пищу  и не излечивает от болезней, а лишь
утоляет голод и притупляет боль. Но к тому времени,  когда  это
стало  всем очевидно, Барабашкин успел взять в свои руки рычаги
государственной власти, что, впрочем, нетрудно было  сделать  с
учетом огромной его популярности у народа и полного бездействия
правительства,  которое  никак  не  могло  оправиться  от шока,
вызванного развалом производства и торговли по причине массовых
невыходов на работу и отказа от продуктов питания. Кроме  того,
ему  удалось  в  рекордно  короткие сроки разработать и принять
новую конституцию, в  которой  записано,  что  в  нашей  стране
построено  Райское  царство во главе со Всевидящим и Вездесущим
Царем. Этот  период  перехода  власти  от  коммунистов  к  Царю
известен теперь как Триумфальное шествие Барабашкина.
    - Так значит, конституционная монархия?
    - Точно!  -  отрыгнул  Горячий. - К тому же теократическая.
Царь и Бог в одном лице.  Слушай  теперь  три  основополагающие
принципа  нашего  государства, его три кита: никто не работает,
потому что любой труд есть эксплуатация; никто ничего  не  ест,
потому  что  любая пища, за исключением ряженки, есть отрава; и
никто не лечится какими бы то ни было способами,  отличными  от
телетерапии   Царя,  ибо  применение  лекарственных  средств  и
хирургическое  вмешательство   -   суть   надругательство   над
человеческим  организмом  и  телом. Так вот, когда люди поняли,
что их обманывают, и стали отказываться пить ряженку и смотреть
телевизор, по которому теперь можно было увидеть  только  Царя,
был  создан  институт контролеров, задача которых заключается в
том,  чтобы  следить  за  соблюдением   Конституции,   а   если
конкретнее  -  тех самых принципов. Вот к этим-то контролерам и
перешла вся власть в стране.  Де-юре  страной  правит  Царь,  а
де-факто   -  контролеры.  Есть  еще,  правда,  армия,  но  она
довольствуется  тем,  что  получает   часть   оброка,   который
контролеры  собирают  с  населения, и вмешивается во внутренние
дела только в случае  крайней  необходимости...  если  бунт,  к
примеру, подавить надо.
    - И часто случаются бунты? - спросил Федор.
    - Да  нет,  не  часто,  -  Горячин  пристально посмотрел на
Федора. - Не больно много находится желающих с топором на  танк
идти.  А  то  еще  карательная экспедиция нагрянет - эти ребята
свое дело туго знают - или "птички" налетят...

    - "Птички"?!
    - Ну да, реактивные, с ракетами "воздух-земля"  в  клюве...
Выжгут все "к ябеной матери" и улетят...
    - А коммунисты?
    - Что коммунисты?
    - "Подпольный обком" не действует?
    - Некому, старик, действовать.
    - Неужто,  истребили  все  17  миллионов или сколько их там
было?
    - Да   нет,   сами   исчезли   по-тихому...   Рыцарей   или
инквизиторов,   скажем,  тоже  ведь  никто  не  истреблял  "как
класс"... Просто их время  прошло.  Есть,  правда,  еще  группы
экстремистов и маньяки-одиночки - эти спят и видят, как бы Царя
ликвидировать.  - Горячин снова посмотрел на Федора пристально.
- Но это, поверь мне, старик, бесполезная затея. Царь-то наш  -
трансцендентный...

    - Что-что?
    - Бесплотный  он,  понимаешь  ли...  Существует лишь в виде
электрического сигнала, преобразуемого посредством  телевидения
в  изображение.  Как  говорят в народе, "в телевизоре сидит", а
больше его и нет нигде... по крайней мере, на Земле.  Так  что,
старичок, чтобы Царя убить, надо телецентр в Останкино взорвать
или   Останкинскую  башню  завалить,  а  они  Царской  гвардией
охраняются... И близко не подходи!
    - Слушай, Горячин, а ты по какому  ведомству  числишься?  -
спросил Федор прямо.
    - По  контрольному, Федя, по контрольному, - охотно ответил
Горячин, словно давно ждал  этого  вопроса,  -  в  чине  майора
контрольной службы.
    - Ого!  Майор  Горячин  -  звучит!  То-то  я гляжу, от тебя
казенщиной так и разит!
    - А от тебя, старичок, разит щенячьим  протестом,  -  сузил
глаза Горячин.

    - Слушай,  майор, - не унимался слегка захмелевший Федор, -
я вот что спросить хочу: ты Достоевского читаешь?
    - А ты думаешь, друг мой  Федя,  контрики  -  это  небритые
мужики  с  обрезами?  Да мы единственная сила, которая в стране
хоть какой-то порядок поддерживает, если бы не мы, давно бы уже
каннибализм начался! А насчет Достоевского или,  скажем,  Канта
готов  с  тобой  поспорить.  Кстати,  тот  же  Кант сказал, что
"свобода  есть  осознанная  необходимость".  Так  вот,  я   эту
необходимость осознал.
    - И стал рабом системы, - продолжал за него Федор.
    - Это,  старик,  уже из другой оперы - я с таким же успехом
могу сказать, что ты стал рабом протеста против  этой  системы.
Оставим  демагогию!  Свободным  можно  быть только имея власть,
иначе   всякий   встречный-поперечный   будет   твою    свободу
ограничивать.  Вот ты ухмыляешься, а у меня, между прочим, даже
телевизора нет!
    - А жена? Свободу не ограничивает?
    - Раньше ограничивала, а теперь - нет.
    - Как же тебе это удалось?
    - Да просто взял и прогнал ее пинком  под  зад.  Зачем  мне
нужна  эта  стерва  старая, когда я себе любую молодую девку на
ночь взять могу! Так  что  хочешь  -  давай  к  нам,  я  помогу
оформиться.
    - Спасибо   за  доверие,  но  я  постараюсь  оправдать  его
где-нибудь в другом месте. Разрешите идти?
    - Иди, Федя. Искренне желаю тебе не попадаться в мои  руки.
Дружба дружбой, а служба службой, сам понимаешь.
    Федор  отставил наполненную коньяком стопку, поднялся из-за
стола, взял  в  прихожей  велосипед  и  благополучно  вышел  от
Горячина,  не  попрощавшись. "Странно выходит, - думал он, - до
разговора с Горячиным я Царя просто ненавидел, а  теперь  готов
ему  горло перегрызть... Все-таки убедил меня майор контрольной
службы в том, что я бунтовщик экстремистского толка".

     5. Подмосковные вечера

    В голове у Федора немного шумело от выпитого, будто  в  его
черепной  коробке  работал  на  малых оборотах моторчик средней
мощности, но он усердно  давил  на  педали  правой-левой,  имея
целью  добраться до проселочной дороги засветло, а то в темноте
и заплутать недолго.
    Когда город остался позади, Федор воочию увидел последствия
деурбанизации: шоссе было  буквально  облеплено  разношерстными
времянками:  незатейливыми фанерными домиками; приспособленными
под жилье "Икарусами", среди которых  можно  было  увидеть  как
аэрофлотовские    экспрессы,   некогда   связывавшие   аэропорт
Шемеретьево  с  Аэровокзалом,  так  и  экскурсионные   автобусы
"Интуриста";  железными  сараями,  сильно походившими по своему
виду на гаражи; и прочими памятниками подмосковной  архитектуры
начала  XXI  века,  слепленными,  подобно  птичьим  гнездам, из
всего, что только может сгодиться:  из  разнокалиберных  досок,
дюралевых  листов, кусков плексигласа (вместо окон), пенопласта
и брезентовых полотен.
    Но более всего  Федора  поразили  не  сами  хибарки,  а  их
обитатели.  И поразили они его сохранившимся в них, несмотря ни
на какие обстоятельства, мощным  зарядом  жизненной  энергии...
Никто  в  этот  теплый  безветренный  вечер не сидел, казалось,
дома: кто пил чай всей семьей из пыхтящего возле самой  обочины
самовара,  кто  играл  с  соседями в лото за врытым перед домом
столом, кто травил анекдоты  или  обсуждал  последние  сплетни,
собравшись  в кружок, а кто и просто прогуливался вдоль дороги,
совершая "вечерний моцион". Шоссе было отдано детям:  настоящий
простор  для  игр, да и родителям удобно, потому что их шалопаи
все время на виду. Федору ежеминутно приходилось  объезжать  то
начерченные  мелом  на асфальте "классы", по которым прыгали на
одной ноге девочки, то баррикады, которые выстроили из  разного
мусора игравшие в штурм Останкино мальчики.
    - Эй,  папаша,  где  здесь  поворот  на  "Заветы Ильича"? -
окликнул Федор чуть было не угодившего под колесо  подвыпившего
мужичка  в  помятом  костюме  со  значком  "II  разряд  ГТО" на
лацкане.
    - Чо? - поднял мужичок голубо-красные глаза.
    - Совхоз "Заветы Ильича"... бывший.
    - Ты, чувак,  с  печки  свалился?!  Там  уже  давно  артель
"Призывы Барабашкина"!

    - Так я и говорю "бывший"...
    - Тогда  за колодцем направо сворачивай, а там через лесок,
через поле - и аккурат приедешь.
    - Спасибо.
    - "Спасибом" сыт не будешь,  -  укорил  Федора  мужичок.  -
Выпить есть?
    - За этим и еду, - непонятно зачем соврал Федор.
    - Тогда  и  меня  бери  на  багажник!  -  неожиданно прытко
подскочил мужичок.

    - Нет,  друг,  извини,  у  меня  заднее  колесо  слабое,  -
поспешил Федор нажать на педали.
    - Эгоист!  -  прокричал  мужичок.  -  Без водки вернешься -
зарублю!
    Следуя указаниям доблестного значкистка ГТО, носившего  эту
древнюю  регалию,  очевидно,  в  знак  протеста против нынешних
порядков, Федор повернул направо и выехал на пыльную  грунтовую
дорогу   -   "грунтовка",  мать-перемать!  Здесь  его  внимание
привлекла березовая рощица, в которой  собиралась  на  "блядки"
местная молодежь. Сельский заводила-гитарист пел частушки:

      "Как у милки моей в жопе
      разорвалась клизьма -
      бродит призрак по Европе
      райского царизьма!"

    Федору  захотелось  остановиться  и  послушать еще, но надо
было торопиться: надраенный погожим днем  медный  пятак  солнца
уже  скатывался за верхушки сосен. Однако как Федор ни старался
перегнать  сие  светило,  трясясь  и  подпрыгивая  в  седле  на
проходящей  через свежевыкошенное поле разбитой дороге, оно все
же докатилось до горизонта раньше,  чем  он  -  до  маринкиного
дома.  Длинно-туловищная  тень  Федора  мгновенно укоротилась и
исчезла, но через несколько минут  снова  появилась,  только  с
другой  стороны  и  более  скромная: на продырявленной звездами
черной ткани ночного неба засияла  круглолицая  луна.  На  краю
поля  обозначились  точечные  огоньки  горящих  окон - на них и
устремился  Федор  напрямую   по   шуршащей   стерне.   Обогнув
посеребренное  лунным  светом  зеркало  пруда,  он  въехал  под
аккомпанимент цикад  и  лягушек  в  деревню  и  проследовал  по
липовой  аллее  к  третьему  с  края  дому. Дом тот был не чета
пришоссейным халупам - сработанный  на  совесть  из  толстенных
бревен  за два десятка лет "до новейшей эры", он уверенно стоял
на земле, надменно отгородясь  от  свихнувшегося  мира  высоким
забором. Калитка была прочно заперта, но пока Федор раздумывал,
как ему пробраться к самому дому, чтобы постучать в дверь или в
окно,   его  учуял  сторожевой  барбос,  и  тихая  летняя  ночь
наполнилась бешеным  лаем.  Послышался  скрип  -  в  освещенном
проеме двери возникла женская фигура.
    - Эй,  мать,  придержи  кобеля!  - наигранно-строго крикнул
Федор.
    - Это ты кобель, а у меня сучка, - раздался знакомый голос.
- Спокойно, Инга!
    - На ночлег пустишь?
    - Смотря кого, -  Маринка  попыталась  всмотреться  в  лицо
нахального  парня,  но  луна  светила ему прямо в затылок, и на
месте лица темнело овальное пятно.

    - Ты откуда взялся такой шустрый?
    - С того света, мать, - ответил  Федор  загробным  голосом.
Облитое  бледным лунным светом маринкино лицо и вовсе побелело.
- Да я это! -  сказал  Федор  обычным  своим  голосом,  пожалев
Маринку.
    - Вот  злыдень! - обрадованно-облегченно вздохнула Маринка.
- Я тебе счас, Федька, уши пообрываю! - она отперла  калитку  и
бросилась  Федору  на  шею,  чуть  было не сбив его с ног своей
массивной грудью. - Напугал до смерти, у  меня  аж  матка  ниже
колена опустилась... А за "мать" ты еще получишь!
    - Может,   в  избу  пригласишь  сперва?  -  спросил  Федор,
подражая ее деревенской речи. - Или ты меня всю ночь, прижав  к
забору, лапать собираешься?
    - А-а-а,  -  возмущенно  вдохнула в себя Маринка. - Это кто
кого лапает?! - отпихнула она Федора  наполнившейся  грудью.  -
Как хамом был, так и остался... Ну ладно, заходи уж!
    Они  прошли в дом. Федор при свете рассмотрел Маринку: лицо
ее почти не  изменилось  -  все  те  же  большие  карие  глаза,
классический  прямой  носик  и  тонкие  чувственные  губы, - но
фигура  заметно  округлилась  со  всех  сторон...  "Сколько  ей
сейчас... лет 35?"
    - Что,  сильно  потолстела, да? - Маринка смущенно огладила
платье на широких бедрах.
    - Отнюдь... Скорее оформилась, я  бы  сказал,  -  улыбнулся
Федор.
    - Я  тебе  дам  "оформилась"!  -  зарделась  она  довольным
румянцем, - я тебя самого счас оформлю.
    Федор подошел и поцеловал ее в теплые податливые губы.
    - Думаешь, раз деревенская, так все можно?! - тяжело  дыша,
Маринка вынула из-под подола руку Федора. - Поешь хоть сперва -
я мигом накрою!
    Она  и  впрямь  мигом  накрыла  стол на терраске: огурчики,
помидорчики, рассыпачатая картошечка под  укропчиком  и  мутный
бутылек с огоненно-вонючей самогоночкой.
    - Эх,   за  встречу!  -  занюхал  Федор  шибанувшую  в  нос
самогонку душистой краюшкой ржаного хлеба.
    - Твое здоровьичко, Федюня!
    "Что-то быстро она одеревенилась, - подумал Федор,  уплетая
за  обе  щеки  простую,  но  аппетитную  снедь.  -  Была  такая
амбициозная девушка, а стала совсем  простая  баба...  Впрочем,
она,  должно  быть,  и раньше такой была в глубине души, просто
выпендривалась по молодости".
    - А ты давно здесь... проживаешь? - спросил он вслух.
    - Да уж четвертое лето.
    - Четыре года, значит? А я из твоей записки понял,  что  ты
только этой весной из города уехала.
    - Так правильно, я ведь в городе зимовала.
    - Неужели, каждый год на зимние квартиры подаешься?
    - Да  нет  же,  это  случайно  вышло.  Мы  со своей артелью
надумали той осенью яблоки на зимнюю одежку в городе  поменять.
Ну, выторговали разбитый грузовичок у сламеров...
    - У кого? - перебил Федор.
    - Ну...  это  кто  в  самостройных  развалюхах  живет - ты,
небось, их видел на шоссе.
    - А почему вдруг "сламеры"?
    - Да Бог их знает, - пожала плечами  Маринка.  -  В  кузове
этого  грузовика  одна  такая  семья жила, а наши артельские им
домик из досок сколотили взамен. Но это ж  не  машина  была,  а
одно  недоразумение: только задом шла, просто уссыкон! В общем,
пока ее починяли, ноябрь подкатил. Бабы еще думали, ехать -  не
ехать,  а  мужики  как  развопились: зря, что ли, чинили?! Ну и
поехали... За руль сам староста сел... "Я,  -  говорит,  -  еще
через Саланг снаряды возил!" Приехали мы, значит, наменяли себе
шуб  там  всяких  -  я  себе,  кстати, котиковое манто за ведро
"белого налива" взяла - и на ночлег в Большой театр подались...
Это Нюрка из крайнего дома всех завела:  ни  разу,  говорит,  в
Большом не бывала! Разлеглись на сцене под пирамидой...

    - Под чем?
    - Ну... там декорации от "Аиды" остались... Лежим, балдеем,
программки  изучаем...  И так нам хорошо было, будто и правда к
искусству приобщились... А наутро встали, вышли на улицу - мать
моя женщина! - все белым бело, аж глаза  режет.  За  одну  ночь
чуть  не  по  колено снегу навалило. Кинулись старосту искать -
нет нигде. Наконец, нашли в ЦУМе, в отделе тканей: он там  спал
с  какой-то  проблядушкой,  в  материю завернувшись. Оказалось,
пропил он грузовичок наш...
    - Да-а, - протянул Федор насмешливо,  -  раньше  лошадей  в
кабаке пропивали, а теперь грузовики... НТР!
    - Так  и  пришлось в городе зимовать... А манто котиковое я
обратно на продукты сменяла... до  сих  пор  как  вспомню,  так
слезы наворачиваются, ну до того жаль!
    - А что, без грузовика никак нельзя было обратно добраться?
    - Да и с грузовиком, наверное, не добрались бы - в сугробах
завязли,  дороги  ведь  теперь  никто  не  чистит. Трое парней,
правда, лыжи раздобыли и на них почесали...
    - И дошли?
    - Дойти-то дошли, только шубы  с  них  "лесные  братья"  по
дороге сняли, так что все свое "хозяйство" пареньки отморозили.
Но  и  в  городе  мы  натерпелись, вспомнить страшно, еле весны
дождались... Ну, ты ешь, Федяня, докушивай, а я  пойду  постель
разберу, чтоб не отвлекать тебя разговорами...
    Федор быстро доел, вылизал вкусную тарелку и зашел в темную
комнату... Ничего не видно, темень, хоть глаз коли!
    - Маринк, ты где тут? - спросил он.
    - Ты что кричишь? - донесся горячий шепот.
    - А что? - он тоже перешел на шепот.
    - Иди сюда, - с кровати послышалось шевеление.
    - Сейчас,  сейчас!  -  Федор побросал одежду на пол и залез
под тонкое одеялко.
    - Ой, руки холодные-е! -  завизжала  Маринка.  -  Ты  такой
худенький,  -  прижалась она своей упругой грудью к его жестким
ребрам.
    - А ты такая пухленькая! - обхватил ее Федор ниже поясницы.
    - Где   этот   негодяй,   который   когда-то   лишил   меня
девственности?
    Федор почувствовал легкое касание нежной ладони.
    - Ты,   Маришка,  как  слепой,  ощупывающий  лицо  дорогого
человека после долгой разлуки, - засмеялся он. -  Не  лучше  ли
устроить очную ставку с самой потерпевшей?
    - Потерпевшая не возражает.
    - Ну как, узнает?
    - Наполовину, - хохотнула Маринка.
    - А теперь? - поднапрягся Федор.
    - Теперь до конца!

     6. Из тыщи лиц узнал бы я мальчонку...

    Весь  следующий  день  Федор  сибаритствовал,  пока Маринка
трудилась на огороде. Он с самого начала хотел  ей  помочь,  но
она  не  позволила: не мужское это, мол, дело - по грядке раком
ползать. От завтрака до обеда они с Маринкой  повалялись  часок
на  кровати,  а  затем, разгоряченные, как из парилки, сразу же
прыгнули в прудик с холоднющей ключевой водой, немного остыли и
вновь занялись каждый своим  делом...  вернее,  делом  занялась
Маринка,  а Федор от нечего делать отыскал хлопушку и взялся за
истребление мух на терраске. Особое удовольствие ему доставляло
шлепать этих насекомых  на  царском  лике,  "красовавшемся"  на
экране   телевизора  в  свою  натуральную  величину.  Звук  был
отключен, и при каждом ударе  по  носу  сия  августейшая  особа
отшатывалась,   по-шутовски  мотая  головой,  и  молча  грозила
пальцем.
    В погоне за крупной сине-зеленой мухой Федор  наткнулся  на
сервант,  и  его  внимание привлекла прислоненная к миниатюрной
кофейной чашечке небольшая цветная фотография, отснятая на  той
самой  терраске, на которой он находился. На этом снимке стояла
завернутая в  пуховый  платок  худощавая  женщина  лет  сорока,
кстати,  довольно  привлекательная,  но  в данном случае Федора
заинтересовала не женщина, а  картинка  на  экране  телевизора,
который, по-видимому, случайно попал в кадр... На экране вместо
обрыдлой царской физиономии можно было разобрать лицо мальчика.
"Наследник  престола,  что  ли?"  - Федор подошел к телевизору,
включил звук и спросил, показывая на фотографию:

    - Это кто?
    - Прежде   всего   здравствуйте,   Федор   Васильевич!    -
заискивающе улыбнулся Царь.
    - Чтоб ты сдох! - "поприветствовал" Царя Федор. - Кто это?

    - Ну  как  же...  это  Эльвира Артуровна, подруга молодости
Марины Вячеславовны, - ответил Царь, проглотив обиду.
    - Да я тебя не про бабу, а про мальца на экране  спрашиваю!
- строго  сказал  Федор,  отметив  про себя: "Надо же, и дня не
прошло, как по-деревенски заговорил!"
    - Позвольте взглянуть поближе, - сощурился Царь.  -  Это...
это мальчик.

    - А   если  конкретнее?  Ведь  ты,  царь-батюшка,  всех  по
имени-отчеству знаешь, - настаивал Федор.
    - Качество снимка плохое, - вздохнул "царь-батюшка",  -  не
могу лица разобрать...
    - Сейчас  сможешь!  - крикнул Федор, возбужденный внезапной
догадкой.

    Он выбежал в огород и, хлопнув Маринку по вздыбленному  над
помидорами заду, спросил:
    - Маринк, фотоаппарат есть?
    - А  как  же,  "поляроит", я за него лукошко малины отдала!
Возьми в спальне в шкафу, в нижнем ящике под тряпками.
    Федор откопал  из-под  тряпок  фотоаппарат  и  бросился  на
терраску  к  телевизору,  но только он навел объектив на экран,
как Царь закрыл лицо ладонью.
    - Всего один снимок для истории  пер