авая
рука.
     Поток моих слов иссяк, и  исповедник  не  сделал  ни  единой  попытки
помочь  ему  возобновиться.  Он  прошептал  слова   отпущения   грехов   и
отвернулся. Все кончилось. Я почувствовал, что очистился, что с души  моей
сошли  муть  и  шлак.  Изумительная  патетика  этого  момента  была  столь
впечатляющей, что я едва ли осознавал окружающие меня грязь и  запустение.
Исповедальня стала волшебным местом, а  исповедник  озарился  божественной
красотой.
     - Подымитесь, - произнес он, подталкивая меня носком своей  сандалии.
- Можете отправляться в свое путешествие.
     Звук его надтреснутого голоса погубил все очарование. Я встал и  пока
тряс головой, как бы  не  веря  во  вновь  обретенную  легкость  мышления,
исповедник стал потихоньку выталкивать меня. Он уже больше не боялся меня,
этот уродливый человечек. Не боялся, даже несмотря на  то,  что  я  -  сын
септарха, а силы моей хватило бы убить его одним движением  руки.  Зная  о
моей трусости, о запретном вожделении к Халум, о всем том низком, что было
в  моей  душе,  он,  при  всем  своем  ничтожестве,  почувствовал  ко  мне
пренебрежение. Ни один человек, только что исповедавшийся,  не  может  уже
пугать своего исповедника.
     Когда я вышел на улицу, дождь лил сильнее. Ноим, нахмурившись,  сидел
в кабине, прижавшись лбом к рулевому рычагу. Он поднял глаза и похлопал по
запястью, давая понять, что я слишком много времени уделил пустякам.
     -  Почувствовал  себя  лучше,  когда  твой  пузырь  стал  пустым?   -
саркастически заметил он.
     - Что? - не понял я.
     - Хотел спросить, как ты себя чувствуешь, когда твой душевный  пузырь
стал пустым, - засмеялся Ноим.
     - Не кажется ли тебе, Ноим, что это довольно-таки непристойная фраза,
- обиделся я.
     - Когда терпение испытывается слишком  долго,  невольно  можно  стать
богохульником.
     Он надавил на стартер, и мы покатили дальше. Вскоре  мы  уже  были  у
древних стен Саллы. Четверо  угрюмых  стражников,  стоящих  у  ворот,  над
которыми возвышалась  сторожевая  башня  (кстати,  ворота  эти  назывались
Воротами Глина), не удостоили нас своим вниманием.
     Ноим проехал через ворота мимо плаката, приглашающего нас на  Главное
Шоссе Саллы. Окрестности Саллы быстро исчезли из виду. Мы  устремились  на
север, в Глин.



                                    13

     Главное Шоссе Саллы проходит через наши  лучшие  сельскохозяйственные
районы,  богатую  и  плодородную  равнину  Нанд,  которая   каждую   весну
покрывается слоем земли,  безжалостно  смытой  в  районах  Западной  Саллы
вспучившимися  от  селевых  потоков  ручьями  и  горными   реками.   Из-за
попустительства септарха округа Нанд, печально знаменитого скряги, Главное
Шоссе  содержится  в  отвратительном  состоянии.   Так   что,   как   шутя
предсказывала Халум, мы едва не захлебнулись в грязи. Для нас было благом,
когда равнина Нанд закончилась и мы очутились в Средней Салле,  где  почва
представляет собой смесь камней и песка, и народ питается сорной травой  и
тем, что удается выловить в море. Краулеры - весьма  необычное  зрелище  в
Северной Салле. Дважды нас забрасывали камнями  голодные  и  злые  жители,
которые воспринимали как личное оскорбление стремительную езду на  машинах
по их несчастной земле. Но, во всяком случае, дорога здесь  была  свободна
от грязи.
     Войска отца Ноима располагались в самой дальней части Северной Саллы,
на более низком берегу реки Хаш - самой  величественной  из  рек  материка
Велада. Она  берет  свое  начало  из  сотни  мелких  ручьев,  стекающих  с
восточных склонов горной гряды Хаштор в северной части Западной Саллы. Эти
ручьи сливаются среди  холмов  в  быстрый  поток,  пенящийся  и  бурлящий,
который врывается в узкий гранитный каньон, образуя в нем каскад из  шести
водопадов. Вырываясь на равнинные просторы, Хаш течет  более  спокойно  на
северо-восток, становясь все шире и шире и раскидываясь, в  конце  концов,
поистине величаво: его могучая дельта  прорезается  восемью  впадающими  в
океан рукавами. Быстрая западная часть Хаша является границей между Саллой
и Глином. Спокойное восточное русло отделяет Глин от Крелла.
     По всей своей длине великая река не имеет мостов.  Казалось  бы,  нет
особой нужды строить укрепления по ее берегам  для  защиты  от  набегов  с
противоположного берега. Однако много раз за историю  существования  Саллы
воинственные  жители  Глина  пересекали  на  лодках  Хаш,  и  неоднократно
вооруженные отряды из Саллы отправлялись опустошать Глин.  Взаимоотношения
между Глином и Креллом сложились ничуть не счастливее. Поэтому вдоль всего
Хаша устроены военные форты и генералы, подобно Луинну Кондориту, проводят
всю свою жизнь, вглядываясь в окутывающий реку туман,  чтобы  своевременно
засечь появление неприятеля.
     В лагере отца Ноима я сделал небольшую  остановку.  Генерал  Кондорит
совсем не похож на  Ноима.  Лицо  этого  крупного  мужчины,  изборожденное
морщинами, напоминало контурную карту каменистой  Северной  Саллы.  За  те
пятнадцать лет, что он провел здесь, не было ни одной существенной  стычки
вдоль охраняемой им границы, и,  мне  кажется,  эта  невольная  праздность
охладила его душу. Он говорил  мало,  часто  хмурился,  отзывался  на  все
горьким ворчаньем и быстро уходил от разговора, погружаясь в задумчивость.
Должно быть, он мечтал о войнах. Без сомнения, всякий раз, когда он глядел
на реку, ему хотелось, чтобы на ней показались плоты с вооруженными людьми
из Глина. Поскольку патрульную службу несли  и  на  берегу,  принадлежащем
Глину, удивительно, что  пограничникам  удавалось  преодолевать  искушение
нарушить границу просто так, от скуки, тем самым втянув наши государства в
бессмысленный конфликт.
     Здесь  нам  было  откровенно  скучно.   Даже   Ноиму,   испытывающему
естественную сыновнюю привязанность к отцу, не о чем было говорить с  ним,
а для меня генерал был просто чужим человеком.
     Я сказал Стиррону, что буду у Луинна Кондорита до первого снега, и не
собирался нарушать данное ему  слово.  Но,  к  счастью,  оставаться  здесь
пришлось совсем недолго. На севере  зима  приходит  рано.  На  пятый  день
нашего пребывания  в  гостях  у  генерала  в  воздухе  закружились  первые
снежинки, что освободило меня от наложенного на себя обета.


     В трех местах между пристанями,  если,  конечно,  не  велись  военные
действия, ходили паромы, связывающие Саллу с Глином. И вот в  одно  хмурое
утро Ноим подвез меня к одному из причалов.  Мы  торжественно  обнялись  и
стали прощаться. Я обещал незамедлительно сообщить  свой  адрес  в  Глине,
чтобы он мог держать меня в курсе событий, происходящих в Салле. Он обещал
присмотреть и за Халум. Мы с неопределенностью говорили о том,  когда  все
трое сможем встретиться. Возможно, они навестят меня в Глине  в  следующем
году, а может быть, мы вместе отправимся на  лето  в  Маннеран.  Однако  в
голосах наших не было уверенности, когда мы обсуждали этих планы.
     - Этот день разлуки не должен был бы  наступить  никогда,  -  заметил
Ноим с горечью.
     - Но ведь разлука ведет к встречам, - беспечно ответил я.
     - Ты бы, наверное, все-таки мог прийти к  некоторому  взаимопониманию
со своим братом, Кинналл...
     - На это никогда не было надежды!
     - Стиррон с теплотой говорил всегда о тебе. Что, он не был искренним?
     - Сейчас-то он искренен, да. Но пройдет  совсем  немного  времени,  и
сначала для него станет неудобным, что брат живет рядом с ним, а  затем  и
вовсе невозможным. Септарх спит лучше, когда поблизости нет потенциального
соперника, связанного с ним кровными царственными узами.
     Паром позвал меня воем сирены.
     Я схватил руку Ноима,  и  мы  распрощались  окончательно.  Последними
моими словами были:
     - Когда увидишь септарха, скажи ему, что брат очень любит его.
     Я взошел на паром.
     Через реку переехали очень быстро. Прошло меньше часа, а я уже  стоял
на чужой для меня земле Глина. Иммиграционные власти сначала обращались со
мной довольно грубо, но оттаяли при виде моего паспорта, ярко-красный цвет
которого означал мою принадлежность к  аристократии.  К  тому  же  золотая
полоса, наискосок пересекавшая этот документ, свидетельствовала о том, что
я из семьи септарха. Мне  тотчас  выписали  визу  на  неопределенный  срок
пребывания. Чиновники подобного рода - большущие сплетники. Без  сомнения,
как  только  я  вышел  из  конторы,  они  передали  по   телефону   своему
правительству срочное сообщение о том, что  принц  Саллы  находится  в  их
округе,  и,  полагаю,  чуть  позже   эта   новость   уже   была   известна
дипломатическим представителям  Саллы  в  Глине,  которые  незамедлительно
передали ее моему брату - к очевидному его неудовольствию.


     Напротив таможни находилось отделение Договорного банка  Глина,  и  я
обменял там свои деньги на купюры нашего северного соседа. Затем  я  нанял
водителя, который отвез меня на север, в столицу, имеющую название  Глейн.
Путь до Глейна занял полдня.
     Дорога была узкой и извилистой и  пересекала  унылую  местность,  где
дыханием зимы давно уже смело последние листья с деревьев. Повсюду  лежали
сугробы грязного снега. Провинция Глин богата лесами. Она основана  людьми
пуританского склада, которые сочли жизнь в  Салле  легкой.  Очевидно,  они
почувствовали, что, оставшись на родной  земле,  вполне  смогут  поддаться
искушению и в чем-то отступить от  Завета.  Переселенцы  пересекли  Хаш  и
обосновались на севере. Суровый народ, населяющий провинцию  Глин,  создан
для тяжелого труда. Как ни бедно сельское хозяйство Саллы, урожаи на полях
Глина раза в два, если не больше, хуже, чем у  нас.  Главными  источниками
существования   местного   населения   издавна    были    рыбная    ловля,
ремесленничество, хитроумные торговые сделки и пиратство. Не будь моя мать
родом из Глина, я бы никогда не избрал это место для своего  добровольного
изгнания. Однако мои родственные связи ничего хорошего мне не принесли...



                                    14

     Ночь я провел в Глейне. Этот город, подобно Салле,  обнесен  стенами,
но в остальном мало похож на нее. Салла несет на себе отпечаток  изящества
и могущества. Здания в нашей столице построены из камня (черного  базальта
и розового гранита, добываемых в горах), улицы  широки,  благоустроенны  и
содержатся в чистоте,  по  ним  прогуливается  роскошная  толпа.  Если  не
считать  нашего  обычая  вместо  окон  делать  узкие  щели,  Салла-Сити  -
открытое,  привлекательное  место,  архитектура   которого   являет   миру
дерзновенность и самобытность ее жителей.
     Зато этот мерзкий Глейн!.. О!
     Глейн выстроен из грязно-желтого кирпича,  лишь  кое-где  отделанного
жалким розовым песчаником, крошащимся на мелкие  кусочки  при  малейшем  к
нему прикосновении. В этом городе нет улиц! Одни переулки.  Дома  теснятся
друг к другу, будто боясь, что нечто нежелательное  попытаться  впихнуться
между ними, стоит им только ослабить свою бдительность.  Проспекты  Глейна
по благоустройству нельзя сравнить даже  с  водосточными  канавами  Саллы.
Архитекторы Глина создали город в расчете разве что на неприхотливый  вкус
исповедников, поскольку все в нем кривобокое, неправильной формы, неровное
и грубое. Мой брат, который как-то  побывал  в  Глейне  с  дипломатической
миссией, описал этот город, не жалея черных красок, но  тогда  я  посчитал
его слова просто проявлением псевдопатриотизма. Теперь же я убедился,  что
Стиррон был еще довольно мягок в своих оценках.
     Да  и  обитатели  Глейна  не  лучше  своего  города.  В   мире,   где
подозрительность и скрытность являются божественными добродетелями,  можно
ожидать,  что  готовность  к  отказу  от  тех  или  иных  жизненных   благ
расценивается как воплощение моральной чистоты. Однако  я  обнаружил,  что
добродетельность обитателей  Глейна  наложила  на  них  крайне  неприятный
отпечаток: темная одежда, хмурый вид, черные души, неприступные,  скрытные
сердца. Даже речь свидетельствует об их душевной замкнутости. Язык в Глине
тот же, что и в Салле, если не считать особенностей произношения некоторых
звуков. Но это не смущало меня, зато  ужас  вызывал  их  синтаксис:  слова
слагались в предложения так, что говорящий  нарочито  демонстрировал  свое
самоуничтожение. Мой водитель - парень был родом не из этих мест и казался
мне настроенным дружелюбно - доставил меня в гостиницу, где, как он думал,
я найду достойный прием. Когда я вошел и сказал: "Нужна комната на ночь и,
возможно, еще на несколько дней", - хозяин гостиницы со злобой взглянул на
меня, как будто я сказал: "Мне (!) нужна комната", - или что-нибудь, столь
же непристойное.  Позже  я  обнаружил,  что  даже  наши  обычные  вежливые
неопределенно-личные   высказывания   кажутся    северянину    проявлением
неслыханного тщеславия. Я не  должен  был  говорить:  "Нужна  комната...".
Требовалось спросить: "Есть ли здесь свободная комната?". В  ресторане  не
следовало говорить: "Пообедать  можно  тем-то  и  тем-то",  а  нужно  было
сказать: "Вот блюда, которые  выбраны".  И  так  далее  и  тому  подобное.
Короче, во избежание  категоричности  высказывания  в  речи  использовался
только затруднительный для говорящего страдательный залог, чтобы  избежать
греха, заключающегося в публичном  объявлении  факта  своего  собственного
существования.
     Из-за моего неведения хозяин отвел мне самую плохую комнату и заломил
за нее вдвое больше обычного тарифа. По моей манере говорить он опознал во
мне уроженца Саллы. Зачем же ему быть со  мной  любезным?  Но,  подписывая
контракт, я вынужден был показать хозяину свой паспорт. Когда  он  увидел,
что его гостем является принц, то едва  не  задохнулся  от  изумления.  Он
настолько смягчился, что спросил: не угодно ли, чтобы в  комнату  прислали
вино, а может быть, и веселую девушку?
     Я согласился выпить вина, но отказался от девушки, потому что был еще
очень молод и чересчур  боялся  тех  болезней,  которые  могли  таиться  в
чужеземной плоти. В тот вечер я одиноко сидел в своей  комнате,  наблюдая,
как падает снег за окном, и ощущая себя, как никогда прежде, изолированным
от всех людей.
     Как никогда прежде...



                                    15

     Прошло больше недели, и я, наконец, решился созвониться с родней моей
матери. Каждый день, туго завернувшись в плащ от ветра, я часами бродил по
городу, удивляясь уродству как людей, так и  зданий.  Я  нашел  посольство
Саллы и, стараясь оставаться незамеченным, подолгу стоял  возле  него,  не
желая, однако, заходить внутрь. Это  угрюмое  приземистое  здание  как  бы
незримо связывало меня с родной землей. Я покупал  груды  дешевых  книг  и
читал их до глубокой ночи, чтобы получше разузнать  о  жизни  в  избранной
мной провинции. Здесь была и история Глина, и путеводитель  по  Глейну,  и
эпические произведения, посвященные основанию первых поселений к северу от
Хаша... и многое другое. Я растворял свое одиночество в вине - но не в том
напитке, которое  производили  в  Глине  и  называли  здесь  вином.  Разве
виноградная лоза могла произрастать в такой стуже? Я пил доброе золотистое
сладкое вино Маннерана, которое ввозилось сюда в огромных бочках.
     Спал я плохо. В одну из ночей мне приснилось, что Стиррон умер и меня
разыскивают. Несколько раз в своих снах  я  видел,  как  птицерог  убивает
отца. Это сновидение до сих пор преследует меня - я постоянно вижу его  по
два-три раза за год. Я писал длинные письма Халум и Ноиму и рвал  их,  так
как они были пропитаны жалостью к самому  себе.  Я  написал  также  письмо
Стиррону, умоляя простить за мое бегство. Но и это письмо я порвал.  Когда
уже ничто не могло меня утешить,  я  попросил  хозяина  прислать  девушку.
После ее визита я добрый час отмывался, однако на  другой  вечер  попросил
прислать другую. Не церемонясь с ними, я всем своим телом и  душой  кричал
"я", "мне", "я", "мне", будто  был  на  исповеди.  Я  даже  несколько  раз
произносил эти слова вслух. Правда, потом меня  преследовали  страхи,  что
хозяин гостиницы обвинит меня в непристойном поведении, однако при встрече
он так ничего и не сказал. Даже в Глине с  девушками  подобного  сорта  не
требуется проявлять вежливость - только такой вывод можно было сделать  из
всего происшедшего.
     Вот так я тратил деньги в столице  пуританского  Глина,  бражничая  и
распутничая. Когда  я  стал  задыхаться  от  собственной  праздности,  то,
переборов   застенчивость,   направился   на   поиски   своих    глейнских
родственников.
     Моя мать была дочерью старшего септарха Глина. Он,  как  и  его  сын,
наследовавший трон, уже умерли. На  престоле  сейчас  находился  племянник
моей матери, Труис. Мне казалось преждевременным просить покровительства у
моего царственного  кузена.  Труис,  являясь  правителем  Глина,  вынужден
считаться не только с родством, но  и  с  государственными  интересами,  и
возможно, он не захочет оказать помощь сбежавшему брату старшего  септарха
Саллы, чтобы не ухудшать межгосударственных  взаимоотношений.  Но  у  меня
была тетка Ниолл, младшая сестра матери, которая в  свое  время  частенько
бывала у нас в Салла-Сити и с любовью  нянчилась  со  мною,  когда  я  был
ребенком. Не поможет ли она мне?


     Ее брак как бы символизировал союз власти с  богатством.  Муж  тетки,
маркиз Хаш, пользовался огромным влиянием при  дворе.  Он  -  в  Глине  не
считалось  неподобающим   для   аристократов   заниматься   коммерцией   -
контролировал деятельность богатейшей посреднической палаты. Такие  палаты
были чем-то вроде банков, но в несколько ином духе. Они одалживали  деньги
разбойникам, купцам,  промышленникам,  но  под  убийственные  проценты,  и
всегда  завладевали  частью  прав  собственности  на  то   дело,   которое
субсидировали. Таким образом, они незаметно просовывали  свои  щупальца  в
сотни организаций и добились невообразимого влияния в экономике.  В  Салле
посреднические палаты были запрещены еще столетие назад, но  в  Глине  они
преуспевали, став едва  ли  не  еще  одним  правительственным  органом.  Я
недолюбливал такую систему хозяйствования, но предпочитал присоединиться к
ней, чем начать попрошайничество.
     В гостинице я разузнал, как пройти к дворцу  маркиза.  По  стандартам
Глина  это  было  довольно  внушительное  здание.   К   главному   корпусу
присоединялись  два  крыла.  Рядом  находилось   гладкое,   как   зеркало,
искусственное озеро. Я не пытался сразу же проникнуть внутрь, а приготовил
записку, в которой уведомлял  маркиза,  что  его  племянник  Кинналл,  сын
септарха  Саллы,  находится  в  Глейне  и  милостиво  испрашивает  у  него
аудиенцию. Найти его можно в такой-то гостинице. Я вернулся в номер и стал
ждать. На третий день хозяин гостиницы с  выпученными  от  страха  глазами
вошел в мою комнату, чтобы сказать, что  меня  ждет  посетитель  в  наряде
придворного маркиза Хаша. Ниолл выслала за мной машину. Меня отвезли в  ее
дворец, где все было намного богаче, чем снаружи, и  она  приняла  меня  в
большом  зале,  искусно  обставленном   зеркалами   таким   образом,   что
создавалась иллюзия бесконечности.
     Она сильно постарела за те шесть или семь лет с тех пор, как я  видел
ее  в  последний  раз.  Но  мое  удивление  при  виде  ее  седых  волос  и
морщинистого лица не шло ни в какое сравнение с ее изумлением,  что  я  за
столь  короткое  время  превратился  из  крошечного  ребенка  в  огромного
мужчину. Мы обнялись по обычаю Глина, касаясь друг друга только  кончиками
пальцев. Она принесла свои соболезнования по случаю смерти  моего  отца  и
извинения за то, что не посетила церемонию коронации Стиррона.  Затем  она
спросила, что  привело  меня  в  Глин.  Я  объяснил  причины  моего  здесь
прибывания, и тетушка не выказала при этом удивления. "Намерен ли я  здесь
обосноваться на постоянную жизнь?" - Я  ответил,  что  да.  "И