ую  сестру,  но  при  этом  старался  не
встречаться с ними взглядом. Столь острым было ощущение вины. То же  самое
было и в Судебной Палате. Все взгляды моих подчиненных, казалось, обвиняли
меня. "Вот,  Кинналл  Дариваль,  который  обнажил  все  наши  тайны  перед
землянином  Швейцем!  Посмотрите  на  этого  самообнажающегося  из  Саллы,
затесавшегося среди нас! Почему  он  еще  не  задохнулся  от  собственного
зловония?"
     Я замкнулся  в  себе,  но  работа  не  клеилась.  Какой-то  документ,
относящийся к одной из сделок Швейца, попал ко мне на стол,  и  отвращение
охватило меня. Мысль о том, что я еще когда-нибудь окажусь с ним  лицом  к
лицу, ужаснула меня. Я запросто мог аннулировать его визу на проживание  в
Маннеране, пользуясь властью верховного судьи, но это было слишком  дурной
платой за его доверие ко мне. И  все  же  я  был  готов  сделать  это,  но
устыдился и взял себя в руки.
     На третий день после моего возвращения, когда  даже  мои  дети  стали
догадываться, что  со  мной  творится  что-то  неладное,  я  отправился  в
Каменный Собор искать утешения у своего исповедника Джидда.
     Был душный  знойный  день.  В  воздухе  стояла  горячая  влага.  Даже
солнечный свет был какого-то необычного  цвета:  почти  белый,  и  древние
черные камни собора отбрасывали ослепительные блики, как будто  стены  его
были выложены стеклянными  призмами.  Но  внутренние  залы  были  темными,
тихими, холодными. Клетушка Джидда,  устроенная  возле  огромного  алтаря,
была гордостью Собора. Он ждал меня, уже почти  полностью  облачившись.  Я
всегда ценил его рабочее время и  потому  заранее  уведомил  его  о  своем
приходе. Договор был уже готов. Я быстро подписал его и вручил  священнику
гонорар. Этот Джидд был ничуть не  привлекательнее  других  представителей
его ремесла, но тогда мне даже  доставляла  наслаждение  его  уродливость:
кривой шишковатый нос, узкие длинные губы,  глубоко  посаженные  глазки  и
оттопыренные уши. Но зачем смеяться над этим?  Я  ведь  надеялся,  что  он
исцелит меня. А целители - святые люди. "Дай мне то, что больше всего  мне
нужно, Джидд, и я благословлю твое безобразное лицо".
     - Под чье покровительство вы отдаете себя, исповедуясь? - спросил он.
     - Бога прощения.
     Он дотронулся до выключателя. Простые  свечи  не  устраивали  Джидда.
Янтарный свет прощения, исходящий из спрятанной  где-то  газовой  горелки,
наполнил комнату. Джидд поставил  меня  перед  зеркалом  и  объяснил,  как
смотреть на свое отражение, в свои собственные глаза. Но на меня  смотрели
глаза незнакомца. Капли пота текли по лицу и исчезали в бороде.  "Я  люблю
тебя", - сказал я мысленно этому чужому лицу. Любовь к другим начинается с
любви к себе. Громада Собора давила на меня. Я боялся, что  своды  потолка
раздавят меня. Джидд произнес предваряющие слова. В них не было ничего  от
любви. Он приказал мне открыть свою душу перед ним.
     Я запнулся. Язык отказался повиноваться  мне.  Я  проглотил  слюну  и
попытался откашляться. Затем нагнулся и прижался лбом  к  холодному  полу.
Джидд дотронулся до моего плеча и пробормотал слова утешения. Мы во второй
раз произнесли начальные слова ритуала. Теперь я уже более  гладко  прошел
через  предварительные  действия,  и  когда  он  велел  мне  говорить,   я
заговорил, хотя это скорее напоминало чтение чужого текста.
     - Несколько дней тому назад посетил  тайное  место  с  другим,  и  мы
вместе  приняли  лекарство  с  Шумара,  которое  распечатывает  душу.   Мы
предались самообнажению, но теперь ощущается раскаяние за содеянный грех и
нужда в прощении его.
     Джидд задохнулся от изумления,  а  удивить  исповедника  -  это  надо
постараться. Видя его изумление, я замолчал, но Джидд быстро взял  себя  в
руки, начал вкрадчиво  уговаривать  меня  продолжать,  и  через  несколько
секунд мне удалось разжать челюсти и выплеснуть все, что было на  душе.  Я
рассказал о моих ранних беседах со Швейцем о  наркотике  (не  называя  его
имени; хоть я доверял Джидду и знал, что он не нарушит тайну  исповеди,  я
чувствовал, что не  получу  большего  душевного  успокоения,  если  открою
кому-нибудь имя своего сотоварища по греху). О том, как я принял  наркотик
на вилле. О моих ощущениях, им вызванных. Об исследовании  духовного  мира
Швейца, произведенных мной. О его проникновениях в мою душу.  О  возникшей
глубокой привязанности друг к другу, когда произошло наши души слились.  О
моем  отречении  от  Завета  под  действием   лекарства.   О   неожиданной
убежденности, что  наше  самоотрицание  -  катастрофическая  ошибка  нашей
культуры. Об интуитивном понимании того, что мы должны отказаться от нашей
разобщенности и наводить мосты над пропастью, отделяющей  каждую  личность
от остального человечества. Я также  сознался  в  том,  что  барахтался  в
наркотике ради того, чтобы потом проникнуть в душу Халум. Для  исповедника
мое вожделение к названой сестре уже не было неожиданностью. И я продолжал
рассказывать о душевном расстройстве,  которое  испытал  после  того,  как
прекратилось воздействие наркотика:  о  чувстве  вины,  стыда,  сомнениях.
После этого я умолк.
     Теперь я почувствовал себя очищенным и  страстно  желал  вернуться  к
установлениям Завета. Я хотел очиститься от скверны самообнажения,  жаждал
церковного наказания и возвращения  к  праведной  жизни.  Я  горячо  желал
исцелиться, вымаливал  прощение,  жаждал  приобщиться  к  заповедям  наших
предков. Но боги не сходили ко мне. Глядя в зеркало, я видел  только  свое
лицо, искаженное и желтое, давно нечесаную бороду.
     Когда Джидд начал бубнить формулы прощения, для меня  они  прозвучали
пустыми фразами, не затронувшими душу. Я  оказался  отрезанными  от  веры.
Ирония случившегося смутила и рассердила меня. Швейц, завидуя  моей  вере,
хотел с помощью наркотика  понять  тайну  поклонения  сверхъестественному,
однако только лишил меня доступа к моим богам.  И  сейчас,  слушая  пустые
слова Джидда, я даже подумал, что мог бы разделить с ним лекарство,  чтобы
общение между мной и этим исповедником по-настоящему стало действенным. Но
я знал, что этого никогда не будет. Я был теперь навсегда потерян для всех
на Борсене.
     - Да будет благословение богов на покаявшихся.
     - Да будет...
     - И не ищите более ложной  помощи,  держите  свое  "я"  в  себе,  ибо
остальные пути ведут к стыду и разврату.
     - Да, другие пути больше не надо искать...
     - Помните, что у  вас  есть  названые  брат  и  сестра.  У  вас  есть
духовник. К вам милостивы  боги.  И  больше  вам  ничего  не  нужно,  ваша
милость.
     - Да... больше ничего не нужно...
     - Тогда ступайте с миром.
     Я ушел, но совсем не с миром,  как  он  полагал.  Исповедь  оказалась
бесполезной. Джидд не примирил меня с Заветом, - он просто показал степень
моего отчуждения от него. И хотя этот поступок совершенно не тронул  меня,
однако, выходя из Собора, я ощутил себя очищенным от вины. Я больше уже не
раскаивался в совершенном. Возможно, это и было  единственным  результатом
исповеди, совершенно противоположным тому, на который я  надеялся,  идя  к
Джидду.
     Но я больше не хотел думать об этом. Я был доволен тем,  что  остался
самим собой. Мое превращение в эти минуты было полным. Швейц отнял у  меня
мою веру, но вместо нее дал мне нечто другое.



                                    38

     В этот день мне нужно было  разобраться  с  грузом  одного  судна  из
Трайша, и я пошел на пристань, чтобы лично проверить все на месте. Здесь я
случайно встретился со Швейцем. После того как  несколько  дней  назад  мы
расстались, я с ужасом думал о возможной встрече с ним. Для  меня,  как  я
полагал, было бы невыносимо взглянуть  в  глаза  этого  человека,  который
проник своим взглядом в глубины моей души. Только держась вдали от него, я
мог бы в конце концов убедить себя, что, по сути, ничего с ним  не  делал.
Но вот я увидел  его  неподалеку.  Он  сжимал  в  одной  руке  целую  кипу
накладных, а другой яростно тряс в сторону какого-то купца  с  водянистыми
глазами в одежде жителя Глина.  К  своему  удивлению,  я  не  почувствовал
никакого смущения. Во мне всколыхнулись радость и  удовольствие  при  виде
этого человека. Я подошел к нему. Он хлопнул меня по плечу, я хлопнул его.
     - Вы теперь выглядите  более  веселым,  ваша  милость,  -  усмехнулся
землянин.
     - Вы правы.
     - Дайте мне разделаться с этим негодяем, и мы с вами разопьем  бутыль
золотистого, не возражаете?
     - Нисколько.
     Через час, когда мы уже сидели в припортовой таверне, я сказал:
     - Скоро ли вы отправитесь на материк Шумара?
     - А почему бы нам не отправиться туда вместе? - предложил Швейц.



                                    39

     Путешествие к южному материку проходило как во  сне.  Ни  разу  я  не
спрашивал себя, умно ли я  поступил,  согласившись  на  это.  Ни  разу  не
возникал вопрос о том, почему мне было столь необходимо лично  отправиться
в путь. Ни разу я не подумал, что Швейц один может привезти  снадобье  или
послать за ним кого-нибудь.
     Между Веладой и Шумарой нет регулярного морского сообщения. Тем,  кто
хочет туда попасть, нужно фрахтовать корабль. Это я  и  сделал,  используя
возможности Судебной Палаты, через посредников и подставных лиц.  Корабль,
который я выбрал, был не из Маннерана, поскольку мне  не  хотелось,  чтобы
меня узнали при отплытии, а из западной провинции Велия.
     Этот корабль был задержан в Маннеране во время одной судебной  тяжбы.
Капитан и команда томились от вынужденного безделья и уже  подали  протест
Верховному Судье. Я дал разрешение этому кораблю  на  рейсы  "между  рекой
Войн и восточным берегом залива Шумар". Это делалось для того, чтобы судно
могло совершать каботажное плавание вдоль  побережья  Маннерана,  находясь
при этом под  контролем  властей.  Однако  я  добавил  к  тексту  обычного
разрешения абзац, дававший возможность капитану фрахтоваться для поездок к
северному побережью  материка  Шумара.  Несомненно,  этот  абзац  озадачил
ничего не понимающего капитана, но еще больше он был поражен, когда  через
несколько дней  с  ним  встретились  мои  агенты  и  предложили  совершить
плавание именно в эти места.
     Я ничего не сказал о том, куда я отправляюсь, ни Лоимель,  ни  Халум,
ни Ноиму, ни кому-либо еще.  Я  объяснил  им,  что  дела  Судебной  Палаты
требуют, чтобы я на короткий срок уехал за границу. В  Судебной  Палате  я
сказал еще меньше. Обратившись за разрешением на отлучку, я получил его. В
самую последнюю минуту я уведомил  верховного  судью,  чтобы  в  ближайшее
время меня не искали.
     Чтобы избежать  осложнений  с  таможенниками,  я  выбрал  в  качестве
отправного пункта город Хилминор, порт на юго-западе Маннерана  на  берегу
залива Шумар. Этот небольшой город жил  в  основном  рыбной  торговлей,  а
также  служил  для  стоянок  на  полпути  между  Маннераном  и   западными
провинциями. Я договорился с капитаном корабля, что мы встретимся на борту
в Хилминоре. Мы со Швейцем должны были добраться туда по суше.
     Поездка заняла два дня. Шоссе пролегало  по  местам  с  очень  буйной
растительностью, по тропическим лесам. Швейц был в приподнятом настроении.
Такое же настроение было  и  у  меня.  Мы  разговаривали  друг  с  другом,
постоянно употребляя местоимения в первом лице. Ему это, разумеется,  было
привычным, но я чувствовал себя шкодливым ребенком,  трусливо  шепчущим  в
ухо своему товарищу по играм запретные слова. Оба мы  подсчитывали,  какое
количество шумарского зелья мы сможем достать и что мы с ним будем делать.
Теперь уже речь шла не о том, какую часть снадобья я  использую  вместе  с
Халум. Мы уже обсуждали, как с помощью этого наркотика обратим в свою веру
всех  и  освободим  моих  соплеменников,   душащих   самих   себя.   Такой
евангелический подход постепенно стал основным во всех наших планах.
     В Хилминор мы приехали в  такой  жаркий  день,  что,  казалось,  небо
вот-вот расколется от зноя. Перед нами лежал позолоченный палящими  лучами
солнца залив Шумар.
     Хилминор окружен грядой невысоких холмов, и когда  мы  петляли  среди
них, я велел остановиться, чтобы показать Швейцу мясные  деревья,  которые
покрывали  склоны,  противоположные  морю.  Продираясь   через   невысокий
кустарник, мы наконец достигли группы таких деревьев. Они были почти вдвое
выше человеческого роста,  с  перекрученными  ветвями  и  толстой  бледной
корой, которая на ощупь  казалась  губчатой,  словно  плоть  очень  старых
женщин. На деревьях было очень много надрезов, сделанных для  того,  чтобы
выпускать из ствола сок, который можно было пить.
     - Можно попробовать эту жидкость? -  поинтересовался  Швейц,  никогда
прежде не видевший таких деревьев.
     У нас нечем было сделать надрез, но  как  раз  в  эту  минуту  к  нам
подошла девочка, местная жительница,  лет  десяти,  не  более,  полуголая,
загорелая до такой степени, что загар сливался с грязью. Она несла бурав и
бутыль. Очевидно, родители послали ее за соком мясного дерева. Она сердито
посмотрела на нас, но я вынул монету и сказал:
     - Есть желание познакомить своего спутника со вкусом мясного дерева.
     Все еще сердито глядя на нас, она с удивительной силой воткнула бурав
в ближайшее дерево и стала его крутить. Затем вынула и  подставила  бутыль
под струю чистой тягучей  жидкости.  Потом  она  угрюмо  протянула  полную
бутылку землянину. Тот осторожно взял ее, понюхал, лизнул, и конце  концов
отважился сделать небольшой глоток. Через мгновение,  он  уже  восторженно
кричал:
     - Почему это питье не продается на всей Веладе?
     - Потому что эти деревья растут только здесь, - начал объяснять я.  -
Большинство этого питья потребляют на месте, а остальное продают в  Трайш,
где почти помешались на нем. И для всего остального материка почти  ничего
не остается. Его, конечно же, можно купить в Маннеран-сити, но нужно знать
где искать.
     - Вы знаете, что бы мне хотелось сделать, Кинналл? Завести  плантацию
из тысячи деревьев. Я хотел бы получить столько сока, чтоб его можно  было
продавать не только по всей Веладе, но еще и экспортировать. Я...
     -  Дьявол!  -  вскричала  девочка  и  добавила  нечто  непонятное  на
прибрежном диалекте. Она вырвала бутыль из рук землянина и,  как  дикарка,
бросилась прочь, высоко задирая  колени.  Она  несколько  раз  оглянулась,
чтобы сделать то ли презрительный, то ли непристойный жест в нашу сторону.
Пораженный Швейц только покачал головой:
     - Она что, безумная?
     - Вы сказали "мне"  и  "я"  три  раза.  Это  с  вашей  стороны  очень
неосторожно.
     -  Говоря  с  вами  я  приобрел  плохие  привычки.  Но  неужели   это
ругательство?
     - Это более непристойные слова, чем вы можете даже себе  представить.
Эта девочка по всей вероятности, сейчас несется  к  своим  братьям,  чтобы
рассказать о мерзком старике,  который  так  непристойно  вел  себя  среди
холмов. Поэтому давайте поспешим, Швейц. Нужно добраться до города, прежде
чем нас встретит разъяренная толпа.
     - Мерзкий старик! - вскричал землянин. - Это я-то мерзкий старик?!
     Засмеявшись, я втолкнул его в машину, и мы тронулись в путь.



                                    40

     Наше судно уже ждало нас, стоя на  якоре,  -  небольшой  низкобортный
сухогруз с двумя винтами и вспомогательным парусом, с корпусом, окрашенным
в голубой и золотистый цвета. Мы представились капитану - его звали Криш -
и он вежливо поприветствовал нас, называя теми именами, которыми  мы  себя
назвали. К исходу дня мы  вышли  в  море.  В  течение  всего  плавания  ни
капитан, ни кто-либо  из  членов  команды  не  спрашивали  о  целях  нашей
экспедиции. Их, безусловно, распирало любопытство, зачем мы отправились на
материк Шумара, но  они  были  настолько  благодарны  за  освобождение  от
бесцельного ареста в порту Маннерана, что ни  за  что  не  согласились  бы
обидеть своих нанимателей излишней назойливостью.
     Вскоре из виду исчез берег Велады и впереди  насколько  хватало  глаз
простиралась бескрайняя гладь Шумарского пролива. Ни спереди, ни сзади  не
было видно никакой земли. Это пугало меня. Во время своей короткой карьеры
моряка из Глина я никогда не бывал вдали от берега, и  когда  штормило,  я
всегда утешал себя призрачной возможностью  добраться  вплавь  до  берега,
если только наше судно опрокинется. Здесь же казалось, что  вся  Вселенная
состоит только из воды.
     К вечеру опустились серо-голубые сумерки, небо сомкнулось с морем,  и
мне стало еще  хуже.  Теперь  оставался  только  крошечный,  качающийся  и
дрожащий корабль, столь ничтожный и уязвимый в этой безграничной бездне, в
этом  мерцающем  антимире,  где  все  слилось  в  единое  ничто.  Я  и  не
предполагал, что пролив настолько широк.  На  карте,  которую  я  видел  в
Судебной Палате, он выглядел ничуть не больше моего мизинца,  и  я  думал,
что обрывистые берега  Шумара  будут  видны  на  протяжении  всего  нашего
плавания. Однако сейчас мы, казалось, затерялись среди безбрежной пустоты.
     Я проковылял к себе в каюту и уткнулся лицом в  койку.  Я  так  долго
лежал, дрожа от страха и призывая на  помощь  бога  путешественников,  что
стал сам себе противен. Я напомнил себе, что я сын септарха, брат септарха
и двоюродный брат еще одного правителя, который  правит  в  Глине,  что  я
глава семьи и что на своем веку мне довелось убить немало  птицерогов.  Но
все это мне нисколько не помогло. Какой прок утопающему от родословной?  К
чему широкие плечи, могучие мускулы и умение плавать, если некуда плыть? Я
дрожал и готов был расплакаться. Я чувствовал,  как  растворялось  в  этой
серо-голубой бездне мое "я". И тогда на мое плечо легко легла рука. Швейц!
     - Корабль надежен, - успокаивающе прошептал он. -  Это  судно  быстро
пересечет пролив. Спокойно. Спокойно. Ничего страшного не случится.
     Если бы кто-нибудь другой застал меня в  столь  плачевном  состоянии,
кроме, пожалуй, Ноима, я, наверное, убил бы его или себя, чтобы похоронить
свою тайну.
     - Если это всего лишь переход через пролив Шумар, то как  люди  могут
путешествовать среди звезд, не обезумев при этом?
     - Постепенно вырабатывается привычка.
     - Но как преодолеть страх, страх перед... пустотой?
     - Поднимитесь на палубу, - мягко произнес землянин, - и  вы  увидите,
что не все так страшно. Ночь очень красива.
     Он не лгал. Сумерки уже сменились настоящей ночью, и черная чаша неба
была усеяна яркими бриллиантами. Вблизи городов звезды не видны так хорошо
из-за освещения и дымки. Я видел и раньше полное великолепия небо, охотясь
в Выжженных Низинах, но тогда я не знал имен звезд и созвездий. Теперь  же
Швейц и капитан Криш стояли рядом со мной на палубе,  рассказывая  о  них,
соперничая друг с другом в знании астрономии, объясняя мне все, как  будто
я  напуганный  ребенок,   которого   можно   удержать   от   слез   только
непрекращающимся потоком отвлекающих слов. Смотрите! Смотрите! Видите? Вон
там! Я видел. Множество  соседних  солнц,  четыре  или  пять  ближайших  к
Борсену планет и даже одну забредшую комету. То, чему они меня научили, до
сих пор со мной. Я уверен,  что  могу  выйти  из  своей  хижины  здесь,  в
Выжженных Низинах, и  хоть  сейчас  перечислить  названия  звезд,  которые
услышал в ту ночь на борту корабля от Швейца и капитана Кирша.  Интересно,
сколько еще будет у меня  свободных  ночей,  когда  я  смогу  смотреть  на
звезды?
     Наступило утро, и страх прошел. Ярко светило солнце,  по  небу  плыли
легкие облака, воды пролива были спокойны, и меня уже не  беспокоило,  что
земли все еще не видно. Корабль скользил по поверхности воды  так  плавно,
что с трудом верилось, что мы движемся. Прошел день, затем ночь, еще  день
и ночь, еще день и на горизонте  наконец  возник  покрытый  зеленью  берег
материка Шумара. Чем больше мы приближались к берегу, тем яснее были