тством разглядывала свое новое жилище,  или,  как  выразился  Дюбуа,
"загородную резиденцию". Старинный трехэтажный особняк больше  походил  на
крепость, чем на жилой дом; массивные стены, обросшие  мхом  у  основания,
узкие, особенно в восточном крыле, словно прячущиеся в нишах окна, тяжелые
ставни и двери угрюмо контрастировали  с  веселым  летним  небом  и  ярким
солнцем. Даже в пышной зелени сада  чудилось  что-то  зловещее,  словно  в
болотной траве, скрывающей гибельную трясину.
     - Не очень-то здесь уютно, - произнесла с сомнением Жаннет.
     - Здание построено в шестнадцатом веке, -  с  видом  знатока  ответил
Дюбуа, - а это были довольно смутные времена. С тех пор, конечно,  дом  не
раз ремонтировался и обновлялся. Но все же это самое  настоящее  старинное
родовое гнездо. Ты будешь жить здесь, как графиня.
     Жаннет ничего не ответила; она не строила иллюзий относительно своего
будущего и понимала, что рано или поздно Дюбуа наскучит ею и возьмет новую
"графиню" - или даже вслед за настоящим дворянским  особняком  обзаведется
настоящей женой-аристократкой. Впрочем, за прошедшие полгода  она  кое-что
скопила и рассчитывала к тому же на щедрый подарок при расставании; а там,
конечно, сыщется еще какой-нибудь нувориш, для которого физические  данные
женщины куда важнее ее репутации.
     На крыльце их встретил Пьер Леруа, нанятый новым владельцем мажордом.
В холле ожидала  прислуга.  Дюбуа  нетерпеливым  жестом  отпустил  слуг  и
обратился к Леруа:
     - Покажите нам дом.
     - Да, мосье, -  поклонился  тот,  -  но,  может  быть,  мадам  желает
отдохнуть с дороги?
     Жаннет улыбнулась: ее назвали  "мадам",  словно  она  и  впрямь  была
законной супругой владельца поместья.
     - Мадам отдохнет позже, - сказал Дюбуа. - Ведите нас.
     - Как скажете, мосье.
     Они прошли через сумрачный холл с потемневшими от времени  портретами
на стенах и огромным камином, похожим на старинную башню, и  поднялись  по
скрипучей деревянной лестнице на второй этаж.  Миновав  несколько  комнат,
меблировка которых, кажется,  не  менялась  со  времен  Людовика  XV,  они
оказались перед массивной дубовой дверью.
     - Кабинет графа, - объявил мажордом и  взялся  за  тяжелую  бронзовую
ручку. Однако дверь не открылась.
     - Странно... - пробормотал  Леруа,  -  я  помню,  что  оставил  дверь
отпертой.
     - У вас ключ при себе? - спросил Дюбуа с ноткой раздражения в голосе.
     - Да, конечно... - мажордом отпер дверь.
     В последний момент в мозгу Дюбуа  мелькнула  мысль,  что  дело  здесь
нечисто, и он почти грубо отодвинул Жаннет  в  сторону.  В  следующий  миг
дверь беззвучно отворилась.
     Посередине кабинета, лицом к вошедшим, сидел в кресле граф де Монтре.
Выстрел снес ему полчерепа; все вокруг было забрызгано кровью и сероватыми
каплями мозга. Рука с пистолетом бессильно свешивалась с подлокотника.
     - Что там? - с испуганным любопытством  спросила  Жаннет,  неуверенно
пытаясь заглянуть через плечо Дюбуа. Тот оттеснил ее от кабинета.
     - Тебе ни к чему на это смотреть. Де Монтре... он застрелился,  чтобы
досадить нам.
     Жаннет тихо вскрикнула.
     - Не  волнуйся.  Конечно,  это  неприятно,  но  ничего  страшного  не
произошло. Люди  умирают  каждый  день  тысячами,  -  Дюбуа  повернулся  к
мажордому. - Как, черт побери, он оказался в кабинете?
     - Не знаю, мосье, - развел руками Леруа.  -  Конечно,  у  графа  были
ключи от всех дверей, а главный вход - не  единственный  в  доме.  Он  мог
войти еще до прибытия новых слуг и где-то прятаться...
     - Неужели никто не слышал выстрела?
     - Вы же сами видите, какие здесь двери и стены. Если никого  не  было
поблизости, то нет ничего удивительного.
     - Черт побери, эти аристократы всегда были позерами... Ну  уж  передо
мной мог бы  не  устраивать  представление,  я  ведь  толстокожий  буржуа,
бесчестный и  бесчувственный  денежный  мешок  -  так,  кажется,  они  нас
аттестуют? Этот человек прожил никчемную жизнь и умер  никчемной  смертью.
Ладно, Леруа, займитесь формальностями.
     Формальности не отняли много времени. Прибыли  полицейский  инспектор
Леблан и врач по фамилии Клавье; осмотр места происшествия  не  оставил  у
них никакого сомнения в факте самоубийства, и тело увезли.
     - Сколько прежних  слуг  осталось  в  поместье?  -  спросил  Дюбуа  у
мажордома.
     - Трое, мосье. Садовник, который слишком  стар,  чтобы  искать  новое
место, кухарка, надеющаяся,  что  новый  хозяин  будет  платить  исправней
прежнего, и конюх, он же кучер - этому малому вообще все безразлично.
     - Значит, остальные пожелали  покинуть  дом,  когда  узнали,  что  он
перейдет  ко  мне?  Хм...  странная  преданность,  если  учесть,  что   им
недоплачивали. Не  хватало  еще,  чтобы  из-за  этого  нелепого  инцидента
разбежались и новые слуги. Соберите всех.
     Дюбуа обратился к слугам с краткой  речью,  в  которой  сообщил,  что
весьма сожалеет о случившемся  печальном  происшествии,  однако  в  смерти
графа де Монтре не может быть обвинен никто.
     - Ни я и никто другой не заставляли графа  жить  не  по  средствам  и
залезать в долги. Когда человек прыгает с обрыва и  разбивается  о  камни,
виноваты не камни, а человек. Я буду совсем иным хозяином, чем де  Монтре;
ни один из моих людей не будет иметь оснований сетовать  на  мизерное  или
задержанное жалование. Я всегда плачу по счетам.
     Подействовали ли слова о жаловании, или слуги просто не обладали  той
чувствительностью, которой так опасался  Дюбуа,  но  ни  один  из  них  не
выразил желания уволиться. Новый хозяин совсем уже успокоился,  как  вдруг
Жаннет, окончательно убедившись в  неизменности  планов  Дюбуа,  набралась
смелости и заявила, что не может остаться жить "в этом ужасном доме".
     -   Вздор,   Жаннет,   что   за   глупости?   -   устало   отмахнулся
предприниматель. - Де Монтре как раз  и  добивался,  чтобы  мы  отказались
здесь жить. Ты же не хочешь, чтобы его безумная идея увенчалась успехом?
     - Жак, не говори так... о мертвом...
     - Мертвый он  опасен  еще  менее,  чем  живой.  Жаннет,  мы  живем  в
просвещенное время в просвещенной стране, и не  забивай  свою  хорошенькую
головку всяким  суеверным  вздором.  Ну  и  что  с  того,  что  де  Монтре
застрелился здесь? Всякий  дом,  построенный  более  полувека  назад,  был
свидетелем смертей своих хозяев.
     - Но эта смерть... такая ужасная...
     -  Напротив,  она  была  мгновенной  и  безболезненной.  Меня  вообще
удивляет  ненормальный  интерес  людей  к   насильственной   смерти.   Так
называемая естественная смерть от какой-нибудь болезни  часто  куда  более
мучительна, однако она никого  не  волнует;  но  стоит  где-то  прогреметь
выстрелу, как целая толпа сбегается потрепетать в ужасе.
     Жаннет  не  отважилась  настаивать  и  дальше,  понимая,  что  только
разозлит Дюбуа; однако его разумные доводы не могли почему-то развеять  ее
тоску и тяжелые предчувствия. Впрочем, горничная Жаннет (у нее теперь была
горничная, как у настоящей госпожи), разбитная и легкомысленная девица  по
имени Мари, не разделяла тревог своей хозяйки и в конце концов даже сумела
рассмешить ее. Но к вечеру страх снова начал овладевать Жаннет.  Последний
отблеск солнца истаял на западе; над домом опустилась хмурая  ночь.  Ветер
гулял в листве разросшегося сада; одинокая ветка скреблась в окно,  словно
кто-то неведомый просил: "Впустите... впустите  меня..."  Из  окон  спален
открывался вид на ночной лес; ни единого  огонька  не  было  видно  в  той
стороне. Где-то в доме поскрипывали старые половицы.
     Наконец отворилась дверь, и в спальню  трясущейся  от  страха  Жаннет
вошел Дюбуа.
     - Милый, как я рада, что ты пришел!
     - Я пришел не для того, чтобы разговаривать, -  промурлыкал  под  нос
Дюбуа, развязывая пояс халата.
     Внезапно из-за туч вышла луна, озарив комнату мертвенным светом; и  в
ту  же  минуту  откуда-то  издалека  донесся  высокий  и  протяжный  звук,
тоскливый, как плач неприкаянной души.
     - Боже мой, Жак, что это?! - в ужасе воскликнула Жаннет.
     - Собака воет, только и всего, - ответил Дюбуа с ноткой раздражения в
голосе, наваливаясь на нее всем телом.  Но  через  несколько  минут  он  с
отвращением убедился, что не может преуспеть в своем деле:  проклятый  вой
мешал ему, не давал сосредоточиться. Красный от злости и  смущения,  Дюбуа
вынужден был удалиться в свою спальню.


     Наутро, выглянув в окно, Дюбуа заметил конюха, идущего через  двор  с
ведром в руке. Хозяин окликнул слугу и спросил, есть ли в имении собаки.
     - Нет, мосье! - ответил тот, подходя ближе к окну.
     - Нет? Но до деревни довольно далеко; что же за пес выл вчера ночью?
     - Пес, мосье?
     - Ну да, да; неужели ты не слышал вой?
     - Это не пес, мосье. Это волк выл в лесу.
     - Волк? - удивился Дюбуа. - В этих местах  есть  волки?  -  он  вдруг
вспомнил, что волк изображен на гербе де Монтре, и, усмехнувшись про себя,
уже приготовился услышать деревенскую  легенду  о  волке-оборотне,  воющем
всякий раз, когда умирает кто-нибудь из графского рода.  Но  вместо  этого
парень просто ответил:
     - Есть, мосье, хотя и не очень много. Обычно они нам не докучают, тем
более в эту пору, в конце лета, когда в лесу еще достаточно корма.
     - Ну что ж, будет на кого поохотится, - сказал Дюбуа. Доселе  ему  не
приходилось  участвовать  в  этой  забаве  помещиков,  но  он  намеревался
наверстать упущенное.


     Прошло несколько дней. Жизнь в поместье  вошла  в  нормальное  русло;
никто не вспоминал, во всяком случае вслух,  о  трагическом  происшествии,
омрачившем прибытие новых хозяев. Дюбуа  получал  по  почте  отчеты  своих
управляющих,  из  коих  следовало,  что  его   финансовые   дела   обстоят
превосходно. Даже волчий вой не беспокоил больше обитателей дома.  Правда,
чувство  смутной  тревоги  не  покинуло  до  конца  Жаннет;  она  и   сама
затруднялась объяснить его причину,  Дюбуа  же  полагал  причиной  угрюмую
архитектуру старинного здания и  велел  лучше  освещать  его  по  вечерам,
однако не захотел вносить иных изменений в архаичное убранство  помещений,
желая сохранить стиль "настоящего родового гнезда". Он был особенно ласков
с Жаннет в эти дни, и та, чтобы не выглядеть  неблагодарной,  скрывала  от
него свое затаенное чувство дискомфорта.
     Но вот однажды ранним утром  Дюбуа  проснулся  от  громкого  стука  в
дверь.
     - Мосье, пренеприятное происшествие! - услышал он голос мажордома.
     - Что еще такое?
     - Садовник, мосье... Обычно по утрам  он  приходил  на  кухню,  чтобы
выпить стакан молока и поболтать с кухаркой. Но сегодня он  не  пришел,  и
кухарка встревожилась, не заболел ли он...
     - Короче, что с ним стряслось?
     - Похоже, что он мертв, мосье...
     Дюбуа с проклятиями вылез из-под одеяла. Выйдя в коридор,  он  увидел
Жаннет, стоявшую в халатике на пороге своей спальни; лицо ее было  бледно,
в глазах читался испуг.
     - Надеюсь, на сей  раз  речь  не  идет  о  насильственной  смерти?  -
воскликнул Дюбуа.
     - Не знаю, мосье, но признаков насилия незаметно.  Вам  лучше  самому
взглянуть. За врачом и полицией уже послали.
     Мысленно чертыхаясь по  поводу  подобных  нелепых  совпадений,  Дюбуа
зашагал вслед за мажордомом через сад;  его  туфли  и  полы  халата  сразу
намокли от росы. На скамейке перед  домиком  садовника  плакала  и  звучно
сморкалась старуха кухарка; одна  из  молодых  горничных  успокаивала  ее.
Дюбуа вошел внутрь.
     Старик в нижнем белье лежал на полу в метре от кровати, скорчившись и
вцепившись в грудь белыми костлявыми пальцами. Его  посиневшее  лицо  было
искажено гримасой ужаса; на губах засохла пена. "Лучше ничего  не  трогать
до прихода полиции", - подумал Дюбуа.
     Вскоре прибыл доктор Клавье. Поздоровавшись  с  хозяином  поместья  и
выразив   подобающее   сожаление   по   поводу   очередного    "печального
происшествия", он прошел в комнату садовника. Затем появился Леблан.
     - Вряд ли для вас здесь найдется работа, инспектор,  -  приветствовал
его Клавье.
     - Вы полагаете, это естественная смерть?
     - Вне всякого сомнения. Сердечный приступ, что совсем неудивительно в
таком возрасте.
     - Но слуга из поместья, примчавшийся  ко  мне,  сказал,  что  старика
задушили.
     - Нет, ничего подобного.  Хотя  такая  ошибка  вполне  понятна,  если
взглянуть на тело. В некотором роде он действительно умер  от  удушья,  но
вызвано оно не внешними, а сугубо внутренними причинами.
     - Ну что ж, доктор, я полагаюсь на вашу  компетентность.  Признаться,
менее всего мне хотелось бы распутывать дело  об  убийстве.  Мосье  Дюбуа,
весьма сожалею, что вынужден  второй  раз  наносить  вам  визит  по  столь
неприятному поводу. Надеюсь, больше этого не случиться.  Как  говорил  мой
знакомый, лейтенант артиллерии, снаряды не попадают дважды в одно место.
     Разумеется, смерть садовника произвела удручающее впечатление на всех
в доме, и в первую очередь на Жаннет. Но Дюбуа даже  не  дал  ей  раскрыть
рта.
     - Старик умер во сне от сердечного приступа;  в  этом  нет  абсолютно
ничего необычного, - сказал он тоном, не терпящим возражений.  -  Придется
нанять нового садовника, только и всего.
     Жаннет печально вздохнула.


     Миновало три дня. Утром четвертого почтальон доставил  Дюбуа  письмо.
Прочитав  его,  предприниматель  объявил  Жаннет,  что  дела  требуют  его
присутствия в Париже. Жаннет при  этом  известии  отвернулась  и  закусила
губу; казалось, она вот-вот расплачется.
     - Я вернусь сегодня же вечером, - сказал Дюбуа, - в крайнем случае  -
завтра днем.
     - И бросишь меня на все это время одну в этом ужасном доме!
     - Одну? Что ты такое говоришь? В доме полно слуг. Разве эта хохотушка
Мари больше не развлекает тебя? И ничего ужасного в _м_о_е_м_ доме нет!
     - Жак, пожалуйста, не оставляй меня! Мне плохо здесь... без тебя.
     - Жаннет, но я должен ехать! От этого зависит исход важной сделки.
     "Сделка тебе важнее, чем я!" - хотела воскликнуть Жаннет, но  вовремя
прикусила язык. На подобную фразу Дюбуа наверняка  ответил  бы:  "Конечно,
важнее." Он сказал бы такое даже своей жене,  а  ведь  она  -  всего  лишь
содержанка. Купленная за  побрякушки,  за  дорогие  наряды,  за  горничную
Мари... и теперь  уже  не  мыслящая  жизни  без  всего  этого,  а  значит,
обязанная повиноваться своему господину.
     Дюбуа велел  запрягать,  а  сам  прошел  в  кабинет,  чтобы  еще  раз
просмотреть кое-какие бумаги. Через некоторое время, оторвавшись от  этого
занятия, он с удивлением обнаружил, что лошади еще не готовы. "Что он  там
копается", - недовольно пробурчал предприниматель, имея в виду  кучера,  и
направился к двери, чтобы лично выяснить этот вопрос. Из  окна  он  видел,
что дверь конюшни  полуоткрыта;  когда  на  его  громкий  оклик  никто  не
отозвался, Дюбуа, повинуясь скорее инстинкту,  чем  рассудку,  вернулся  и
прихватил с собой пистолет. Впрочем, собственная  тревога  показалась  ему
смешной: "Неужели  я  стал  заражаться  страхами  Жаннет?"  Однако  всякое
желание смеяться у него пропало, когда он заглянул в приоткрытую дверь.
     Кучер лежал у самого входа с  проломленной  головой;  кажется,  после
страшного удара он сумел еще отползти к дверям, прежде чем смерть настигла
его. Его убийца, вороной жеребец, не отличавшийся  прежде  буйным  нравом,
всхрапывал, дико  скашивал  глаза,  брыкался  и  бил  землю  окровавленным
копытом. В следующий момент он  сорвался  с  привязи  и  бросился  вон  из
конюшни, прямо на опешившего Дюбуа. Тот, однако, успел вскинуть пистолет и
выстрелить почти в упор. Конь упал и  забился  в  агонии;  кровь  толчками
выплескивалась из раны. Дюбуа с отвращением отвернулся.
     На этот раз Леблан не удовольствовался утверждением доктора  о  явном
отсутствии следов злого умысла. Он окинул Дюбуа  хмурым  и  подозрительным
взглядом и объявил, что проведет тщательное расследование и допросит всех,
находившихся в доме.
     - Черт побери! - воскликнул владелец дома, - не хотите же вы сказать,
что это убийство!
     -  Я  ничего  не  хочу  сказать,  мосье,   -   неприветливо   ответил
полицейский, - я только знаю, что это уже третья внезапная смерть в  вашем
поместье всего за несколько дней. Три снаряда, попавшие в одну  воронку  -
это, согласитесь, подозрительно.
     - Но между этими смертями нет никакой связи... и в них  нет  никакого
смысла. Все они вполне объяснимы.  Совершенно  очевидно,  что  это  просто
несчастливое совпадение.
     - По роду своей службы я не должен верить  в  совпадения,  -  холодно
заметил Леблан.
     Расследование затянулось на несколько  часов.  Инспектору  так  и  не
удалось  отыскать  оснований,  позволяющих  квалифицировать   происшествие
иначе, чем несчастный случай. Наконец он удалился явно недовольный, бросив
на прощание фразу: "Будьте осторожны, мосье Дюбуа". Фразу это  можно  было
понимать  двояко:  "опасайтесь  неизвестного   убийцы"   или   "берегитесь
разоблачения".
     Когда все кончилось, ехать в Париж  было  уже  поздно,  да  и  нового
кучера надо было где-то искать. Дюбуа вынужден был отказаться от  поездки,
с  негодованием  чувствуя,  что  выгодная  сделка  уплывает  из  рук.   Но
неприятности  этим  не  ограничились.  Сразу  несколько  слуг  потребовали
расчет. Дюбуа все же удалось  отговорить  их;  он  обещал  им  прибавку  к
жалованию,  понимая,  что  если  из-за  бегства  слуг  дурная  слава  дома
возрастет, платить придется еще больше. Конечно же, не обошлось без  сцены
с Жаннет, заявившей о категорическом нежелании жить "под одной  крышей  со
смертью"  (должно  быть,  это  выражение  она  почерпнула  из  одного   из
бульварных  романов,  которые  читала  в   последнее   время   в   больших
количествах). Дюбуа сначала уговаривал ее, потом накричал, потом  все-таки
завершил дело миром, скрепив соглашение дорогим ожерельем, которое  прежде
хотел преподнести в более подходящей обстановке. При этом он подумал, что,
будь на месте Жаннет самая добродетельная супруга, спор был бы решен таким
же  образом,  и  презрительное  отношение  к  проституткам  совершенно  не
оправдано: все женщины - одинаково продажные твари.


     Вскоре  почта  известила  Дюбуа,  что   его   скверные   предчувствия
оправдались: его несостоявшейся поездкой воспользовался конкурент,  и  то,
что должно было принести прибыль, теперь оборачивалось убытками.  Казалось
бы, все подталкивало Дюбуа к отъезду в город; однако он  был  упрям  и  не
привык  отступать  перед  препятствиями  -  напротив,  чем  серьезнее  они
казались, тем больше крепла его решимость преодолеть  их;  не  будь  этого
качества, он не сделал бы карьеры от мальчишки-газетчика до преуспевающего
дельца.
     Вечером того же дня, когда пришло огорчительное известие, хозяин дома
и его любовница сидели в  столовой  в  ожидании  ужина.  Дюбуа  машинально
перегибал  и  складывал  салфетку:  пополам,  еще  пополам...  Он   всегда
проделывал подобное, когда бывал раздражен. Неожиданно в  столовую  вбежал
запыхавшийся лакей, в обязанности которого входило прислуживать за столом.
     - Мосье, мосье! Кухарка...
     - Только не говори, что она мертва! - воскликнул Дюбуа.
     - Еще нет, мосье... но, кажется, ей очень худо.
     Старухе действительно было худо: она задыхалась,  лицо  ее  посинело,
тело содрогалось в судорогах. На полу валялась большая ложка  с  остатками
пищи. Очевидно, кухарка поперхнулась,  пробуя  собственное  блюдо;  Дюбуа,
впрочем, понял это не сразу - сначала у него мелькнула мысль о  яде.  Одна
из служанок пыталась оказать помощь, другая побежала  за  доктором.  Но  к
тому времени, как прибыл Клавье, все было уже  кончено.  Список  мертвецов
снова пополнился.
     На этот раз Леблан был, кажется, полон решимости кого-то  арестовать.
Он  самым  тщательным   образом   восстанавливал   картину   про