шки и начал рассчитывать на прочность
несущую конструкцию, но тут его позвала Сонечка:
    - Федя...
    - Да?
    - У меня на столе случайно оказалась  твоя  бумага,  возьми
ее, пожалуйста.

    - Ага, - поднялся Федор из-за стола.
    Сыткина кашлянула. Горячий принялся изучать разводы побелки
на потолке,  а  Зарудный  засопел.  Федор  споткнулся,  Сонечка
покраснела.  Раздался  храп  мирно  дремавшего  Якова  Иваныча.
Горячий   принялся   чмокать  губами,  глядя  при  этом  не  на
старика-Якова, а на зардевшуюся Сонечку.
    - Ты чо? - уставился на него Зарудный с улыбкой.
    - Говорят, от храпа помогает.
    Федор тем временем  вернулся  на  свое  место  и  развернул
сложенный пополам лист бумаги. Это была записка: "Федя! Я очень
ценю  тебя  как  товарища по работе (несколько слов старательно
зачеркнуто), но давай останемся друзьями.  Ведь  могут  дружить
между  собой  (густо  зачеркнуто,  но  на свет можно разобрать:
"мальчик с девочкой") мужчина и женщина. Как ты считаешь? С.Т."

    "Детский сад! - Федор скосил взгляд на Горячина, а потом на
Зарудного.  -  Без  этих  старых  онанистов  здесь   точно   не
обошлось!"   Он  стал  дожидаться  обеденного  перерыва,  чтобы
поговорить с  Горячиным  (от  Зарудного  все  равно  ничего  не
добьешься).
    Наконец,  долгожданное  время  "Ч"  -  12:30  -  наступило.
Горячий потянулся и вышел, Федор - за ним.
    - Володь, постой!
    - Я - на обед. Ты идешь?
    - Куда?
    - В столовку.
    - Нет, не иду. Да стой ты!
    - Слушаю тебя внематочно, - остановился Горячий.
    - Всего на два слова. Насчет Сонечки...
    - О, уже два!
    - Да я серьезно!
    - Влюбилась в тебя, а ты не знаешь, что делать?
    - Кончай хохмить, я-то знаю, что это твоя работа!
    - Ты на что, старик, намекаешь?
    - Сам знаешь!
    - Ладно,  так  и  быть,  покаюсь,   не   то   еще   в   чем
заподозришь...
    - Ну и?..
    - Просто  вчера я подложил в сумочку нашей Мармеладке пачку
резиновых изделий по четыре копейки, проще говоря, гондонов.
    - Козел ты, Горячин, она ведь на меня подумала!
    - Значит, заслужил...
    - А по морде не хочешь?
    - Извини, Федя, я не прав, - крикнул, уходя Горячин.  -  Но
за "козла" ты еще ответишь!
    Горячин уже ушел, когда Федор вспомнил: "Так его ведь вчера
на работе  не было! Опять неувязка получается..." Он вернулся в
комнату - там никого уже не было, кроме Малишина,  поглощавшего
принесенные из дома бутерброды с колбасой.
    - Фофейку  не  фелаете?  -  из  туго  набитого рта Малишина
ударил фонтан хлебных крошек, и он показал на китайский термос,
из блестящего горлышка которого струился ароматный дымок.
    - Отнюдь, - в такт старику-Якову ответил Федор.
    - А вы что же обедать не пошли? - спросил тот в паузе между
двумя бутербродами.

    - Экономлю, - с усмешкой отозвался Федор, вынимая из  ящика
стола  "Остров  пингвинов"  Анатоля  Франса.  -  Духовная  пища
дешевле обходится.
    Он открыл одолженную вчера у  Сонечки  книгу  ("из  папиной
библиотеки") и начал читать вступительную статью.

      "Анатоль Франс (1844-1924) - гениальный мыслитель
      современности, творчески развивший идеи великого Вольтера
      и блестяще воплотивший их в жизнь, встав у основания
      осуществившейся   тысячелетней   мечты   человечества   -
      общества всеобщего братства..."

    Федор не верил своим глазам:  до  сих  пор  в  таком  ключе
говорили  только  про одного человека, про того самого, который
"...жил, жив и будет жить!" Он  захлопнул  книгу:  "Что-то  тут
не..."  На  его столе, прошуршав осколками по бумагам, разбился
влетевший в форточку снежок. "Опять Горячин!" - Федор  стряхнул
снег  со  спецификаций  на  шарошки  и выглянул в окно: внизу и
вправду стоял Горячин, а рядом с ним  -  румяная  от  мороза  и
радости Сонечка. В руках у них было по снежку.
    - Ничего, я окно открою? - спросил Федор Малишина.
    - Ничего-ничего,  - замахал руками старик-Яков, отправляясь
в туалет мыть термос.
    Федор открыл окно, высунулся  на  колкий  зимний  воздух  и
зачерпнул  ладонью  с карниза горсть пушистого снега, собираясь
слепить ответный снаряд, но тут  Сонечка  смешно  запрыгала  на
месте,   испуганно  взмахивая  руками  в  красных  варежках,  а
Горячин, встрепенувшись, метнул в Федора снежок, и только Федор
отскочил от окна, увертываясь, как мимо того самого места,  где
только  что  была  его  голова,  просвистел крупный кусок льда.
Раздался взрыв -  ледяная  глыба  разлетелась  на  выскобленном
асфальте  на  мелкие  звонкие кусочки. Федор чуть ли не по пояс
высунулся из окна, пытаясь заглянуть  на  крышу  восьмиэтажного
корпуса, с которой и упала глыба...
    - С тебя ящик коньяка! - весело заорал Горячин.
    - Бл...  -  начал было благодарить Федор, но осекся, потому
что в глаза ему ударил ослепительный  свет  Белой  звезды,  той
самой,   которую  он  видел  вчера  по  телевизору,  когда  его
агитировали отправиться в Ад.
    - Ты  что,  язык  проглотил?   -   не   унимался   Горячин,
наслаждаясь  ролью спасителя. - Благодари и в ножки кланяйся, а
потом беги свечку ставить и очередь за вином занимать!
    - Ой! - пискнула Сонечка.  -  Ему,  наверное,  плохо  -  он
что-то сбледнул.
    - Вз... что? - вскинул брови Горячий.
    - Вз... да ну тебя! - разбила снежок о его плечо Сонечка.
    Федор отошел от окна. Ему было не по себе: ведь если в небе
вместо  Солнца  висит  та  же Белая звезда, что и в Аду, то это
значит... это значит, что он на  самом  деле  не  проснулся,  а
уснул в молочной ванне и теперь видит сон. Все это во сне!
    - Федя,   ты   в  рубашке  родился!  -  влетела  в  комнату
возбужденная Сонечка.

    - Ю а лаки, мэн! - появился вслед за ней Горячин.  -  Когда
ботл за спасение поставишь?
    Но  Федору  было  не  до  веселья: он тяжело переживал свое
открытие, хотя и  не  мог  поверить  в  него  до  конца.  Вошла
Сыткина.
    - Мария   Игоревна,  представляете,  -  бросилась  делиться
радостной новостью Сонечка. - Володя Федору жизнь спас!
    - Совсем бесплатно? - съязвила Сыткина.
    - Мздоимством  не  занимаюсь,   не   мой   профиль,   -   с
достоинством   отразил  выпад  Горячин.  -  Хотя  если  борзыми
щенками... - посмотрел он на Сонечку.

    - Что за шум, а драки нет? - в  комнату  зашел,  ковыряя  в
зубах спичкой, сыто-довольный Зарудный.
    - Обсуждаем   сводку   ЦСУ  о  ходе  посевной  кампании,  -
неожиданно заявила Сонечка.
    - Молодец, Софья, ату его! - искренне восхитился Горячин. -
Растет смена!

    - Ну-ну, - буркнул Зарудный, цыкая слюной.
    Ковыляя на обе ноги, вернулся из туалета  Малишин,  и  весь
трудовой коллектив был теперь в сборе.
    - Пора,  товарищи,  к  работе  приступать,  - напомнил Яков
Иваныч. - Федор, как у вас дела со спецификацией на шарошки?
    Федор вздрогнул: "Какие могут быть шарошки на том свете?!"

    - Какие шарошки?! - сказал он отчетливо вслух.
    Все, кто был в комнате, оторвали головы от бумаг и  ошалело
на него уставились.

    - Какие  шарошки  -  мы  все  в Аду!!! - выпалил Федор им в
лицо, будто бросаясь вниз головой в страшную черную бездну.
    После этих его слов все застыли в гробовой тишине:  Сонечка
- с  приоткрытым  квадратным  ртом,  Горячин  -  с  улыбкой  на
перекошенном лице,  Сыткина  -  с  уехавшими  на  лоб  бровями,
Зарудный  -  с  торчащей  из  зубов  горелой спичкой... Малишин
достал из футляра очки в роговой оправе, неспеша протер  стекла
носовым  платком,  одел  их  и  тоже застыл. Федор и сам не мог
пошевелиться, поддавшись всеобщему оцепенению;  ему  оставалось
лишь  неподвижно  наблюдать,  как  лица  его сослуживцев быстро
белеют,  становясь  белее  потолочной  побелки,  а  зрачки   их
приобретают  самые  немыслимые  цвета:  у  Горячина глаза стали
красными, как у черта; у Сонечки - желтыми, как у хищной птицы;
у Малишина - голубыми, как у ангела; у Сыткиной - черными,  как
у  ведьмы,  а  у  Лени  Зарудного  -  прозрачно-пустыми,  как у
вурдалака.
    Наконец,  напряжение  тишины  достигло  своего  апогея,   и
послышался хруст - в очках у Малишина стали лопаться линзы. Тут
же,  как  по  команде,  все пятеро одновременно встали и начали
молча надвигаться на Федора... "Сейчас будут на куски рвать!" -
Федор схватил стул, на котором сидел,  и  выставил  его  вперед
ножками, готовясь отражать нападение.
    - Что  здесь  происходит,  товарищи?  - неожиданно раздался
строгий голос.

    Нечисть отпрянула, и Федор увидел в дверях  самого  Василия
Парамоновича,  внешность которого, однако, претерпела некоторые
изменения: теперь его украшала аккуратная  козлиная  бородка  и
кисточки на заострившихся ушах. - Дело делать надо. План горит,
- назидательно сказал он и удалился.
    Яков  Иваныч  виновато  крякнул,  и сию же минуту все члены
трудового коллектива, за исключением до сих пор не пришедшего в
себя Федора, не глядя друг на друга, расселись по своим  местам
и  принялись  с  удвоенным  усердием шелестеть бумажками. Федор
быстро оделся и вышел.
    "Федя!" - услышал  он,  выйдя  на  территорию  предприятия,
доносившийся  сверху женский голос. Он поднял голову и увидел в
форточке только что оставленной им комнаты на  четвертом  этаже
сонечкино   личико.   "Прости   нас!"   -  прокричала  Сонечка,
выглядывая из форточки, как из дупла. - "Такую нечисть только и
прощать, - подумал Федор в  сердцах,  а  вслух  крикнул  Софье,
чтобы та отвязалась. - Поцелуй меня в зад!"
    В следующий момент Федор понял, что совершил ошибку: на его
глазах  Сонечка  превратилась  в  тощего  птенца птеродактиля с
длинным  тонким  клювом,  утыканным  острыми   зубами.   Птенец
спрыгнул  с  форточной  рамы и полетел в сторону Федора, широко
растянув перепончатые крылья.  Федор  побежал.  Весь  ужас  его
положения  заключался  в  том,  что  птенец  планировал  совсем
бесшумно, и невозможно было определить, на каком расстоянии  он
находится сзади в данную секунду, а оглянуться Федор не решался
- боялся, что мерзкий птенец клюнет его в глаз.

    Обжигая  легкие  морозным воздухом, Федор добежал до домика
проходной, ворвался в него и плотно закрыл за собой дверь.  Тут
он  облегченно  вздохнул, сняв шапку с мокрой от пота головы, и
осторожно оглянулся: птенец с приоткрытым клювом бился крыльями
о стеклянную дверь.
    - Кыш, гадкий утенок! - махнул рукой Федор. -  А  то  я  из
тебя котлету по-киевски сделаю!
    Проверив,  хорошо ли закрыта дверь, он направился на выход,
держа наготове пропуск.
    - Разрешите взглянуть, -  стоявший  на  проходе  незнакомый
вохровец ("Где же дядя-Миша-"Спартак"-чемпион?!") взял у Федора
пропуск  и,  даже  не  заглянув в него, медленно положил себе в
карман.
    - Вы что?! - удивился Федор.
    - Время знаешь сколько? - спокойно спросил вохровец.
    Федор посмотрел на часы над турникетом:  14:05,  а  рабочий
день заканчивается в шесть.
    - Так сегодня ведь суббота, короткий день! - нашелся он.
    - Что  суббота,  я  и  сам знаю, - зевнул вохровец, - а про
короткий день ничего  говорено  не  было.  Неси  разрешение  от
начальника, тогда и выпущу.

    - Я  лучше здесь... постою, - Федор в отчаянии оглянулся на
дверь.
    - Здесь не полагается - не стоянка!
    - Та он боится, шо его отот цыпленок за жопу чикнет, -  жуя
яблоко,  из  камеры  хранения  для  крупных  вещей вышел второй
вохровец.
    - Нехорошо! - непонятно откуда  взялся  третий,  на  голову
выше первых двух. - Все работают, а мы тут боимся.
    За  дверным стеклом раздался противный резкий крик - Федору
показалось, что  "цыпленок"  смеется.  Он  попятился  к  стене,
почуяв, что против него затевается что-то нехорошее.
    - Птычка,   птычка,   птычка-невеличка...   е-е!  -  третий
вохровец резко выбросил широкую ладонь, сложенную  лодочкой,  к
мошне  Федора,  а  когда  тот инстинктивно согнулся, схватил за
кисть его левую руку и больно скрутил ее за спиной. -  Налетай,
ребята! - весело гаркнул он, разворачивая Федора лицом к стене.

    Налетевшие  "ребята" живо стянули с Федора до самых ботинок
брюки вместе с трусами и с хохотом и гиканьем выпихнули его  за
страшную  дверь. Федор упал, стреноженный собственными штанами.
"Кля-кля-кля",  -  застучал  птенец  зубастым  клювом  над  его
оголенным   задом.   Федор  закричал,  испугавшись  боли,  и...
проснулся в холодной мутно-розовой жидкости.
    Он зачерпнул синей  дрожащей  ладонью  жидкость:  молоко  с
кровью!  С  трудом  он  встал,  пошатываясь,  на  слабые ноги и
вскрикнул от режущей боли. Как оказалось, во  сне  он  раздавил
своим  весом  выпавшую из руки коньячную рюмку, и теперь из его
ягодиц торчало несколько крупных кривых стекол, по которым, как
по  желобкам,  стекала  кровь  и  капала  на   кафельный   пол.
Вывернувшись   перед  зеркалом,  он  вытащил  трясущейся  рукой
скользкие  стекла  -   боль   тотчас   ушла,   и   кровотечение
прекратилось.
    "Вот  и  попил дорогого коньячку", - грустно подумал Федор,
но уже  в  следующую  минуту  почувствовал,  как  по  его  телу
разливается    живительное    тепло,    приятно    покалывающее
обескровленные  конечности.  Он  посмотрелся  в  зеркало:   его
иссиня-меловое  лицо  медленно  приобретало  розовый оттенок, а
холодный нос становился из темно-сизого светло-лиловым. По телу
прошла горячей волной крупная дрожь, будто кто-то  заряжал  его
жизненной  энергией.  "Больной скорее жив, чем мертв", - сказал
Федор своему отражению, хлюпая оттаявшим носом. Напоследок  его
передернуло,   и   все   неприятные   ощущения  были  сброшены.
Повеселев, он решил проверить свою догадку: послюнявил палец  и
стер  со  щек  остатки запекшейся крови - ночных царапин и след
простыл,  как  будто  они  были  нарисованы!   "Так   и   есть,
регенерация!!" - вспомнил Федор научное слово.
    Выпив  залпом  из  хрустального  фужера  сто  граммов водки
"Абсолют" ("С выздоровленьицем!") и закусив апельсином из вновь
наполнившейся фруктами вазы, Федор собрался  было  одеться,  но
одежды  своей  не  нашел. "Что за шутки?!" - возмущенно подумал
он. Тем не менее, на кровати  он  обнаружил  в  нераспечатанных
целлофановых   пакетах   комплект  нижнего  белья,  футболку  с
надписью "Я люблю Хелл-Сити", вареные джинсы  с  лейблом  "999"
("Что   за   фирма   такая?!")  и  кожаную  куртку  с  десятком
металлических "молний". Кроме того, возле кровати стояли черные
ботинки типа армейских, с высокой  шнуровкой.  "Будем  считать,
что произошел небольшой натуральный обмен, - сказал себе Федор,
облачившись в новую одежду. - Как по мне сшито!" Он посмотрел в
зеркало и остался доволен своим модным видом: "Центровой", да и
только!  В  Москве  за  такие  шмотки  три  зарплаты  вместе  с
квартальной премией барыгам выложишь!"
    Уже  собираясь  выходить  из  номера  "на  осмотр   местных
достопримечательностей",  Федор  увидел  на  журнальном столике
конверт,  надписанный  его  именем.  Из  конверта   он   извлек
прямоугольную  пластинку  с  закругленными  краями,  на лицевой
стороне которой была надпись "Хелл Банк", крошечная голограмма,
изображающая  золотой  череп,  и  выдавленные   номер   и   имя
владельца,  а  на  обратной стороне блестела магнитная полоска.
"Кажется, такая штука описывалась в "Правде" в статье  "Счастье
в  кредит?"  -  вспоминал  Федор.  - Где же я ее читал? Ах, да,
всего три дня назад на стенде возле остановки, пока  троллейбус
ждал...  И называлась там эта штука "кредитной карточкой". Хрен
с  ним,  со  счастьем,  но  хоть   за   гостиницу   будет   чем
расплатиться!"
    Федор  спустился  на  лифте  на  первый этаж и вышел в холл
отеля.  "Да,  это  тебе  не  у  Пронькиных...   Умеют   создать
настроение,  черти!" - восхищался он, оглядывая непривычный для
него  холл:  сверкающие  золотистыми  вкраплениями   стены   со
струящейся  по  ним  прозрачно-чистой водой, обложенный камнями
прудик  с  цветущими  кувшинками,  изумрудные  листья   которых
подсвечиваются   снизу  серебряным  светом,  буйно-зеленый  сад
посредине прудика со сладкозвучными  птицами  в  ветвях,  густо
усыпанных яркими ягодами крошечных электрических лампочек.
    Выйдя  на  улицу,  Федор  оглянулся на здание отеля, ожидая
увидеть чудо архитектуры из стекла и бетона... Перед ним стояла
неказистая  семиэтажная  коробка  из   грязно-серого   кирпича,
единственным  украшением  которой была красная неоновая вывеска
на крыше: "Содом".  Федор  в  недоумении  повертел  головой  по
сторонам:  кругом  -  точно такие же невзрачные каменные кубы с
пробитыми в них квадратными отверстиями  для  прохода  света  и
воздуха,  в  пыльных стеклах которых холодно сверкает отражение
Белой звезды; между ними - прямая грязная  улица,  заставленная
по  краям  разбитыми  автомобилями и вонючими мусорными баками;
возле баков облезлый пес с  выпирающими  наружу  ребрами  жадно
слизывает  с  тротуара  бледно-желтые  помои.  Невеселый пейзаж
дополняла  широкая   автомагистраль   (точнее,   ее   изнанка),
возвышающаяся  надо  всем  остальным на гудящих железных сваях,
осыпающихся бурой ржавчиной.

    "С  высоты  птичьего  полета  все   это   выглядело   более
привлекательно",  - отметил Федор, вспомнив адскую телерекламу.
Его преследовало  такое  чувство,  будто  он  смотрит  на  тело
обнаженной   красавицы   в  микроскоп.  Однако  всмотревшись  в
бесконечную даль прямой, как струна, улицы,  Федор  различил  в
дымном  мареве  горизонта  темные  контуры  исполинских свечей.
"Похоже, экскурсионного автобуса не подадут, придется на  своих
двоих,   небоскр...  твою  мать!"  -  выругался  он  про  себя,
направляясь к  высотным  громадинам,  которые,  безусловно,  не
могут  находиться  нигде  иначе, как в центре города, - Федор в
этом не сомневался.
    Автобус все же появился, правда не экскурсионный, и  только
после  того,  как  Федор  отмахал с добрый километр пути. Федор
проголосовал,  и  автобус   остановился,   вздохнув   передними
дверьми.  В салоне, кроме него, было всего три человека: совсем
дряхлая старушка, очевидно умершая своей смертью  на  девяносто
каком-то  году,  и  два пожилых корейца, один из которых что-то
бойко  рассказывал  другому.  Федор  стал  от   нечего   делать
прислушиваться  к звучной чужой речи, и с удивлением обнаружил,
что все понимает: кореец рассказывал своему приятелю историю  о
том, как вчера он принял слишком большую дозу снотворного и так
крепко уснул, что проспал почти сутки и проснулся с обгрызанным
ухом - должно быть, крысы поработали.
    "Или он врет, или я брежу", - подумал Федор, глядя на целые
уши корейца.  Хотя...  мочка правого уха была несколько светлее
мочки левого. "Регенерация! - вспомнил Федор.  -  Целые  органы
снова  отрастают!  Значит,  я  не брежу... Вот здорово, никаких
инъязов кончать не нужно!" Федор  несколько  повеселел:  теперь
его  по крайней мере не волновала проблема преодоления языковых
барьеров в интернациональной среде.
    Чем ближе они  подъезжали  к  небоскребистому  центру,  тем
больше  наполнялся  автобус,  тем  чаще  он останавливался, тем
благовиднее становился городской ланшафт:  все  больше  зеленых
бульваров и двориков перед домами, все больше красочной рекламы
и  набитых  товарами  витрин,  все  больше  сверкающих новизной
автомобилей и длинных, как крокодилы,  лакированных  лимузинов.
Судя  по  всему,  пора  было  выходить,  тем  более что из окна
автобуса не было видно небоскребов во всю их высоту.
    Федор выпрыгнул из автобуса и задрал голову... Нет,  он  не
почувствовал  себя жалким муравьем, но улица 20-метровой ширины
показалась ему узкой тропинкой, проходящей через сосновый  бор.
Жаль  только,  что  нельзя было охватить одним взглядом все эти
черно-зеркальные махины. На противоположной  стороне  улицы  он
увидел   в   приземистом  (12  этажей!)  домике,  прилепившемся
наподобие  жучка-паразита  к  100-этажному  небоскребу,  обитую
железом  дубовую  дверь  под  вывеской  "Singles' Bar". "Гуляй,
рванина, пробужден