салось ухо. Черт бы его побрал, с раздражением подумал я, вот уж 
некстати! 
	Я захотел снять руку с руля, чтобы почесать ухо, - и не смог. Она 
точно приклеилась к нему, прилипла, и я не в состоянии был ее отодрать. 
	Сперва я подумал, что либо мне это померещилось, либо я что-то 
недопонял: я собирался поднять руку, но мне это почему-то не удалось - 
произошла какая-то странная заминка в мозгу или отказали мышцы. Что 
само по себе, если оставить это без внимания, могло привести к страшным 
последствиям. 
	И я сделал еще одну попытку. Мышцы руки напряглись до предела, 
но рука не сдвинулась с места, и меня обдало налетевшей из мрака волной 
ужаса. 
	Я попробовал оторвать другую руку - она тоже не поддавалась. И 
тут я увидел, что у руля появились отростки, которые наручниками 
обхватили мне руки и приковали их к рулю. 
	Я с силой надавил на тормозную педаль, сознавая при этом, что 
жму на нее слишком сильно. Никакого результата. Словно тормозов не 
было и в помине. Машина не дрогнула. Она продолжала нестись вперед, 
как будто я даже не коснулся тормозной педали. 
	Я нажал снова - тормоза не работали. 
	Но если они отказали, машина все равно должна была постепенно 
сбавить скорость, раз я снял ногу с акселератора - даже если б я не нажал 
на тормозную педаль. 
	Но машина не замедлила хода. Она по-прежнему шла со скоростью 
шестьдесят миль в час. 
	Я понял в чем дело. Я понял, что произошло. Как понял и то, 
почему рычала собака. 
	Это была не машина; это была подделка, созданная пришельцами! 
	Чужеродное сооружение, которое захватило меня в плен, которое 
могло стать для меня местом пожизненного заключения, которое по своему 
желанию могло завезти меня куда угодно, которое могло сотворить все, что 
ему заблагорассудится. 
	Я яростно рванул к себе руль, пытаясь высвободить руки, и 
невольно крутанул колесо на сто восемьдесят градусов; я мгновенно вернул 
его в исходное положение, и меня прошиб пот при мысли о том, к чему мог 
привести такой поворот руля на скорости шестьдесят миль в час. 
	Но тут до меня дошло, что руль-то я действительно повернул, а на 
ходе машины это не отразилось, и я понял, что теперь могу со спокойной 
душой вертеть руль и любую сторону. Потому что машина полностью 
вышла из-под моего контроля. Она не подчинялась ни тормозам, ни рулю, 
ни акселератору. 
	А иначе и не могло быть. Это же была не машина. Не машина, а 
нечто иное, нечто иное и страшное. Но я был убежден, что раньше это была 
настоящая машина. Это сооружение было машиной еще сегодня к вечеру, 
когда преследовавшее меня существо рассыпалось на склоне холма от 
зловонной струи скунса. Оно-то рассыпалось, а машина уцелела; она не 
превратилась в сотню кегельных шаров, ринувшихся к болотцу, чтобы 
пуститься в пляс, упиваясь этим смрадом. 
	Потом машину подменили - скорей всего, в те последние часы, 
которые я провел у хижины, рассказывая Чарли Манзу свою историю. Ведь 
когда я въехал во двор, собака не протестовала против машины; она рычала 
на нее уже в темноте, когда я вернулся. 
	В мое отсутствие кто-то в этой машине въехал во двор фермерской 
усадьбы - не в машине, а в ловушке, в которую я сейчас попался, - оставил 
ее там и уехал в настоящей. Проделать это было несложно, ведь когда я 
вернулся, во дворе не было ни души. А если б даже в тот момент кто-
нибудь находился поблизости, такая замена вполне могла пройти 
незамеченной или, самое большее, вызвать у этого свидетеля только легкое 
недоумение. 
	Вначале машина была настоящей; конечно же, она была 
настоящей. Ведь они, вероятно, предвидели, что я тщательно осмотрю ее, и, 
возможно, боялись, что я сумею обнаружить какой-нибудь дефект в 
конструкции. А рискнуть они не решились - они непременно должны были 
обеспечить для меня ловушку. Но, видно, они рассудили. что после того, 
как я осмотрю машину, после того, как я удостоверюсь в ее подлинности, ее 
можно заменить безо всякой опаски, поскольку, удовлетворившись этим 
осмотром, я выброшу из головы все сомнения. 
	Вполне вероятно, что их возможности были ограничены, и они это 
отлично понимали. Самое большее, на что они были способны, - это 
копировать внешний вид предметов. И возможно, что даже в этом у них 
случались кое-какие промашки. Взять хотя бы ту машину, которую я 
обстрелял на дороге, - ее единственная фара находилась в центре ветрового 
стекла. Но та машина была, конечно, сляпана наспех. Они могли работать 
гораздо лучше и, видимо, отдавали себе в этом отчет, но тем не менее, 
наверно, не были до конца уверены в своей компетентности или боялись, 
что существуют какие-нибудь неизвестные им способы, с помощью 
которых можно распознать подделку. 
	Поэтому они действовали наверняка. И их осторожность окупилась 
сполна. Теперь я был в их власти. 
	Я сидел беспомощный, объятый страхом перед этой своей 
беспомощностью, прекратив всякое сопротивление, потому что был 
убежден, что никакие физические усилия не освободят меня от этой 
машины. Для этого могли существовать иные пути, без применения силы, и 
я мысленно прикинул, что тут можно сделать. Я, скажем, мог бы 
попытаться завязать с машиной разговор - на первый взгляд это, конечно, 
бред, но все же не лишенный определенного смысла, поскольку это была не 
машина, а враг, который, несомненно, сознавал мое присутствие. Но я эту 
идею отверг, так как не был уверен в том, что машина, которая, возможно, 
услышит меня, снабжена говорящим устройством и сумеет мне ответить. А 
подобный односторонний разговор смахивал бы на мольбу; мне показалось 
бы, что мои слова с презрением игнорируются, и я почувствовал бы себя 
униженным. А я, невзирая на свое незавидное положение, был далек от 
того, чтобы о чем-то умолять или унижаться. 
	Я, конечно, испытывал сожаление, но не по отношению к себе. Я 
жалел о том, что мой план провалился, что теперь все пойдет прахом и что 
мой выход из игры лишает меня единственного слабого шанса на победу 
над пришельцами. 
	Нам встречались другие машины, и я криками пытался привлечь 
их внимание, но окна моей машины были закрыты, так же, видимо, как и 
окна тех, других, и меня никто не услышал. 
	Так мы проехали несколько миль, потом машина снизила скорость 
и свернула на другую дорогу. Я попытался определить, где мы находимся, 
но я давно уже не следил за путевыми знаками и не смог сориентироваться. 
Дорога, узкая и извилистая, петляла в густом лесу, порой огибая огромные 
скалистые бугры, которые выпячивались из плоской равнины. 
	Глядя на придорожный пейзаж, я не то чтобы понял - скорее 
догадался. куда мы держим путь. Я присмотрелся повнимательней и 
пришел к убеждению, что моя догадка правильна. Мы ехали к усадьбе 
"Белмонт", возвращались туда, где все это началось, где они поджидают 
меня, - наверное, разгневанные, со зловеще поджатыми губами, если 
подобные существа способны испытывать гнев и зловеще поджимать губы. 
	Естественно, что это был конец всему. На этом можно было 
поставить точку. Если, конечно, где-то в другом месте над этой проблемой 
не бьется кто-нибудь еще - и бьется один на один, потому что этому 
человеку никто не верит. А ведь такое вполне возможно, сказал я себе. И 
ему может подвезти в том, в чем я окончательно потерпел неудачу. 
	В глубине души я сознавал, как мало на это шансов, но то была моя 
единственная надежда, и в полете фантазии я ухватился за нее и попытался 
внушить себе, что это правда. 
	Машина свернула за поворот, но недостаточно круто, и перед нами 
вдруг возник густой частокол деревьев. 
	Колеса сошли с дороги, и мы устремились прямо на деревья. 
Передок машины ушел вниз, и она, задрав бампер, нырнула со склона. 
	Внезапно она исчезла, и я оказался в воздухе один, без машины, 
окруженный тьмой с летящими навстречу мне деревьями. 
	Я успел издать один-единственный вопль ужаса, прежде чем 
вмазался в дерево, которое, казалось, стремительно налетело на меня из 
мрака. 
 
 
 
	37. 
 
	Я окоченел от холода. Мне в спину дул ледяной ветер, и кругом 
была непроглядная тьма, хоть глаз выколи. Я лежал на чем-то сыром и 
холодном, все тело у меня разрывалось от боли, а откуда-то из темноты 
неслись странные тоскливые звуки, похожие на плач. 
	Я попытался шевельнуться, но от движения боль усилилась, и я 
больше не двигался - так и остался лежать в холоде и сырости. Меня не 
интересовало, кто я и где я нахожусь - не все ли равно. Я слишком устал и 
слишком страдал от боли, чтобы беспокоиться об этом. 
	Немного погодя плач и сырость куда-то исчезли, и мое сознание 
заволокло тьмой, а потом спустя долгий период времени я вновь стал 
самим собой, вокруг по-прежнему было темно, а холод даже усилился. 
	Я снова шевельнулся и снова ощутил боль, но я все-таки протянул 
руку с растопыренными пальцами, пытаясь до чего-то дотянуться, что-то 
отыскать, схватить. 
	И когда пальцы сомкнулись, я зажал в кулаке что-то знакомое на 
ощупь, что-то мягкое и бесформенное. 
	Мох и опавшие листья, подумал я. Я протянул руку, она выхватила 
из мрака мох и опавшие листья. Какое-то время я лежал, не двигаясь, 
проникаясь сознанием того, где я, ибо теперь я понял, что нахожусь в лесу. 
Заунывный плач был шумом ветра в верхушках деревьев, сырость подо 
мной - сыростью лесного мха, а запах - запахом осеннего леса. 
	Если б не холод и боль, подумал я, было бы не так уж плохо. Место 
здесь приятное. А боль я чувствовал только при движении. 
	Я начал припоминать машину, которая сошла у поворота с узкой 
дороги, и то, как она исчезла и оставила меня одного, летящего сквозь 
мрак. 
	Я ведь жив, подумал я, и поразился этой мысли, вспомнив дерево, 
которое тогда увидел - или интуитивно почувствовал его присутствие - и 
которое, как мне показалось, мчалось на меня из тьмы. 
	Я разжал пальцы, сжимавшие мох и листья, и потряс кистью, 
чтобы очистить от них руку. Потом вытянул обе руки и попробовал 
приподняться. Подтянул под себя ноги. И руки и ноги действовали, значит, 
обошлось без переломов, но к животу нельзя было притронуться, и острая 
боль расплескалась в грудной клетке. 
	Значит, они все-таки просчитались, подумал я, эти Этвуды, 
кегельные шары или как их там зовут. Я еще был жив, я освободился от 
них, и, если б мне удалось добраться до телефона, я бы еще успел 
осуществить свой замысел. 
	Я попробовал подняться, но не смог. Наконец я заставил себя 
встать на ноги и с минуту простоял так, захлестываемый волнами боли. 
Нервы мои не выдержали, колени подогнулись, и я мягко осел на землю, 
обхватив себя обеими руками, чтобы не выпустить боль, которая рвалась 
наружу. 
	Я долго сидел так, и постепенно боль притупилась. Мучительным 
свинцовым комом она залегла где-то в глубине тела. 
	Очевидно, я находился на крутом склоне какого-то холма, а дорога, 
должно быть, проходила выше, надо мной. Я понял, что мне необходимо 
выбраться на дорогу, потому что, если мне это удастся, появится шанс, что 
меня там кто-нибудь найдет. Я понятия не имел, какое расстояние отделяет 
меня от дороги, как далеко меня зашвырнуло, прежде чем я ударился о 
дерево, и далеко ли я откатился после падения на землю. 
	Я должен был добраться до дороги - хоть на четвереньках, хоть 
ползком, если я не смогу идти. Дорогу я не видел; я вообще ничего не 
видел. Я существовал в мире абсолютной тьмы. Ни звезд. Ни огонька. 
Сплошной, беспросветный мрак. 
	Я встал на четвереньки и пополз вверх по склону. Мне 
приходилось поминутно останавливаться. Казалось, у меня иссякли все 
силы. Боль вроде бы мучила меня меньше, но я ослабел до предела. 
	Я продвигался медленно и с великим трудом. На пути мне попалось 
дерево, и пришлось ползком огибать его. Я запутался в кустарнике, 
который принял за заросли куманики, и вынужден был изменить 
направление и ползти вдоль этих зарослей, пока они не остались в стороне. 
Потом дорогу мне преградил полусгнивший ствол упавшего дерева, ценой 
невероятных усилий я перевалился через него и продолжал свой путь 
наверх. 
	Мне захотелось узнать, который час, и я провел рукой по запястью, 
чтобы проверить, сохранились ли часы. Часы были на месте. Я порезал 
себе разбитым стеклом пальцы. Я поднес их к уху - они не тикали. 
Впрочем, что толку, если б они и шли, - я ведь все равно их не видел. 
	Издалека до меня донеслось какое-то бормотание, не похожее на 
стон ветра в верхушках деревьев. Я замер и прислушался, пытаясь 
определить, что это за звук. Внезапно он стал громче, и я безошибочно 
узнал в нем рокот мотора. 
	Этот звук подстегнул меня, и я как сумасшедший стал судорожно 
карабкаться вверх по склону, но это отчаянное карабканье в основном 
состояло из бесполезных телодвижений. Оно немногим ускорило мой 
подъем. 
	Звук усилился, и налево от себя я увидел расплывчатое пятно света, 
отбрасываемого фарами приближавшейся машины. Свет куда-то нырнул и 
исчез, потом появился снова, теперь уже ближе. 
	Я закричал - без слов, только чтобы привлечь внимание, - но 
машина как раз надо мной быстро свернула за поворот, и, судя по тому, что 
она даже не замедлила хода, меня никто не услышал. На секунду свет и 
корпус мчавшейся машины возникли на вершине холма, заполнив собой 
горизонт, и она исчезла, а я, оставшись в одиночестве, продолжал ползти 
вверх по склону. 
	Я запретил себе думать о чем-либо, кроме подъема. Когда-нибудь 
на дороге появится другая машина или поедет обратно та, что сейчас 
проскочила мимо. 
	Спустя какое-то время - мне оно показалось очень долгим - я 
наконец добрался до дороги. 
	Я посидел на обочине, передохнул и осторожно поднялся на ноги. 
Боль еще не прошла, но мне показалось, что она несколько поутихла. Хоть 
я и не очень твердо держался на ногах, я все же сумел встать и стоять, не 
падая. 
	Длинный же я прошел путь, подумал я. Длинный-предлинный путь 
с той ночи, когда обнаружил перед своей дверью капкан. Они полагали, что 
этой ночью игра будет закончена - я ведь должен был погибнуть. 
Пришельцы, несомненно, собирались меня убить и сейчас наверняка 
думают, что меня уже нет в живых. 
	Но я выжил. Возможно, что, ударившись о дерево, я сломал себе 
пару ребер и ушиб диафрагму, но я был жив, стоял на ногах и пока что не 
сложил оружия. 
	Стоит немного подождать, и по дороге проедет другая машина. 
Если судьба за меня, обязательно появится еще одна машина. 
	У меня мелькнула ужасная мысль: "Что, если следующая машина, 
которая проедет по этой дороге, окажется новой подделкой из кегельных 
шаров?" 
	Я пораскинул умом, и это показалось мне маловероятным. Они 
превращались во что-нибудь только с определенной целью, и, если 
рассудить здраво, едва ли им снова понадобится машина. 
	Они ведь не нуждались в машине как средстве передвижения. Где 
бы они ни находились, они могли сквозь свои норы попасть в любое место 
на Земле и, по всей видимости, перемещались с их помощью по земной 
поверхности. Не нужно обладать чересчур богатым воображением, сказал я 
себе, чтобы представить, что пространство, занимаемое Землей, сплошь 
оплетено сложной системой этих нор. Впрочем, я понимал, что слово 
"нора", пожалуй, выбрано не совсем удачно. 
	я сделал один-два шага и убедился, что в состоянии идти. Быть 
может, вместо того чтобы ждать машину, мне лучше начать потихоньку 
двигаться по дороге в сторону главного шоссе. Там уж я обязательно 
дождусь какой-нибудь помощи. А по этой дороге, может, до самого утра 
больше не проедет ни одной машины. 
	Прихрамывая, я заковылял по дороге, и все было бы ничего, только 
ныла грудь, и каждый мой шаг отзывался болью. 
	Пока я так тащился, мне показалось, что ночной мрак немного 
рассеивается, словно в небе разорвался и стал расползаться тяжелый 
облачный покров. 
	Я то и дело останавливался, чтобы передохнуть, и теперь, сделав 
очередную остановку, я оглянулся назад в ту сторону, откуда я шел, и мне 
стало ясно, почему так посветлело. Позади меня в лесу пылал пожар; 
внезапно на моих глазах пламя огненным фонтаном взметнулось к небу, и 
сквозь багровое зарево проступили контуры стропил. 
	Я понял, что это была усадьба "Белмонт"; усадьба "Белмонт" 
горела! 
	Я стоял, смотрел на пожар и страстно мечтал о том, чтобы хоть 
часть их сгорела вместе с домом. Но я знал, что они уцелеют, что они 
спасутся в своих норах, которые ведут в какой-то другой мир. В своем 
воображении я представил, как, подгоняемые пламенем, спешат они к этим 
дырам в стенах, как фальшивые люди, фальшивая мебель и прочие 
подделки превращаются в кегельные шары и катятся к черным отверстиям. 
	Это было великолепно, но ровным счетом ничего не значило, 
потому что усадьба "Белмонт" была только одним из их лагерей. А по 
всему миру разбросано множество других таких же лагерей, соединенных 
туннелями с неким неведомым миром, родиной пришельцев. И возможно, 
что благодаря достижениям науки и таинственным свойствам туннелей эта 
их родина находится настолько близко, что попасть домой для них 
секундное дело. 
	Из-за оставшегося позади поворота вынырнули две широко 
расставленные горящие фары и устремились прямо на меня. Я замахал 
руками, закричал, потом неловко отскочил в сторону, пропуская машину, 
которая пронеслась мимо. Вслед за этим тормозные огни прожгли в ночи 
две красные дыры и пронзительно взвизгнули шины. Машина дала задний 
ход и, быстро вернувшись, поравнялась со мной. 
	Из окошка водителя высунулась голова, и чей-то голос произнес: 
	- Что за черт?! А мы вас уже записали в покойники! 
	Огибая машину, ко мне бежала рыдающая Джой, и Хиггинс 
заговорил снова. 
	- Скажите ей что-нибудь, - попросил он. - Ради бога, поговорите с 
ней. Она совершенно ополоумела. Она подожгла дом. 
	Джой стремительно налетела на меня. Она схватила меня за руки и 
изо всех сил стиснула их, словно желая удостовериться, что я не призрак. 
	- Один из них позвонил, - проговорила она, захлебываясь от 
рыданий, - и сказал, что ты мертв. Они сказали, что никому не удастся 
безнаказанно вести с ними двойную игру. Они сказали, что ты попытался 
их обмануть и они тебя прикончили. Они сказали, что, если у меня есть что-
нибудь на уме, мне лучше об этом забыть. Они сказали... 
	- Что это она несет, мистер? - с отчаянием воскликнул Хиггинс. - 
Клянусь богом, она свихнулась. По мне, так это сущая бессмыслица. Она 
позвонила и стала выспрашивать про старого Пустомелю, прямо криком 
кричала - она и тогда уже была какая-то шальная... 
	- Ты ранен? - спросила Джой. 
	- Нет, разве что немного расшибся. Может, треснуло одно-два 
ребра. Но нам нужно спешить... 
	- Она уговорила меня отвезти ее к Пустомеле, - продолжал Ларри 
Хиггинс, - и сказала ему, что вы погибли, но он все равно должен 
выполнить вашу просьбу. Так он загрузил скунсов... 
	- Что?! - вскричал я, не веря своим ушам. 
	- Набил грузовик этими самыми скунсами и потрюхал в город. 
	- Я поступила неправильно? - спросила Джой. - Ты ведь тогда 
упомянул старика со скунсами и сказал, что говорил о нем с шофером 
такси, которого зовут Ларри Хиггинс, и я... 
	- Нет, - прервал я ее, - ты сделала именно то, что нужно. Ты не 
могла поступить правильнее. 
	Я обнял ее и привлек к себе. У меня от этого слегка заныла грудь, 
но мне было наплевать. 
	- Включите радио, - сказал я Хиггинсу. 
	- Но мистер, нам лучше побыстрей унести отсюда ноги. Она ведь 
подожгла дом. Ей-богу, я ни сном ни духом... 
	- Включите радио! - заорал я. 
	Недовольно ворча, он втянул голову в машину и завозился с 
приемником. 
	Мы ждали, и, когда радио заговорило, раздался взволнованный 
голос диктора: 
	"...Их тысячи, миллионы! Никто не знает, что они из себя 
представляют и откуда берутся..." 
	Отовсюду, подумал я. Не только из этого города или из этой 
страны, а вероятно, со всех уголков Земли, причем это только начало, ведь 
в течение ночи известие будет распространяться все дальше. 
	Тогда, под вечер, на склоне холма, у них не было возможности 
быстро связаться с остальными, не было возможности разнести повсюду эту 
радостную весть. Потому что существо в