тол, опустился на стул рядом с нами. 
Вероятно, этим он хотел дать нам понять, что сейчас он с нами на равных - 
не босс, а такой же, как и мы, рядовой сотрудник газеты. Подчас он 
доходил до смешного, стараясь продемонстрировать свою скромность, но 
бывали, конечно, времена, когда скромностью от него и не пахло. 
	Он явно хотел о чем-то поговорить со мной, но все никак не 
решался начать. А я не пошел ему навстречу. Сидел спокойно, потягивая 
виски: пусть-ка сам выкручивается как может. Интересно, подумал я, что 
именно ему известно, и имеет ли он хоть малейшее представление о том, 
что сейчас творится на свете. 
	И вдруг меня осенило, что в заключении судебно-медицинской 
экспертизы, возможно, и речи не было ни о каком приступе стенокардии, 
что Старик оказал на полицию немалое давление и бился он за нас по той 
простой причине, что понял - или предположил, - что мне кое-что известно 
и эти сведения могут оказаться для него достаточно ценными, чтобы ради 
них вызволить меня из полиции. 
	- Ну и денек, - проговорил он. 
	Я согласился, что день выдался нелегкий. 
	Он промямлил что-то о тупости полицейских, и я, утвердительно 
хмыкнув, дал понять, что придерживаюсь того же мнения. 
	Наконец он таки взял быка за рога. 
	- Паркер, - произнес он, - ты разнюхал что-то очень важное. 
	- Вполне возможно, - отозвался я. - Только не знаю, что вы имеете 
в виду. 
	- Наверное, до такой степени важное, что кое-кто был бы не прочь 
отправить тебя на тот свет. 
	- Кто-то и впрямь пытался, - согласился я. 
	- Можешь мне довериться, - про ворковал он. - Если нужно 
сохранить это в тайне, я помогу тебе. 
	- Я пока ничего не могу вам сказать, - произнес я. - Потому что, 
стоит мне об этом заговорить, вы решите, что я не в своем уме. Вы не 
поверите ни одному моему слову. Эти сведения таковы, что я смогу 
сообщить их кому-нибудь только после того, как раздобуду побольше 
доказательств. 
	Он изобразил на лице изумление. 
	- Так вот, значит, насколько это серьезно, - протянул он. 
	- Именно настолько, - подтвердил я. 
	У меня язык чесался все ему рассказать. Я жаждал с кем-нибудь 
поделиться. Изнемогал от желания разделить с кем-нибудь свою тревогу и 
страх, но только с тем, кто охотно мне поверит и с той же охотой 
попытается принять какие-то меры против надвигающейся опасности. 
	- Босс, - сказал я, - вы можете побороть в себе неверие? Можете 
поручиться, что готовы признать хотя бы возможность всего того, о чем я 
вам расскажу? 
	- А ты меня испытай, - предложил он. 
	- К черту, этого мне недостаточно. 
	- Ну, ладно, тогда по рукам. 
	- Как бы вы отреагировали, если б я сказал, что на Земле сейчас 
находятся пришельцы с какой-то далекой звезды и эти пришельцы скупают 
Землю? 
	- Я бы счел тебя душевнобольным, - ледяным тоном ответил он. 
	Он принял это за неуместную шутку. 
	Я встал и поставил стакан на письменный стол. 
	- Этого я и боялся, - произнес я. - Я предвидел такой ответ. 
	Джой тоже поднялась. 
	- Пошли, Паркер, - сказала она. - Нам тут делать нечего. 
	Старик набросился на меня: 
	- Да нет же, Паркер. Ты просто решил надо мной подшутить! 
	- Черта а два, - сказал я. 
	Мы вышли в коридор. Мне казалось, что он подойдет к двери и 
позовет нас обратно, но не тут-то было. Когда мы, не дожидаясь лифта, 
повернули к лестнице, я мельком увидел его через открытую дверь - он по-
прежнему сидел на стуле, глядя нам вслед, словно раздумывая над тем, что 
лучше: затаить на нас обиду, или просто уволить, или, может, все-таки 
принять во внимание мои слова - а вдруг я сказал такое неспроста. Он 
показался мне маленьким и далеким. Словно я взглянул на него в 
перевернутый бинокль. 
	Чтобы спуститься в вестибюль, мы отсчитали ногами ступеньки 
трех лестничных маршей. Право, не знаю, почему мы не воспользовались 
лифтом. Нам это просто в голову не пришло. Вероятно, мы стремились 
побыстрее выбраться оттуда. 
	Улица встретила нас дождем. Тоскливый и холодный, он еще не 
вошел в силу и пока только слегка накрапывал. 
	Мы побрели к машине, и, подавленные, в нерешительности 
остановились перед ней, не зная, как быть дальше. 
	Я думал о той пакости, которая сидела тогда в моем стенном шкафу 
(я ведь толком так и не знал, что именно там скрывалось), и о том, какая 
участь постигла мою машину. Я не сомневался, что Джой в эту минуту 
вспомнились те твари, которые шастали вокруг ее дома и, возможно, 
рыскают там до сих пор, и независимо от того, есть они там или нет, ей еще 
долго будет слышаться их возня. 
	Она пододвинулась ко мне вплотную, и в этом промозглом мраке я 
молча обнял ее и крепче прижал к себе, подумав, что мы с ней точно 
заблудившиеся испуганные дети, ищущие друг у друга защиты от дождя. И 
охваченные страхом перед темнотой. Впервые в жизни охваченные страхом 
перед темнотой. 
	- Смотри, Паркер, - произнесла она. 
	Она протянула мне сложенную горстью кисть руки ладонью 
кверху, и я увидел у нее на ладони какой-то предмет, который она до этого 
прятала в кулаке. 
	Я наклонился, чтобы разглядеть его получше, и в тусклом свете 
уличного фонаря, стоявшего в конце квартала, увидел на ее ладони ключ. 
	- Это ключ от лаборатории Стирлинга - он торчал в замке, - 
проговорила она. - Когда все отвернулись, я потихоньку его вытащила. 
Этот недотепа сыщик, закрывая дверь, даже не подумал о ключе. Он так на 
тебя обиделся, что и не вспомнил о нем. За то, что ты спросил, не 
собирается ли он брать показания у собаки. 
	- Молодчина! - воскликнул я и, сжав ладонями ее лицо, поцеловал 
ее. Хотя, признаться, мне до сих пор непонятно, почему этот ключ привел 
меня тогда в такой восторг. Видно, потому, что в конечном итоге мы все-
таки перехитрили представителя власти, выиграли какой-то ход в этой 
страшной, зловещей игре. 
	- Давай заглянем в лабораторию, - предложила Джой. 
	Я открыл дверцу и помог ей сесть в машину, потом, обойдя вокруг, 
сел за руль. Достал ключ, вставил его в замок зажигания и повернул, чтобы 
включить мотор. И когда мотор, закашляв, завелся, я инстинктивно 
попытался выдернуть ключ обратно, сознавая, впрочем, что уже слишком 
поздно. 
	Но ничего не случилось. Мотор мерно урчал, работал нормально 
как миленький. Никакой бомбы в машине не было. 
	Я покрылся испариной. 
	- Что с тобой, Паркер? 
	- Ничего. 
	Я включил передачу, отъехал от тротуара. И тут мне вспомнилось, 
как я заводил мотор, не думая ни о какой опасности, около усадьбы 
"Белмонт", перед зданием биологического факультета (откуда я отъезжал 
дважды), у полицейского участка - так что, возможно, это ничем не 
грозило. Может статься, что, однажды потерпев в чем-нибудь неудачу, 
кегельные шары никогда не прибегают к тому же методу вторично. 
	Я свернул на боковую улицу, держа путь к Университетской авеню. 
	- Может, это пустая затея, - сказала Джой. - Вдруг окажется, что 
парадное заперто. 
	- Когда мы уходили оттуда, оно было открыто, - возразил я. 
	- Но ведь сторож мог его потом запереть. 
	Однако он этого не сделал. 
	Мы беспрепятственно проникли в здание и, стараясь ступать как 
можно тише, поднялись по лестнице. 
	Мы подошли к лаборатории Стирлинга, и Джой протянула мне 
ключ. Немного повозившись, я наконец попал ключом в скважину, 
повернул его и распахнул дверь. 
	Мы вошли, и я закрыл за нами дверь. Щелкнул замок. 
	Комната была слабо освещена: на лабораторном столе мерцала 
крохотная спиртовка, которая - я был в этом уверен - раньше тут не горела. 
А у стола на высоком табурете восседала какая-то странно искривленная 
фигура. 
	- Добрый вечер, друзья, - произнесла фигура. 
	Я безошибочно узнал этот звучный, отлично поставленный голос. 
	На табурете сидел Этвуд. 
 
 
 
	25. 
 
	Мы застыли на месте, пожирая его глазами, а он вдруг захихикал. 
Возможно, он собирался разразиться хохотом, но из его горла вырвалось 
лишь жалкое хихиканье. 
	- Если я выгляжу несколько необычно, - сказал он, - то это потому, 
что я здесь не весь. Я частично вернулся домой. 
	Теперь, когда наши глаза немного привыкли к полумраку, мы 
разглядели его получше - он был скрючен, кривобок и как-то даже маловат 
для человека. Он был невероятно худ, одна рука короче другой, а лицо 
перекошенно и деформировано. И однако же, одежда сидела на нем как 
влитая, словно была сшита с учетом всех его физических недостатков. 
	- На то есть еще одна причина, - заметил я. - Вы ведь лишились 
своей модели. 
	Я порылся в кармане пальто и выудил маленькую куклу, которую 
подобрал на полу в подвале усадьбы "Белмонт". 
	- Я далек от того, чтобы использовать это вам в ущерб, - сказал я. 
	Я швырнул ему куклу, и, несмотря на скудное освещение, он ловко 
поймал ее укороченной рукой. И едва кукла коснулась его пальцев, она 
моментально растворилась в нем, словно его тело или рука были ртом, 
который в мгновение ока всосал ее. 
	Его лицо обрело симметрию, руки сравнялись в длине, бесследно 
исчезла кривобокость. Но зато одежда теперь сидела на нем прескверно, а 
короткий рукав пиджака едва прикрывал половину руки. И он все еще был 
меньше, гораздо меньше того Этвуда, которого я помнил. 
	- Благодарю,. - сказал он. - Это помогает. С ней значительно легче 
сохранять свой облик - не нужно так сосредоточиваться. 
	Рукав вырастал на глазах, постепенно закрывая руку. Менялась и 
остальная одежда, приспосабливаясь к новой форме его тела. 
	- Хлопот не оберешься с этой одеждой, - вскользь заметил он. 
	- Вот почему в вашей конторе, в той, что в центре города, собран 
такой богатый гардероб. 
	Это его слегка ошеломило, но он тут же опомнился. 
	- Ах да, ведь вы же и там побывали. Просто я запамятовал. Должен 
сказать, мистер Грейвс, что вы весьма оперативны. 
	- Профессиональное качество, - объяснил я. 
	- А кто это с вами? 
	- Простите, забыл вас представить. Мисс Кейн, мистер Этвуд. 
	Этвуд воззрился на нее. 
	- Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что никогда не встречал 
более бестолковой системы воспроизведения себе подобных, чем ваша, 
человеческая. 
	- А нам она нравится, - заявила Джой. 
	- Но она же такая нескладная и громоздкая, - возразил он. - Вернее, 
вы сами сделали ее такой, загромоздив обычаями и нравственными 
установками, Полагаю, что в других отношениях она безукоризненна. 
	- Вам это, конечно, не известно, - заметил я. 
	- Мистер Грейвс, - произнес он, - вам, должно быть, понятно, что, 
копируя ваши тела, мы вовсе не обязаны заниматься всеми видами 
деятельности, вытекающими из функций этих тел. 
	- Копируете наши тела, - проговорил я. - А может, кое-что еще? 
Скажем, бомбы, которые подкладывают в машины. 
	- Безусловно, - согласился он. - Это проще простого. 
	- Или капканы, которые устанавливают перед дверью? 
	- О, это тоже простой механизм. Как вы понимаете, в нем нетрудно 
разобраться. Вот если что посложнее - это уже не по нашей части. 
	- Но почему именно капкан? - спросил я. - Ведь вы себя этим 
выдали. До этого я даже не подозревал о вашем существовании. Мне и во 
сне не снилось, что на свете могут быть такие, как вы. Если бы не капкан... 
	- Вы бы все равно узнали о нас, - сказал он. - Вы из тех, кто 
способен сообразить, что к чему. Дело в том, что мы взяли вас на заметку. 
Мы изучили вас куда лучше, чем вы сами. Мы знали, на что вы способны и 
как, вероятнее всего, себя поведете. К тому же мы немного осведомлены о 
событиях ближайшего будущего. Правда, это бывает не всегда, но 
случается, что мы их можем предсказать. Есть ряд факторов... 
	- Да погодите вы, черт вас возьми, - перебил я его. - Вы говорите, 
что изучили меня. Но, конечно, не только меня, так ведь? 
	- Конечно. Мы знали кое-что о каждом из вас, о каждом, кто мог 
оказаться в таком положении, что рано или поздно догадался бы о нашем 
существовании. Сюда относятся репортеры, юристы, ряд чиновников 
государственных учреждений, крупнейшие промышленники и... 
	- И вы их всех разобрали по косточкам? 
	Он едва сдержал самодовольную усмешку. 
	- Всех без исключения. 
	- И взяли под прицел не только меня? 
	- Что за вопрос! Таких, как вы, оказалось не так уж мало. 
	- А потом появились капканы, бомбы и... 
	- О, самые разнообразные приспособления, - заверил он меня. 
	- Вы их убили! - взорвался я. 
	- Если вы настаиваете, назовем это так. Однако, чтобы вы не 
слишком фарисействовали, считаю своим долгом напомнить, что вы 
вернулись сейчас сюда с твердым намерением вылить в раковину какую-
нибудь кислоту. 
	- Не спорю, - согласился я, - но теперь мне ясно, что это ничего бы 
не дало. 
	- Вполне возможно, - сказал Этвуд, - что вы бы меня уничтожили - 
если не полностью, то по крайней мере большую часть моей персоны. Я 
ведь сидел в канализационной трубе. 
	- Я бы избавился от вас, - сказал я. - Но не от остальных. 
	- Что вы имеете в виду? - спросил он. 
	- Уничтожишь вас, а ваше место займет другой Этвуд. Стоит 
только вам захотеть, и в любой момент может появиться другой Этвуд. 
Честно говоря, я не вижу смысла в бесконечном уничтожении Этвудов, если 
на случай необходимости у вас всегда есть под рукой запасной. 
	- Право, не знаю, - задумчиво проговорил Этвуд. - Никак не 
постигну вашу породу. В вас, людях, есть нечто не поддающееся 
определению и, по-моему, совершенно бессмысленное. Вы устанавливаете 
для себя правила поведения, кропотливо разрабатываете модели своих 
убогих социальных систем, но вы не систематизируете самих себя. В какой-
то момент вы можете проявить поразительную глупость, а в следующую 
секунду блеснуть гениальным умом. И самый страшный ваш порок, самое в 
вас ужасное - это молчаливая, прочно въевшаяся в вас вера в судьбу. Не в 
чью-нибудь судьбу, а именно в вашу. Даже думать об этом и то противно. 
	- А вот вы - вы бы не затаили на меня зла, облей я вас кислотой, - 
заметил я. 
	- Отчасти вы правы, - согласился Этвуд. 
	- В том-то и разница, - сказал я, - та разница, которую вам не 
мешает принять во внимание. Я ненавижу вас - или вам подобных - за 
попытку убить меня. И в той же степени, а может, даже сильнее, я 
ненавижу вас за то, что вы убили моего друга. 
	- Докажите это, - вызывающим тоном потребовал Этвуд. 
	- Что значит докажите? 
	- Докажите, что я убил вашего друга. Насколько я понимаю, это 
истинно человеческий подход к такого рода вопросам. Вам удается 
безнаказанно совершать любые преступления, если никто не докажет, что 
это ваша работа. Кроме того, мистер Грейвс, вы смешиваете различные 
точки зрения. А они ведь меняются в зависимости от условий. 
	- Иными словами, есть места, где убийство не считается 
преступлением? 
	- Вот именно, - подтвердил Этвуд. 
	Судорожно мигало пламя спиртовки, и по комнате метались 
изменчивые тени. Я вдруг подумал, как обыденно и банально выглядит 
каша беседа - мы двое, обитатели разных планет и продукты совершенно 
несходных цивилизаций, разговариваем друг с другом так, словно оба мы 
люди. Возможно, это и так, потому что то, другое существо, кем бы оно ни 
было, приняло облик человека и усвоило человеческую речь, поступки и до 
некоторой степени даже человеческие взгляды. Интересно, подумал я, 
возникла бы подобная атмосфера, если б с нами разговаривал лежащий на 
табурете кегельный шар - как, скажем, беседовал с нами Пес, не двигая по-
человечьи губами? И могло бы существо, которое пусть на краткий период, 
но все-таки стало Этвудом, рассуждать так легко и свободно, если б оно не 
впитало в себя колоссальное количество сведений - хотя бы самых 
поверхностных - о Земле и человеке? 
	Мне захотелось узнать, как долго находятся на Земле эти 
пришельцы и сколько их здесь. Быть может, долгие годы они не только 
терпеливо набирались заданий, но одновременно проникались самим духом 
Земли и человека, изучая социальные структуры, экономические системы и 
организацию финансов. Я прикинул, что на это, должно быть, 
потребовалось немало времени, потому что с самого начала им наверняка 
пришлось заниматься не одним только сбором самой информации: 
углубившись в лабиринт наших законов о собственности, наших правовых 
систем и коммерческих операций, они, вероятно, столкнулись с факторами 
не просто незнакомыми, а совершенно им чуждыми. 
	Джой схватила меня за руку. 
	- Пойдем отсюда, - сказала она. - Мне что-то не нравится этот тип. 
	- Мисс Кейн, - проговорил Этвуд, - мы вполне допускаем, что вы 
можете испытывать к нам неприязнь. Сказать по правде, мы не придаем 
этому никакого значения. 
	- Сегодня утром я говорила с одной семьей - эти люди от отчаяния 
потеряли голову, - сказала Джой. - И все из-за того, что им негде жить. А 
вечером мне встретилась другая семья, которую выбросили на улицу, 
потому что глава семьи остался без работы. 
	- Такого рода события происходили на протяжении всей вашей 
истории, - изрек Этвуд. - И вы меня не переубедите. Я читал труды по 
вашей истории. В положении, которое мы создали, нет ничего нового. 
Напротив, для вас, людей, оно очень и очень старо. Поверьте, мы 
действовали честно, свято чтили букву закона. 
	На миг мне показалось, что мы, все трое, играем старинную 
комедию нравов, в которой, чтобы ярче оттенить заложенную в пьесе идею, 
чудовищно преувеличены основные пороки человечества. 
	Я почувствовал, как Джой крепче сжала мне руку, и понял, что до 
нее, видимо, только что по-настоящему дошло, насколько аморален наш 
собеседник. А может, она еще осознала, что это существо - этот Этвуд - не 
более чем зримая проекция бесчисленной могучей орды других 
пришельцев, пожелавших отнять у нас Землю, За существом, сидевшим на 
табурете, словно виделась алчная всепожирающая тьма, налетевшая с 
какой-то далекой планеты, чтобы уничтожить Человека. И хуже того - не 
только самого Человека, но и все творения его рук, все дорогие его сердцу 
мечты, пусть несовершенные, как, впрочем, все мечты человечества. 
	Я вдруг понял, что величайшая трагедия не в гибели самого 
Человека, а в гибели всего того, за что Человек боролся, того, что создал, и 
того, что еще собирался совершить в будущем. 
	- Насмотря на возмущение или даже ненависть, которые может 
испытывать по отношению к нам человеческий род, - произнес Этвуд, - 
объективно мы не совершили ни одного противозаконного действия, даже 
если исходить из вашей собственной концепции правомерности тех или 
иных поступков. Ни один закон не запрещает кому бы то ни было, даже 
пришельцам, приобретать собственность или владеть ею. Вы сами, друг 
мой, и ваша дама имеете полное право купить все, что вашей душе угодно, 
Вы можете скупить, и если такова ваша цель, владеть ею, всю имеющуюся 
в мире собственность. 
	- Это отпадает по двум причинам, - возразил я. - Одна из них - 
отсутствие денег. 
	- А другая? 
	- Это просто неприлично, - ответил я. - Ведь такое не принято, 
Пожалуй, есть еще и третья причина. Так называемые антитрестовские 
законы. 
	- Ах это, - протянул Этвуд. - О них мы неплохо осведомлены и 
приняли кое-какие меры. 
	- Не сомневаюсь. 
	- Если смотреть в корень, - сказал Этвуд, - единственное, что 
действительно необходимо для проведения подобной операции, - это 
деньги. 
	- Вы так говорите о деньгах, словно сама их идея для вас открытие, 
- сказал я, уловив это в его тоне. - неужели деньги существуют только на 
Земле и нигде больше? 
	- Не будьте смешным, - отрезал Этвуд. - Разумеется, в космосе 
существует своего рода торговля и соответственно - средства обмена. 
Средства обмена, но не деньги в вашем понимании. Здесь, на Земле, деньги 
- это нечто большее, чем те бумажки и кусочки металла, которыми вы 
пользуетесь для обмена, нечто большее, чем ряды цифр, выражающие их 
количество. Здесь, на Земле, вы вкладываете в деньги такой символический 
смысл, которым не обладает ни одно из известных мне средств обмена. Вы 
превратили деньги в символ могущества и добродетели, а их недостаток 
вызывает у вас презрение и даже считается чуть ли не преступлением. 
Деньги для вас - это мерило человеческих качеств, мерило успеха, почти 
что святыня. 
	Промолчи я, и он бы