватывал  меня.  Может  быть,  следовало  бы  подойти  к   незнакомке   и
извиниться, но ноги отказывались мне повиноваться.
     - Халум? - сказал я неуверенно хриплым голосом.
     - Ее еще здесь нет, - звук напоминал падающий снег.  Этот  голос  был
более низким, чем у Халум, - более звучным и более холодным.
     Я был поражен. Она так похожа на Халум, как  будто  они  близнецы.  Я
знал, что у Халум есть сестра,  но  она  еще  ребенок  -  у  нее  даже  не
сформировались груди! Неужели Халум скрывала  от  меня,  что  у  нее  есть
сестра-близнец или сестра, которая немного старше  ее.  Но  сходство  было
ошеломляющим. Я читал когда-то, что на Старой Земле были известны  способы
создания  искусственных  существ  из   химикалий,   сходство   которых   с
каким-нибудь реальным лицом могло обмануть даже родную мать или любовника,
и в этот момент меня легко было убедить, что эта технология, пройдя сквозь
века, сквозь бездну космоса, возродилась и у нас, и что поддельная  Халум,
стоящая передо мной, - сотворенный дьяволом фантом.
     - Простите мою глупую ошибку, - начал мямлить  я.  -  Вас  так  легко
принять за Халум.
     - Это часто случается.
     - Вы ее родственница?
     - Дочь брата верховного судьи Сегворда.
     Имя ее было Лоимель Хелалам. Халум никогда не говорила  мне  о  своей
двоюродной сестре, а если и говорила, то я не помню  этого.  Как  странно,
что она утаила от  меня  существование  своего  зеркального  отражения?  Я
назвал девушке свое имя, и Лоимель сказала, что  много  слышала  обо  мне.
Черты ее лица и  поза  несколько  смягчились,  а  холодный  голос  немного
оттаял. Что же касается меня, то я оправился от первого потрясения и  даже
воодушевился, так как Лоимель была красивой. Она вызывала желание  -  и  в
отличие от Халум - не была недоступной. Я мог, глядя на нее, убедить себя,
что это настоящая Халум, и  мне  даже  удалось  обмануть  себя  отчасти  и
заставить воспринимать ее голос, как голос Халум.  Вместе  мы  бродили  по
залу, разговаривали. Я узнал, что Халум  приедет  сегодня  вечером  и  что
Лоимель здесь для того, чтобы устроить ей сердечную встречу. Я также узнал
кое-что и о самой Лоимель, так как,  следуя  неблагоразумной  моде  многих
маннеранцев, она  охраняла  свою  душу  и  личность  не  так  строго,  как
северяне. Она сказала мне, сколько ей лет, - на год старше Халум (а  также
и  меня).  Она  рассказала,  что  не  замужем,  только  недавно   отвергла
домогательства отпрыска одной очень знатной семьи, правда, обедневшей. Она
объяснила свое сходство с  Халум  тем,  что  их  матери  были  двоюродными
сестрами. Еще через пять минут, когда мы уже ходили, взявшись за руки, она
намекнула, что верховный судья давным-давно вторгся на брачное ложе своего
старшего брата, поэтому на самом деле  она  сводная  сестра  Халум,  а  не
двоюродная. Она рассказала мне еще о многих тайнах семьи Хелаламов.
     Но я мог думать только о Халум! О  Халум!  Лоимель  существовала  для
меня лишь как отражение облика моей названой сестры. Через час после нашей
встречи мы были уже в моей спальне. Я убеждал себя, что это  -  Халум,  но
тут же ужаснулся своим фантазиям: ведь это запрещено. Меня даже бросало  в
жар от мысли осквернить плоть своей названой сестры...  Но  разум  тут  же
убеждал меня, что я имею дело с девушкой по имени Лоимель.
     В тот вечер моя названая сестра  наконец-то  вернулась  с  острова  в
заливе Шумар и заплакала от счастья, увидев меня  живым  и  к  тому  же  в
Маннеране. Когда  она  стояла  рядом  с  Лоимель,  я  снова  поражался  их
удивительному сходству, хотя талия Халум была стройнее, а вырез на  платье
Лоимель более глубок. И все же казалось, что эти тела вылеплены по одной и
той же модели. Однако поразительно различались их  глаза,  являющиеся,  по
словам поэтов, светильниками, излучающими внутренний свет души. Излучение,
которое исходило от Халум, было нежным, ровным и мягким, как  первые  лучи
солнца, пробившиеся сквозь утренний туман. От глаз Лоимель веяло  холодом,
своей неприветливостью они напоминали  угрюмый  зимний  полдень.  Переводя
взор с  одной  девушки  на  другую,  я  быстро  сформулировал  интуитивное
заключение: Халум - чистая любовь, а Лоимель  -  откровенное  "я".  Но  я,
придя в ужас, тотчас отказался от этого приговора.  Я  ведь  еще  не  знал
Лоимель! Пока я знал только то, что она открытая и уступчивая. И я не имел
права ставить ей это в вину.
     Два года нисколько не состарили Халум. Они, напротив,  навели  на  ее
блеск красоту, и теперь ее очарование стало еще более ощутимым. Она сильно
загорела и в своей короткой тунике казалась бронзовой  статуей.  Черты  ее
лица стали более угловатыми,  что  придало  ей  пикантность  и  почти  что
мальчишеский облик. Двигалась  она  плавно  и  грациозно.  Дом  был  полон
незнакомых мне людей, пришедших поздравить ее с возвращением домой.  Обняв
меня, она ушла, и я остался с Лоимель. Но к концу вечера я заявил о  своих
правах названого брата и отвел Халум в свою комнату со словами:
     - Нам нужно выговориться,  за  эти  прошедшие  два  года  много  воды
утекло.
     Мысли хаотически теснились в голове: как  рассказать  ей  в  немногих
словах обо всем, что случилось со мной, как узнать,  что  делала  она  эти
года? Я был не в состоянии упорядочить свои мысли. Мы сидели,  глядя  друг
на друга, на почтительном расстоянии, на том же самом диване, на котором я
всего лишь несколько часов тому  назад  испытал  близость  с  ее  сестрой,
притворяясь перед самим собой, что это  Халум.  Мы  обменялись  натянутыми
фразами.
     - С чего же начать? - сказал  я,  и  в  то  же  самое  мгновение  она
произнесла эти же слова. А затем я услыхал свой собственный голос, который
спросил безо всякого предисловия: считает ли Халум возможным, что  Лоимель
примет меня в качестве своего мужа?



                                    26

     Сегворд Хелалам поженил нас в Каменном Соборе в  самый  разгар  лета,
после  нескольких  месяцев  подготовительных  ритуалов  и   очищений.   Мы
соблюдали предписанные обычаем  обряды,  так  как  на  этом  настоял  отец
Лоимель, человек очень набожный. Ради него нам пришлось испытать целый ряд
суровых исповедей. День за днем, стоя на коленях, я изливал  душу  некоему
Джидду,  наиболее  знаменитому  и  самому  дорогостоящему  исповеднику   в
Маннеране.
     После этого я и Лоимель отправились в паломничество в девять святилищ
Маннерана. Там я тратил свое скудное жалованье на свечи и ладан.  Мы  даже
свершили древнюю, редко практиковавшуюся  ныне  церемонию,  известную  под
названием Смотрины, то  есть  я  и  она  как-то  на  заре  отправились  на
уединенный пляж в сопровождении Халум и Сегворда и, укрывшись от  их  глаз
за особым пологом, предстали друг перед другом нагими, чтобы  потом  никто
из нас не мог сказать, что вступая в брак один из будущих  супругов  скрыл
какой-то дефект.
     Обряд бракосочетания был  грандиозным  событием.  В  нем  участвовали
певцы и музыканты. Мой побратим,  вызванный  из  Саллы,  выступал  в  роли
поручителя и на правах  шафера  соединил  нас  кольцами.  Старший  септарх
Маннерана,  высохший  старик,  посетил   нашу   свадьбу   -   этой   чести
удостаивались лишь верхушка местной  аристократии.  Мы  получили  поистине
бесценные подарки. Среди них была золотая чаша с  инкрустацией  необычайно
драгоценными камнями, изготовленная на какой-то иной планете.  Ее  прислал
мой брат Стиррон вместе с сердечным посланием, выражавшим сожаление в том,
что государственные дела требуют, чтобы он оставался в Салле. Поскольку  я
пренебрег его свадьбой, неудивительно, что он пренебрег моей. Но что  меня
поразило,  так  это  дружественный  тон  его  письма.   Не   ссылаясь   на
обстоятельства моего исчезновения из Саллы, но вознося  благодарение  небу
за то, что слух о моей смерти оказался ошибочным,  Стиррон  передавал  мне
свое благословение и просил вместе  с  женой  приехать  в  его  столицу  с
визитом. По-видимому, он узнал, что я намерен постоянно жить в Маннеране и
поэтому уже не буду его соперником. И следовательно, теперь он может снова
питать ко мне теплые, братские чувства.
     Я  часто  удивлялся,  и  до  сих  пор   удивляюсь,   почему   Лоимель
благосклонно отнеслась ко мне. Она только что отвергла одного  из  принцев
своей страны, так как он был беден. Я же, хоть и являюсь братом  септарха,
но нахожусь сейчас в изгнании и  к  тому  же  почти  нищ!  Почему  же  она
предпочла меня? Из-за обходительного  ухаживания?  Но  этого  я  при  всем
желании не мог сделать. Я еще молод, а потому неловок и скован. В  надежде
на то, что я стану богат и добьюсь большой власти? Но ставка на  это  пока
весьма необоснованна. Из-за моей внешности? Безусловно, мне не  приходится
стыдиться своей внешности, но Лоимель не так глупа, чтобы  пойти  за  меня
только из-за широких плеч и могучих мускулов. Кроме того,  даже  во  время
самой первой встречи с нею я не проявил себя  искусным  любовником,  да  и
потом вряд ли доставлял ей особое наслаждение. В конце концов, я пришел  к
заключению, что были две причины,  из-за  которых  Лоимель  взяла  меня  в
мужья.  Во-первых,  она  была  одинока,  а  потому  обеспокоена  тем,  что
отвергнутый жених продолжит домогательства  ее  руки.  В  супружестве  она
видела тихую гавань, возможность обрести покой. К тому же я силен,  красив
и в жилах моих течет кровь монархов. А во-вторых, Лоимель,  завидуя  Халум
во всем, поняла, что выйдя за меня замуж, она приобретет то  единственное,
чем Халум никогда не будет обладать.
     Причина же, по которой я просил руки Лоимель, была  очень  простой  и
недвусмысленной. На самом деле я любил Халум. Лоимель же имела облик  моей
любимой. Халум была запретна для меня, и поэтому я взял ту, которая так на
нее похожа. Глядя на Лоимель, я волен был думать, что вижу Халум.  Обнимая
Лоимель, я мог внушить себе, что обнимаю Халум.  Когда  я  предложил  этой
женщине себя в качестве мужа, то не испытывал любви к ней и  имел  причины
думать, что и она, может быть, не чувствует  особо  расположения  ко  мне.
Кроме того, я не без оснований предполагал думать, что и  впоследствии  не
смогу полюбить ее. И все же меня влекло к Лоимель, как к наиболее близкому
заменителю объекта моих истинных вожделений.
     Браки, заключенные на основе таких побуждений, редко бывают удачными.
Нашей любви так и не суждено было расцвести. Мы начали, как чужие,  и  чем
дольше делили наше ложе, тем больше отдалялись друг от  друга.  По  правде
говоря, я женился не на той женщине, которую знал и видел перед  собой,  а
на той, которую воображал  себе.  Но  в  реальном  мире  моей  женой  была
Лоимель, и это вынуждало нас жить вместе.



                                    27

     Тем временем я изо всех сил трудился в своем кабинете  над  тем,  что
поручал мне  судья.  Каждый  день  огромная  стопа  докладов  и  сообщений
ложилась на мой стол, и ежедневно я пытался решать, что  должно  дойти  до
Сегворда, а чем ему можно пренебречь. Поначалу,  естественно,  у  меня  не
было достаточно опыта, чтобы выносить правильные суждения. Верховный судья
мне помогал, хотя,  правда,  оказывали  мне  помощь  и  некоторые  старшие
чиновники, прекрасно понимающие, что они гораздо больше приобретут,  служа
мне, чем пытаясь мешать моему неизбежному росту по  службе.  Я  с  большим
усердием отдавался своему новому поприщу и уже к середине лета  действовал
столь уверенно, как будто провел на этой работе лет двадцать.
     Большинство  материалов,  предлагаемых  на  рассмотрение   верховному
судье, было сплошной чепухой. Я быстро  научился  определять  такого  рода
бумаги. Часто достаточно было лишь взглянуть на первую страницу. О  многом
мне говорил стиль сообщений. Человек, который не умеет ясно изложить  свои
мысли, едва ли способен предложить что-либо, достойное  для  рассмотрения.
Стиль - это человек! Если изложение тяжеловесное и сбивчивое, то таков  же
и образ мыслей  автора,  а  в  этом  случае  чего  стоят  его  суждения  о
деятельности портовой Судебной Палаты. Банальный  ум  порождает  банальные
рассуждения. Мне и самому приходилось писать немало бумаг, обобщая и давая
в сжатом виде  сообщения,  имевшие  определенную  ценность.  Все,  чему  я
научился  в  области  литературного  письма,  заложено  в  годы  службы  у
верховного  судьи.  Мой  стиль,  естественно,  отражает  мои  человеческие
качества, а я всегда хотел быть искренним, непредвзятым, старался сообщить
даже больше, чем другим хотелось на самом деле узнать. Следы этих  качеств
я нахожу в собственной прозе. У нее немало недостатков, но написанное мной
мне нравится, ибо, хотя и у меня самого немало недостатков, я тем не менее
собой вполне доволен.
     Очень  скоро  я  осознал,  что  наиболее  могущественный  человек   в
Маннеране по сути является  марионеткой,  которым  управляю  я.  Я  решал,
какими делами следует заниматься верховному судье.  Я  выбирал,  с  какими
прошениями он должен ознакомиться. Я  давал  ему  краткие  объяснения,  на
которых основывались его решения. Сегворд совсем не случайно позволил  мне
заполучить такую власть.  Кому-то  ведь  все  равно  необходимо  исполнять
скрытые от постороннего глаза обязанности,  которые  теперь  возложены  на
меня. До моего приезда в Маннеран эту работу делал комитет в составе  трех
распорядителей, каждый из которых не прочь был когда-нибудь  занять  место
верховного судьи. Боясь этих людей,  Сегворд  устроил  так,  что  им  были
представлены  более  значительные  с  виду   должности,   но   с   меньшей
ответственностью. И на их место он поставил  меня.  Его  единственный  сын
умер еще в детстве. Все его покровительство распространялось лишь на меня.
Из любви  к  Халум,  но  и  не  пренебрегая  собственными  интересами,  он
предпочел сделать бездомного принца из Саллы одной из главенствующих фигур
в Маннеране.
     Все, уже задолго до того, как об этом догадался я,  прекрасно  поняли
степень моего влияния. Многочисленные принцы присутствовали на свадьбе  не
из  почтения  к  семье  Лоимель,  а   для   того   чтобы   заслужить   мою
благосклонность. Приветливые слова Стиррона подразумевали, что я, принимая
решения,  не  буду  проявлять  враждебности  к  Салле.   Несомненно,   мой
царственный кузен Труис из Глина теперь со страхом думал,  догадываюсь  ли
я,  что  именно  благодаря  ему  все  двери  в  домах  моих  родственников
замкнулись передо мной. Он также прислал мне на свадьбу роскошный подарок.
Поток даров не оскудевал и после брачной церемонии.  Постоянно  продолжали
преподносить всякие красивые подношения те, чьи интересы  были  связаны  с
деятельностью портовой Судебной  Палаты.  В  Салле  мы  расценивали  такие
подарки не иначе, как взятки. Но Сегворд заверил  меня,  что  в  Маннеране
взятки ничуть  не  портят  репутацию,  пока  не  влияют  на  объективность
принятых решений. Теперь я понял, как, имея  довольно  скромное  жалованье
судьи, Сегворд мог себе позволить вести образ жизни, более приличествующий
монархам. По правде говоря, я на самом деле выбросил из головы все мысли о
взятках и, исполняя свои служебные обязанности, в каждом отдельном  случае
старался проявить объективность.
     Вот так сложилась моя жизнь в Маннеране. Я овладел секретами  ведения
дел в Судебной Палате порта, развил  в  себе  способности  к  коммерческой
деятельности, ощутил стратегию и тактику морской торговли и  умело  служил
верховному судье. Я  жил  среди  принцев,  судей  и  богачей.  Я  приобрел
небольшой, но роскошный дом поблизости от дворца Сегворда и  вскоре  нанял
строителей, желая расширить его. Я посещал религиозные церемонии только  в
Каменном Соборе, что возможно лишь для сильных мира сего, и исповедоваться
ходил к самому Джидде. Я был принят в избранное  атлетическое  общество  и
проявил свое искусство в метании оперенного копья на  стадионе  Маннерана.
Когда следующей ранней весной я посетил Саллу, Стиррон устроил  мне  такой
прием, словно я был септархом Маннерана. Брат ни словом  не  обмолвился  о
моем бегстве из Саллы. Он был дружелюбен, хотя и несколько сдержан. Своего
первого сына, который родился в ту осень, я назвал его именем.
     Вскоре у меня родились еще два сына, Ноим и Кинналл,  и  две  дочери,
Халум и Лоимель.  Мальчики  были  здоровыми  и  крепкими  телом.  Девочки,
похоже, не уступят  в  свои  зрелые  годы  в  красоте  своим  тезкам.  Мне
доставляло большое удовольствие быть главой семьи. Я страстно мечтал о том
времени, когда смогу взять сыновей на охоту в Выжженные Низины или в поход
по быстрым горным рекам. Пока же я ездил  на  охоту  без  них,  и  гарпуны
многих птицерогов украшали стены моего дома.
     Лоимель, как я уже говорил, оставалась для  меня  чужой.  Не  следует
надеяться, что удастся проникнуть в душу жены столь же глубоко, как в душу
названой  сестры,  но  тем  не  менее,  несмотря   на   соблюдаемую   нами
сдержанность, все же хочется хоть как-то приобщиться  к  внутреннему  миру
того, с кем живешь. Однако мне было доступно только тело Лоимель! Тепло  и
готовность, с которыми она встретила  меня  во  время  нашего  знакомства,
быстро исчезли, и она стала  так  же  холодна,  как  северянки  из  Глина.
Однажды в любовном пылу с губ моих  соскользнуло  "я",  как  когда-то  при
встречах с продажными девками. Моя Лоимель тут  же  дала  мне  пощечину  и
оттолкнула от себя. С каждым годом мы все более удалялись друг от друга. У
нее была своя жизнь, у меня - своя, и через некоторое время мы  уже  и  не
пытались преодолеть разделяющую нас пропасть.  Она  очень  любила  музыку,
обожала купаться и  загорать  на  солнце.  Лоимель  отличалась  фанатичной
набожностью. Мне же нравилось охотиться,  заниматься  спортом,  играть  со
своими мальчиками и, конечно же, работать. Мы изменяли друг другу. Это был
очень холодный брак, однако мы практически не ссорились, так как  не  были
достаточно близки для этого.
     Ноим и Халум были со мной почти все это время, что служило  для  меня
огромным утешением.
     В Судебной Палате мой авторитет и круг обязанностей росли из  года  в
год. Я не получил повышения, и ни на грош не увеличилось жалованье, однако
все в Маннеране знали, что именно я управляю решениями Сегворда.  Я  прямо
наслаждался  неиссякаемым  потоком  "подарков".  Постепенно  Сегворд  стал
передавать свои полномочия мне. Он целые недели проводил в своем имении на
острове в заливе Шумар, а я подписывал и составлял документы от его имени.
Когда мне исполнилось двадцать четыре года, а ему уже было  за  пятьдесят,
он полностью уступил мне свои полномочия. Поскольку  я  не  б