орой прежде никогда не было за  всю
прожитую мною жизнь. Я говорил об этом в один из вечеров своему  названому
брату Ноиму Кондориту. Он ехал в моем краулере и был единственным во  всей
Вселенной, кому я мог говорить о таких вещах.
     - Можно надеяться, что я попаду в охотничью группу септарха, - сказал
я. - Есть причины  думать,  что  меня  пригласят.  Таким  образом  удастся
сократить расстояние между отцом и сыном.
     - Ты - мечтатель, - пожал плечами  Ноим  Кондорит.  -  Ты  витаешь  в
облаках, друг мой.
     - Приятнее было бы услышать слова ободрения от  своего  побратима,  -
обиделся я.
     Ноим был вечным пессимистом. Не обращая внимания на его суровость,  я
считал оставшиеся дни до прибытия к Вратам Саллы. Когда же мы достигли их,
великолепие этого места застало меня врасплох. Все утро  и  еще  несколько
часов после  полудня  мы  взбирались  по  тридцатиградусному  склону  горы
Конгорой.  Казалось,  вечно  придется  ползти  вверх,  а  гора  все  будет
возвышаться над нами. Но тут наша походная колонка  повернула  влево  и...
краулеры один за другим стали исчезать из виду за поворотом дороги.  Когда
подошла  очередь  и  нашего  краулера,  перед  моими   глазами   предстала
удивительная картина. Широкий пролом  в  горной  стене,  как  будто  некая
космическая  рука  выломала  целый  угол  Конгороя.  И  сквозь  пролом   -
ослепительное сияние. Это  были  Врата  Саллы  -  чудесный  проход,  через
который  прошли  наши  предки-переселенцы  после  странствий  в  Выжженных
Низинах. Это было много сотен лет назад.
     Когда  мы  наконец-то  расположились  на  ночлег,  Выжженные   Низины
оставались по-прежнему далеко внизу. Весь следующий день и еще один мы  до
смешного медленно спускались  по  головокружительному  серпантину.  Стоило
чуть-чуть не так выжать какой-либо из рычагов управления  -  и  машина  бы
полетела, переворачиваясь в воздухе, в бесконечную бездну.
     С этой стороны хребта снега уже не было, и скалы выглядели  удручающе
голыми. Впереди повсюду земля была красной. Мы углублялись в пустыню,  где
от каждого вздоха  першило  в  горле.  Звери  с  причудливо  искривленными
туловищами в ужасе разбегались при нашем приближении. На  шестой  день  мы
достигли  охотничьих   угодий.   Перед   нами   простиралось   бесконечное
пространство, изрезанное  выемками,  расположенными  намного  ниже  уровня
моря. Сейчас я нахожусь всего лишь в нескольких часах езды от того места.
     Здесь птицероги устраивают свои гнезда.  Они  весь  день  без  устали
кружат над докрасна обожженной почвой,  выискивая  добычу,  а  в  сумерках
быстро спускаются к земле, совершая сказочные спирали, и залегают в  своих
недоступных логовищах.
     Я оказался в  числе  тех  тринадцати  человек,  которые  должны  были
составить группу септарха. - Везет! - торжественно сказал Ноим, и в глазах
его, так же как и в  моих,  были  слезы.  Уж  он-то  знал,  какие  муки  я
испытываю из-за холодного отношения отца ко мне.
     Перед восходом солнца все девять охотничьих групп двинулись в путь  в
девяти разных направлениях.
     Считается постыдным охотиться на птицерогов поблизости от  их  гнезд.
Птица, как правило, возвращается нагруженной мясом для птенцов  и  поэтому
неуклюжа и легко уязвима. В тот момент она лишена своей обычной  грации  и
мощи. Убить обремененную тяжестью птицу не  так  уж  и  сложно,  и  только
трусливый охотник не погнушался бы это сделать. Я хочу  сказать,  что  вся
прелесть охоты заключается в сопряженных с нею трудностях и риске, а не  в
том,  чтобы  добыть  трофеи.  Когда  мы   охотимся   на   птицерогов,   то
рассматриваем это как  вызов  судьбе,  как  проверку  доблести  и  умения.
Отвратительная же плоть этого создания нам безразлична.
     Итак, охотники выходят на открытые низины,  где  даже  зимнее  солнце
жжет немилосердно, где нет ни деревьев, дающих тень,  ни  родников,  чтобы
утолить жажду. Охотники рассеиваются во все стороны, один -  тут,  двое  -
там, занимая позиции среди голой красной земли и предлагая себя в качестве
добычи птицерогам. Эта птица парит на непостижимой высоте, так высоко  над
головой, что кажется всего лишь  черной  точкой  на  бриллиантовом  куполе
неба. Требуется острейшее зрение, чтобы обнаружить ее, хотя размах крыльев
птицерога вдвое превышает человеческий  рост.  Со  своей  высокой  позиции
птицерог высматривает неосторожных обитателей  пустыни.  Ничто,  сколь  бы
малым оно ни было, не ускользает от его сверкающих глаз. И как  только  он
обнаруживает  подходящую  жертву,  то  начинает  скользить  по  нисходящим
потокам воздуха и, оказавшись на небольшой высоте, делает  серию  яростных
кругов,  как  бы  завязывая  смертный  узел  над  все  еще  ни  о  чем  не
подозревающей жертвой. Круги все уменьшаются, скорость птицы растет,  пока
в конце концов птицерог не превращается в ужасное орудие  смерти,  молнией
вырываясь из-за горизонта. Теперь жертва уже знает, что  ее  ждет,  но  ее
мучения длятся недолго. Грозный шелест могучих крыльев  и  свист  горячего
воздуха предваряют тот миг, когда длинный смертоносный гарпун, растущий из
лобовых костей птицы, находит свою цель и жертва попадает в объятия черных
развевающихся крыльев.
     Охотник надеется, что птицерог,  делая  круги,  опустится  достаточно
низко и, таким образом, попадет в его, охотника,  поле  зрения.  Обычно  у
него дальнобойное оружие, но главное - правильно рассчитать упреждение для
столь дальнего расстояния. Азарт охоты на птицерога и заключается  в  том,
что никто не знает точно, охотником  он  является  или  жертвой,  так  как
птицерога во время его смертоносного бреющего полета нельзя увидеть,  пока
он не атакует жертву.
     И вот я пошел вперед. Вот я стою с рассвета до  полудня.  Солнце,  не
скупясь, греет те места бледной кожи, которые я осмелился ему  подставить.
Я одет в ярко-красный охотничий костюм из мягкой кожи. Время от времени  я
делаю несколько глотков из фляги, но не более, чем  нужно,  чтобы  выжить.
Мне кажется, что на меня обращены взоры моих товарищей, и я не имею  права
проявлять   слабость   у   них   на   виду.   Мы   расположились   двойным
шестиугольником, отец - отдельно от остальных между этими двумя  группами.
Случилось так, что моя позиция ближе всех к нему, но расстояние до него не
менее сотни метров, и поэтому в течение утра септарх  и  я  не  обменялись
даже парой слов. Он стоял твердо, широко расставив  ноги,  и  наблюдал  за
небом, держа наготове ружье. Может, он и пил за время своего ожидания,  но
я лично этого не заметил. Я тоже изучал небеса, пока  не  заболели  глаза,
пока не почувствовал, что яркие горячие лучи будто сверлят мою  голову,  а
кровь, как молот, стучит в затылке.
     Не один раз мне казалось, что я вижу темную черточку тела  птицерога,
а однажды я даже был на грани того, чтобы поспешно  поднять  свое  оружие.
Это навлекло бы на меня позор, потому что нельзя стрелять до тех пор, пока
кто-то первый не закричит,  что  видит  цель,  и  этим  не  закрепит  свой
приоритет. Я не выстрелил, а когда зажмурил глаза и напряг зрение,  ничего
не увидел в небе. Казалось, что в это утро птицероги находятся в  каком-то
другом месте.
     В полдень отец дал сигнал, и  мы  разошлись  по  равнине  на  большее
расстояние друг  от  друга,  сохранив  неизменным  взаимное  расположение.
Вероятно, птицерог полагал, что мы слишком скучены, и поэтому  не  решался
на атаку. Моя новая позиция была сейчас на  вершине  невысокого  земляного
кургана, напоминающего по форме женскую грудь. Стоило занять ее, как страх
объял  меня.  Мне  казалось,  что  с  этой  видной  позиции  я  немедленно
подвергнусь нападению птицерога. Предчувствие было столь сильным, что  мне
с трудом удавалось держаться на ногах. Я  дрожал  и,  чтобы  хоть  немного
ободриться, еще плотнее сжимал ствол своего ружья. Я напрягал свой слух  в
надежде мгновенно обернуться и выстрелить до того, как меня поразит гарпун
птицерога. И тут же я сурово  укорял  себя  за  малодушие,  даже  возносил
благодарение  за  то,  что  Стиррон  родился  раньше  меня,  поскольку  я,
очевидно, непригоден унаследовать бремя септарха. Я напоминал самому себе,
что за последние три года птицерогом  не  был  убит  ни  один  охотник.  Я
спрашивал самого себя: разве это справедливо, что я должен  умереть  таким
молодым, на первой же своей охоте, тогда как другие, подобно  моему  отцу,
охотятся уже тридцать сезонов и ничего с  ними  не  случается?  Я  пытался
докопаться до истоков гнездящегося во мне ошеломляющего страха.  Ведь  все
мои  наставники  не  жалели  сил,  чтобы  приучить  меня  к  мыслям,   что
собственная личность - это бездна и что думать о себе - смертный грех.
     Разве мой отец не подвергается такой же опасности? И разве он, будучи
септархом, и причем прекрасным септархом, не потеряет гораздо больше,  чем
я - всего лишь мальчишка? Таким, и только таким образом мне все же удалось
вышибить страх из души и наблюдать за небом, не думая о  том,  что  гарпун
птицерога уже, может быть,  нацелен  на  мою  спину.  Теперь  былой  страх
казался мне абсурдным. Я мог безбоязненно  стоять  здесь  целыми  сутками,
если бы было нужно. И сразу же я был вознагражден за эту победу над собой:
в неистово раскаленном небе я различил черную парящую черточку,  царапинку
на небесах. На этот раз это  не  было  иллюзией,  мои  юные  глаза  вполне
отчетливо рассмотрели крылья и рог. Другие видят птицу? Имею ли я право на
попытку? Если я убью ее, септарх похлопает меня по спине  и  назовет  меня
своим лучшим сыном? Все остальные охотники соблюдали тишину...
     - Объявляется заявка, - торжествующе закричал я, поднял ружье и  стал
прицеливаться,  вспоминая  то,  чему  меня  учили,  дав  волю  подсознанию
произвести расчет  упреждения,  прицелиться  и  выстрелить  одним  быстрым
импульсом,  прежде  чем  интеллект  своей  нерешительностью  не   испортит
интуитивные действия.
     И за мгновение до того, как я послал  свой  выстрел  вверх,  раздался
неожиданный крик слева. Я выстрелил,  совсем  не  целясь,  и  стремительно
повернулся в ту сторону, где находился  отец.  Он  наполовину  был  закрыт
туловищем другого птицерога, который пропорол ему тело от живота до спины.
В воздухе клубились красные песчинки, поднятые с земли  яростными  ударами
крыльев птицы, пытающиеся взлететь со своей  жертвой.  Но  птицерог  не  в
силах поднять человека, хотя это вовсе  не  предотвращает  возможность  их
нападения на людей.
     Я побежал, чтобы помочь септарху. Он все  еще  кричал.  Я  видел  его
руки, вцепившись в костлявое горло хищника. Когда же я подбежал к отцу - я
был первым, - он лежал, неподвижно распростершись, а птица все еще яростно
била его своим рогом, накрыв тело, как черным плащом. Я  выхватил  кинжал,
срезал птицерогу голову и, отшвырнув  ногой  труп  птицы,  начал  отчаянно
вырывать чудовищный гарпун  из  тела  мертвого  септарха.  Теперь  ко  мне
присоединились и другие. Когда я отошел от отца, они сомкнули  плечи  так,
чтобы я не видел его труп, а затем, к моему явному  неудовольствию,  упали
на колени передо мной и засвидетельствовали свое почтение.
     Но, конечно же, Стиррон, а не я, стал септархом Саллы. Его  коронация
была великим событием, поскольку он, хотя и  был  еще  молод,  должен  был
стать  главным  септархом  провинции.  Остальные  шесть  септархов   Саллы
приехали в столицу - только  в  таких  случаях  их  можно  было  лицезреть
одновременно всех вместе, - и долгое время продолжались пиры и шествия  со
знаменами под звуки труб. Стиррон был в  центре  событий,  а  я  где-то  в
стороне, как и следовало  ожидать,  хотя  от  этого  у  меня  складывалось
впечатление, что я подручный конюха,  а  не  принц.  Как  только  Стиррона
возвели на трон, он предложил мне титулы, землю и  власть,  но  фактически
ожидал, что я не приму всего этого, и я не принял.
     Если только септарх не  убог  умом,  его  младшим  братьям  лучше  не
оставаться вблизи него и не пробовать помочь ему править, потому что такая
помощь зачастую оказывается нежеланной. У меня  не  было  живых  дядек  со
стороны отца, и мне было все равно, что будут  говорить  обо  мне  сыновья
Стиррона, поэтому я постарался побыстрее убраться  из  Саллы,  как  только
закончился траур.
     Я переехал  в  Глин,  на  родину  моей  матери.  Здесь,  однако,  все
сложилось не в мою пользу, и  уже  через  несколько  лет  я  вынужден  был
перебраться в насыщенную тяжелыми влажными испарениями провинцию Маннеран,
где женился, произвел на свет двух сыновей и стал  принцем  не  только  по
имени... Я жил здоровым и счастливым, пока не наступила пора перемен.



                                    6

     Пожалуй, нужно сказать несколько слов о географии моей планеты.
     На нашей планете Борсен - пять материков. В  этом  полушарии  -  два:
Велада и Шумара, то есть Северный и Южный.  Нужно  долго  плыть  по  морю,
чтобы из любой точки Велады или  Шумары  добраться  до  материков  другого
полушария, носящих названия Умбис, Дабис, Тибис, то есть  Первый,  Второй,
Третий.
     Об этих  трех  дальних  землях  я  могу  рассказать  вам  лишь  очень
немногое. Они впервые были обследованы около семисот лет тому назад  одним
из   септархов   Глина,   который   поплатился   жизнью   за   эту    свою
любознательность. С тех пор за все прошедшее время там  не  побывало  даже
пяти экспедиций. В том полушарии люди  не  живут.  Умбис,  говорят,  очень
похож на Выжженные Низины, но его  природа  еще  скуднее.  Во  многих  его
местах из  земли  вырываются  факелы  золотистого  пламени.  Дабис  покрыт
джунглями и болотами, источающими  ядовитые  испарения,  что  чревато  для
человеческого организма жестокой, изматывающей лихорадкой. Когда-нибудь на
Дабис   будут   совершать   опустошительные   набеги   смельчаки-охотники,
поскольку, как я  слышал,  там  множество  опасных  зверей.  Тибис  покрыт
льдами.
     Мы не являемся расой, зараженной тягой к странствиям. Сам  я  никогда
не  стал  бы  путешествовать,  если  бы   к   этому   меня   не   вынудили
обстоятельства. И хотя кровь древних землян течет в  наших  жилах,  а  они
были бродягами, чья одержимость гнала их в  необъятные  космические  дали,
мы, жители Борсена, стараемся оставаться поближе к дому. Даже я, в  чем-то
отличный от своих  соплеменников,  особенно  образом  мыслей,  никогда  не
стремился повидать  заснеженные  пространства  Тибиса  или  ядовитые  топи
Дабиса, кроме, вероятно,  того  времени,  когда  был  ребенком  и  мне  не
терпелось увидеть все на свете. Для нас считается крупным событием поездка
из Саллы в Глин, и очень мало тех, кто пересек материк, не  говоря  уже  о
том, чтобы отважиться поехать на Шумару, как это сделал я.
     Как это сделал я!
     Материк Велада является колыбелью нашей цивилизации. Формой он  похож
на  гигантский  прямоугольник  с  закругленными   краями.   Два   огромных
У-образных  выреза  внедряются  в  его  периферию  вдоль  всего  северного
побережья.  Посредине  расположен   Полярный   залив,   а   на   юге,   на
противоположном побережье,  -  залив  Шумар.  Между  двумя  этими  водными
пространствами лежат Низины, так называют  впадину,  которая  простирается
через весь материк с севера на юг. Нет  такой  точки  в  Низинах,  которая
находится над уровнем моря, выше восьми метров,  зато  множество  мест,  в
особенности в Выжженных Низинах, которые расположены намного  ниже  уровня
моря.
     На севере Низины называют Вымерзшими, поскольку они покрыты нетающими
льдами. Здесь никогда не жил человек. Однако влияние севера  не  проникает
далеко в глубь нашего материка. К югу от Вымерзших Низин лежат необозримые
Выжженные Низины, где почти отсутствует вода и  где  всегда  яростно  жжет
солнце. Две идущие с севера на юг горные системы не пускают туда ни  одной
тучки,  а  с  горных  склонов  не  стекают  ни  реки,  ни   ручьи.   Почва
ярко-красная, перемежающаяся  отдельными  желтыми  полосами.  В  Выжженных
Низинах  произрастает  несколько  разновидностей   низкорослых   растений,
неизвестно откуда берущих питательные вещества, зато  здесь  много  разных
животных, причем причудливых, деформированных, малопривлекательных на вид.
     В южной оконечности Выжженных Низин расположена глубокая, тянущаяся с
востока на запад  долина,  пересечь  которую  можно  только  за  несколько
дневных переходов. А за  нею  лежит  небольшая  местность,  известная  под
названием Влажные Низины. Насыщенные влагой ветры, дующие с залива  Шумар,
встречаются на своем пути с горячими яростными  ветрами  Выжженных  Низин.
Сгущающиеся  тучи  сбрасывают  здесь  свою  влагу,  благодаря  чему  земля
покрывается пышной, буйной растительностью. Эти ветры никогда не проникают
в Выжженные Низины. В отличие от Вымерзших Низин сюда забредают охотники и
те, кто путешествует по местам, расположенным между западным  и  восточным
побережьями. Во Влажных Низинах живет несколько  тысяч  фермеров,  которые
выращивают здесь  экзотические  фрукты  для  горожан.  Мне  говорили,  что
непрестанный дождь привел к гниению душ этих людей. У них  нет  каких-либо
правительственных учреждений,  и  наши  обычаи  самоотречения  соблюдаются
здесь плохо.
     Я был бы сейчас среди них, если бы только  мог  проскользнуть  сквозь
кордоны, расставленные моими врагами к югу от этого места.
     Низины обрамляют две обширные горные системы: Хашторы  на  востоке  и
Трайшторы на западе.  Горы  тянутся  от  северного  побережья  Велады,  от
берегов Северного Полярного моря, и  идут  на  юг,  постепенно  изгибаясь,
внутрь  материка.  Эти  две  горные  системы  обязательно  бы  встретились
где-нибудь неподалеку от залива Шумар, если  бы  их  не  разделяло  ущелье
Стройн, через которое влажные ветры проникают во Влажные Низины  с  залива
Шумар. Горы настолько высоки, что задерживают все ветры и дождевые облака.
Поэтому склоны их, обращенные внутрь материка, лишены растительности, зато
склоны со стороны океанов очень плодородны.
     Население материка Велада сосредоточено вдоль прибрежных полос  между
океанами и горами. В большинстве этих мест почва очень тощая, неурожайная,
поэтому нам трудно обеспечить себя  всей  необходимой  пищей  и  постоянно
приходится бороться с голодом.
     Часто меня удивляет,  почему  наши  предки,  попав  на  эту  планету,
избрали для поселения Северный  материк.  Заниматься  сельским  хозяйством
было бы намного легче на соседнем материке, то  есть  на  Шумаре,  и  даже
болотистый Дабис мог бы предложить людям гораздо больше жизненных удобств.
Вероятно, дело в том, что предки наши были суровыми  и  требовательными  к
себе людьми, которые получали  удовлетворение  от  непрестанной  борьбы  с
природой и боялись избаловать своих детей, поселившись в таких местах, где
жизнь была бы недостаточно тяжелой. Берега материка Велада нельзя признать
совсем уж непригодными для обитания, равно  как  и  трудно  счесть  вполне
благоприятными для жизни человека. Поэтому-то наши предки  и  выбрали  эти
места. О  справедливости  такого  предложения  свидетельствует,  в  первую
очередь, то, что в наследство от древних нам достался взгляд на  удобства,
как на грех, и на досуг, как на проявление порочности.
     Мой побратим Ноим, однако,  считает,  что  первые  поселенцы  избрали
Веладу только потому, что здесь случилось сесть  их  звездолету.  Истратив
все свои силы на то, чтобы пересечь необозримые просторы космоса,  они  не
нашли в себе энергии на поиски лучшего места для поселения. Я сомневаюсь в
этом, подобное утверждение весьма красноречиво  характеризует  иронический
склад ума моего побратима.
     Прибывшие сюда первыми обосновали на  западном  побережье,  в  месте,
которое мы сейчас называем Трайш, то есть Земля  Обетованная.  Численность
населения росла быстро, и  поскольку  это  было  упрямое  и  несговорчивое
племя, раскол произошел довольно быстро: то  одна  его  часть,  то  другая
откалывалась от п