не  она.  Потому
что партия всегда права по отношению к любому из своих членов.  Иначе  это
была бы уже какая-то не та партия. Не нового типа. Так  что  вместо  угроз
она произнесла только:
   - До свидания, товарищи!
   И осторожно затворила за собою дверь.
   "Прокуратура! - думала она, медленно спускаясь по  лестнице,  устланной
ковровой дорожкой. - Прокуратура запросит милицию,  а  что  милиция,  если
Вадим уже и в Министерстве отказ получил?  Нет,  если  только  депутат  не
поможет, то..."
   Что "то", она и сама не  знала.  Умирать  вторично  не  хотелось,  жить
хотелось так, как хочется только старикам. Но жить так - подпольно -  было
унизительно. Это при царе большевики уходили в подполье. Но сейчас? В годы
перестройки? Чушь какая-то. Хотя, если подумать... не оказалась ли  партия
и сейчас в положении гонимой и преследуемой? Если читать  и  слушать  все,
что сейчас пишут и говорят, то получалось, что только  партия  во  всем  и
виновата, что даже и власть не  надо  было  брать  в  семнадцатом,  что  и
Владимир Ильич был и таким, и сяким, и только и делал, что ошибался. И все
это нынче сходило с  рук!  Нет,  воистину,  партия  подвергалась  жестоким
преследованиям, и о подполье, право же, стоило подумать всерьез...
   С такими мыслями она неторопливо шла к трамвайной остановке, машинально
нашаривая в сумочке зеленые пятачковые  талончики  для  проезда.  С  лотка
продавали говяжий фарш. Она хотела было купить, но вдруг усомнилась: имеет
ли она, человек,  по  сути,  без  подданства,  гражданства,  родины  право
покупать советский фарш, предназначенный для советских  граждан?  Наверное
же, нет.
   Федор же Петрович, как только она  вышла,  многозначительно  глянул  на
помощника.
   - Видишь, до чего дошли? Хотел бы я только знать, чья  это  провокация:
чтобы потом  на  весь  мир  растрезвонить,  что  мы  в  партию  покойников
принимаем, поскольку живые уходят!  Крепко  задумано,  да  ведь  и  мы  не
дурачки...
   - Это демплатформа, никто иной,  -  уверенно  сказал  помощник.  -  Они
пакостят. И кооперативы они поддерживают.
   Федор Петрович снял трубку телефона и набрал номер  одного  из  отделов
Мосгорисполкома.
   - Что вы там, Коля, регистрируете, кого попало? - строго спросил он.  -
Тоже друг, называется. Вот ты послушай, что они выкидывают...
   Друг Коля внимательно выслушал, а потом ответил:
   -  Да  ну,  Федя,  право,  не  узнаю  тебя,  мелочевкой  какой-то  стал
заниматься... Хорошо живете, видно. Подумаешь, старуху у тебя  воскресили!
Тут, друг милый, капитализм воскресили, того и гляди - монархию воскресят,
а ты - старуху. Гляди, как бы там у тебя царя не воскресили. Да какого же:
Николая Александровича, какого  же  еще?  Ну  ладно,  разберемся  с  твоим
кооперативом,  но  ты  глубже  смотри,  ты  в  корень  смотри,  задумайся.
Разгромить недолго, но может, лучше подержать это  дело  в  резерве,  даже
поддержать? Мысли, Федя, и о дне завтрашнем...
   И Федор Петрович задумался.
   А товарищ Землянина (несмотря ни на что, мы будем  называть  ее  именно
так: ей приятно это, а ведь не о каждом сегодня можно скучать такое),  уже
миновав лоточек с питательным фаршем, внезапно остановилась. И  всплеснула
руками.
   - Боря! - воскликнула она. - Борис Петрович! - Тут  же  поправилась:  -
Ты... вы ли это? Сколько лет, сколько зим!
   - Нюша! - вскричал названный в свою очередь.  -  Ну,  что  ты  скажешь!
Недаром говорят, что в Москве раз в год можно  встретить  даже  покойни...
Гм! - тут же оборвал он сам себя. - То есть, я  хотел  сказать,  что...  -
Видно было, что он явно смущен.
   -  Ладно,  ладно,  Борис  Петрович,  -  успокоительно  произнесла  Анна
Ефимовна, отлично помнившая, как в свое время хоронили Бориса Петровича  -
за три года до того, как и сама она. - Ничего страшного: я и сама  оттуда.
Можешь не объяснять: это ведь мой Вадик нашими делами занимается. Ты куда:
в райком? По поводу документов?
   Чуть помешкав, Борис Петрович признался:
   - За документами, верно.
   - Можешь не ходить, - деловито сказала она. - Впустую. Только что имела
беседу. Никакого понимания.
   - Да? - спросил Борис  Петрович  без  особого,  впрочем,  удивления.  -
Боятся, слабаки? Ну ладно, еще не вечер. Ты где живешь? У сына?
   - Куда же мне еще деваться?
   - Вот и я тоже у детей. Но, понимаешь ли, объедать их не  хочу,  а  тут
еще визитки эти вводят, и паспорт нужен. Конечно, с другой стороны,  я  их
не просил, они меня, так сказать, породили - значит, должны  и  содержать,
но по-человечески жаль их. Жизнь-то какая пошла... Нет, не дорубили  мы  в
свое время, вот и страдаем теперь.
   - Не вешай головы, Боря! - ободрила Анна Ефимовна. - За права  человека
надо бороться! Создавать массовую организацию из  таких,  как  мы.  И  как
можно скорее!
   - М-м... - промычал Борис Петрович. - В нелегалы зовешь?
   Тут сразу же оговорим одно обстоятельство.  Борис  Петрович  при  жизни
(мы, разумеется, первую его жизнь  имеем  в  виду)  работал  в  том  самом
учреждении, которое мы здесь для краткости называем Лужайкой; зная это, мы
без труда поймем, что ко всякого  рода  нелегалам,  которые  теперь,  став
почти совсем легальными, получили наименование неформалов, Борис  Петрович
относился скорее отрицательно, чем наоборот.
   - А беспачпортным бродягой - лучше?
   Такое  определение  Борису  Петровичу  тоже  было  не  по  душе,  и  он
поморщился.
   - Поглядим,  -  сказал  он.  -  Есть  еще,  куда  пойти,  где  поискать
поддержку...
   На этом мы их пока что и оставим, чтобы обратиться к другим  персонажам
нашего  почти  абсолютно  документального,  и  уж  во  всяком  случае  (мы
надеемся) ментального произведения.



12

   Револьвера Ивановна затворила дверь за Тригорьевым  и  не  без  робости
взглянула на сына, который проворчал:
   - Вот настырный мусор... Ну нет покоя от них.
   - Что делать-то будешь, Андрюшенька?
   - Да будут ему корки, пусть не жмурится, глядь.
   - Что ж ты его так? Он тебе хорошего желает.
   - От его пожеланий у меня в брюхе сосет, банные ворота. И чего-то  роет
он под профессора, все старался меня расколоть, что да как. Ты смотри,  ты
с ним ровно дыши в тряпулю и лишних звуков не издавай, поняла?
   Вера Ивановна скорбно кивнула, глядя, как сын кончает одеваться.
   - Позавтракал бы, Андрюша...
   - Там пожру, - неопределенно обещал он.  -  А  к  обеду  вернусь.  Надо
срочно к профессору сбегать - предупредить. И еще  по  разным  делам.  Ну,
чего трясешься - чистый я, все сроки вышли, да и я пока что  в  покойниках
числюсь, секешь? Ну, все.
   И он громко, не таясь, захлопнул за собою дверь.
   Предмет же его недовольства и подозрений был сейчас уже далеко. Капитан
Тригорьев держал путь  все  в  тот  же  кооператив,  а  по  дороге  сперва
размышлял, точно, об  Андрее  Спартаковиче,  и  тоже  без  большой  ласки.
Инспектор анализировал возникшую проблему: не стоило ли  все  же  взять  с
Амелехина подписку о невыезде? Но можно ли взять такую  подписку  с  лица,
нигде не прописанного и, следовательно,  не  имеющего  местожительства,  с
которого ему можно было бы запретить выезд. Похоже, что подписка никак  не
получалась. Проще было бы задержать его  -  но  как  раз  этого  Тригорьев
обещал не делать - в обмен на весьма полезную  информацию  о  кооперативе,
которую ему Амелехин все же дал, хотя и хорохорился вначале. Да бог с ним,
с Амелехиным, подумал капитан, кооператив куда важнее.  Это  же  придумать
надо: плодить людей без документов! Незаконно внедрять! И потом - останки,
виденные в ванне: не подходили ли они  все  же  под  понятие  преступления
против личности? Значит, так: оживляли человека, он не оживился - и его  в
кислоту - так растолковал Амелехин, который,  околачиваясь  в  кооперативе
чуть не полный день, пока свои не принесли ему, что надеть, и  не  забрали
его домой, успел кое-что увидеть, кое-что  услышать,  а  остальное  и  сам
сообразил, он ведь только с виду туповат был. Амелехин. В кислоту. Но ведь
человек, пусть еще и не оживший - или не совсем там оживший -  он  человек
все же или нет? И можно  ли  его  прямо  так  -  в  стружку?  Сразу  и  не
разберешься. Или например: кого оживлять? Ну вот зачем было  выпускать  на
свет божий урку Долю Трепетного? Насколько лучше было бы вернуть  людям  -
ну, хотя бы Витю Синичкина?
   Дойдя до этого рассуждения, Тригорьев невольно вздохнул. Витя  Синичкин
был постоянным упреком его жизни вот уже  лет  десять.  Хороший  парень  и
ладный оперативник, отец двух малолетних  сыновей,  он  нашел  свою  пулю,
когда они вдвоем преследовали вооруженного  и  особо  опасного  бандита  и
завязалась перестрелка. Витя был впереди, дело  было  в  темноте.  И  хотя
потом  неопровержимо  установлено  было,  что   застрелил   Витю   бандит,
Тригорьеву почему-то вновь и вновь мерещилось, что то  его  пуля  была,  и
никак он не мог от этой тяжкой мысли избавиться. Насколько было бы  лучше,
если бы не Амелехина оживили в этом странном и незаконном  кооперативе,  а
как раз Витю! И хотя, по представлениям капитана, долг его сейчас  состоял
прежде всего в том, чтобы закрыть кооператив - вплоть до выяснения,  мысль
эта его почему-то не  грела...  За  подобными  размышлениями  Тригорьев  и
добрался до кооператива незаметно.
   Когда он вошел в знакомую уже  приемную,  А.М.Бык  находился  на  своем
рабочем месте и говорил по телефону. Завидев  участкового,  он  быстренько
проговорил в трубку: "Ну,  мы  к  этому  еще  вернемся,  будьте  здоровы",
положил трубку и приветливо молвил:
   - Гость в дом - Бог в дом! Присаживайтесь,  Павел  Никонович,  в  ногах
правды нет. Хотя, скажу вам - в том, чем сидят, ее тоже нет. Где  же  она?
Вот вопрос.
   Но выражение его лица при этом было настороженно-выжидательным.
   Снова,  как  и  при   первой   их   встрече,   они   несколько   секунд
гипнотизировали друг друга взглядами; при этом  А.М.Бык  еще  и  улыбался,
Тригорьев же был, напротив, сама серьезность.  Но  на  этот  раз  молчание
прервал капитан.
   - Навестил я только что Амелехиных, - сообщил он.
   - Ага, - ответил А.М.Бык. - А евреям от этого хорошо или плохо?
   - А при чем тут евреи? - удивился капитан.
   - А я знаю? - сказал А.М.Бык. - Так, мало ли.
   - Ну да, - сказал Тригорьев, несколько сбитый с толку. Однако он быстро
собрался с мыслями.
   - Вы не уводите  в  сторону,  -  попросил  он,  -  поскольку  я  теперь
полностью в курсе дела.
   - Ваше дело такое: быть в курсе, - сказал в ответ А.М. с  той  примерно
интонацией,  с  какой  бывалые  люди  произносят  традиционное:  гражданин
начальник, наше дело - бежать, ваше - нас ловить... Некий  скрытый  вопрос
угадывался в тоне А.М.Быка,  однако  смотрел  он  на  Тригорьева  взглядом
спокойным и полным достоинства, словно хотел выразить, что истина и  право
- на его стороне, и это единственное, в курсе чего следует  быть  капитану
милиции.
   - Так вот, - сказал Тригорьев сурово, опустившись на стул и  постукивая
пальцами по крышке стола. -  Я  знаю,  кто  вчера  вышел  отсюда  третьим.
Опознал. И, будьте уверены, не ошибся.
   - Если бы я знал все, чего вы не знаете, - несколько туманно  выразился
А.М.Бык, - то президентом Академии наук избрали бы  не  Марчука,  а  может
быть, как раз меня.
   Сарказм этот, однако же, не сбил капитана с намеченного пути. Он только
шевельнул бровями, как бы для того, чтобы лучше запомнить сказанное.
   - А вышел отсюда не кто иной, как Амелехин Андрей Спартакович,  который
первой из находившихся тут женщин приходился сыном, второй же - мужем.
   - Это же очень интересно! - воскликнул А.М.Бык и всплеснул руками. - Но
почему "приходился"? Почему,  скажите  мне,  раньше  приходился  сыном,  а
теперь вдруг не приходится? Ну, мужем - другое дело, сегодня муж, завтра -
нет, дело житейское. Но сыном-то - почему?
   - А потому, - сказал Тригорьев раздельно, - что гражданин Амелехин А.С.
скончался двадцать первого мая восьмидесятого года, о чем сделаны,  будьте
уверены, все необходимые записи, и не только у вас здесь. - И  он  показал
пальцем на уже знакомую нам книгу в химическом переплете.
   - Бедный юноша, - вздохнул А.М.Бык. - Однако же, если столь печально  и
безвременно завершилась его жизнь, то я не  вижу,  каким  образом  мог  он
вчера оказаться тут? Знаете, при всем уважении я осмеливаюсь предположить,
что вы тут ошиблись, и не Андрей, как вы говорите, Спартакович  вовсе  это
был, а просто некто, в немалой степени на него похожий. И в самом деле,  -
продолжал он, несколько  даже  воодушевившись,  -  представьте  себе:  две
несчастных женщины, утратившие одна  -  сына,  другая  -  горячо  любимого
супруга, чувствуют, что просто не может  продолжаться  течение  их  жизни,
если не будут они воочию видеть и общаться с навеки покинувшим их.  И  вот
они обращаются, предположим, даже и к  нам,  готовым  оказывать  услуги  -
обращаются с просьбой разыскать в великом людском  многообразии  человека,
максимально похожего на их любимого. Нет, уверяю вас, на  свете  человека,
который  не  был  бы  похож  на  кого-либо  другого,  порой  даже   и   до
неразличимости. Найти такого человека и свести с ними,  а  они,  допустим,
предложат ему стать их сыном и, соответственно, супругом.
   - Так, может, у него своя мать есть и своя жена,  -  высказал  сомнение
Тригорьев, невольно начавший поддаваться своеобразной логике А.М.Быка.
   - Совершенно с вами согласен, даже более -  я  и  сам  так  считаю.  Но
однако же: у одного есть мать и жена, у другого, у третьего - но ведь не у
всех матери есть, не так ли? И жены - тоже ведь не у каждого?  Или  вы  не
согласны?
   - Так ведь это сколько надо похожих... - усомнился капитан.
   - А откуда мы с вами знаем, сколько их есть на самом деле?  -  возразил
А.М. - Вы видали где-нибудь подобную  статистику?  Читали?  Слышали?  Нет,
здесь мы с вами погружаемся целиком и полностью в  область  неизведанного.
Вот сделайте такое предположение - и все очень удобно становится  на  свои
места. Если же, как вы предполагаете, гражданин этот усоп и  погребен,  то
каким же путем он мог бы, как опять-таки лично вы предполагаете, оказаться
здесь?
   - Вот об этом я вас и спрашиваю, - сказал Тригорьев.
   - А я вашего вопроса, простите, в упор не понимаю.  И  подозреваю,  что
продиктован он тем,  прямо  скажем,  предубеждением  против  кооперативов,
которое не только не изжито в наши дни, но даже и культивируется кое-где в
связи с некоторыми неясностями перехода к рынку. Ведь этот  ваш  вопрос  и
предположение - что они означают? Какой скрытый смысл  содержат?  Что  мы,
кооператив,  занимаемся  эксгумацией?  Что   мы,   так   сказать,   просто
кладбищенские воры? Но ведь даже и в таком  полностью  невероятном  случае
гражданин Амелехин был бы  тут  представлен  в,  так  сказать,  совершенно
другой кондиции, не так ли? Ведь в черную магию мы с вами не  верим?  Или,
может, вы верите? Возможно, работникам милиции нынче полагается  верить  в
черную магию для повышения процента раскрываемости преступлений?
   - Никак нет,  -  сказал  Тригорьев,  на  миг  ошеломленный  неожиданным
натиском.
   - Ну вот. Человек же, которого вы здесь якобы видели, шел, по вашим  же
словам, своими ногами. Расскажите об этом кому угодно,  присовокупите  мое
объяснение, только что вами полученное в устной форме - и подумайте,  чему
легче поверить: мне ли, или тому, что, хотя и в косвенной форме, высказали
вы?
   После этих слов наступила пауза, затянувшаяся, правда, лишь  секунд  на
пять, самое большее на шесть.
   - Нет, - молвил Тригорьев, когда пауза  эта  миновала.  -  Ни  в  каком
кладбищенском воровстве никто вас не подозревает, что за глупости, товарищ
Бык. Я ведь почему  спросил  вас  о  нем  (тут  капитан  Тригорьев  слегка
прищурился): если это другой человек, просто схожий с покойным,  то  ведь,
может быть, со своего прежнего местожительства он убыл,  так  сказать,  не
афишируя, и если у него есть близкие,  то  они  ведь  могут  объявить  его
безвестно пропавшим,  тогда,  чего  доброго,  придется  объявлять  его  во
всесоюзный розыск - лишняя работа, если мы с вами уже сейчас знаем, где он
находится. Если можете сообщить мне интересующие  меня  данные,  то  прошу
вас, а если нет, - тут капитан помедлил немного  и  даже  кашлянул,  чтобы
особо заострить внимание собеседника, - если нет, то,  как  говорится,  на
нет и суда нет, а где нет суда, там, сами понимаете, с законом плохо...
   - Да я бы с удовольствием, - сказал невозмутимо А.М.Бык. - Только  ведь
я о нем так-таки ничего и не знаю. Это ведь не  у  меня  надо  спрашивать.
Круг моей компетенции я вам еще в прошлом диалоге обрисовал,  тут  простая
кинематика. А к вещам сложным я отношения не  имею,  и  в  любом  суде  на
Конституции в этом присягну, хоть с поправками, хоть без них.
   - Значит, не имеете, - сказал Тригорьев.
   - Значит, не имею, - согласился А.М.Бык.
   - Значит, людей воскрешаете? - в упор спросил капитан.
   - Ну, так мы воскрешаем, - как ни в чем не бывало подтвердил А.М.Бык. -
И что?
   Тригорьев немного подумал.
   - Зачем?
   - А почему нет?
   - А разрешение у вас есть?
   - А где сказано, что у нас должно быть разрешение?
   На все должно  быть  разрешение;  несомненно,  именно  так  ответил  бы
Тригорьев еще не очень давно. Сейчас - понимал он - этого уже не  скажешь.
Сложной стала жизнь.
   - Ну допустим, - сказал он вслух. - А диплом? Вот вы например: вы врач?
   - А я воскрешаю? - спросил Бык. - Или, может быть, воскрешает Землянин,
а я только оформляю и  выдаю  заказы?  По-вашему,  для  этого  нужно  быть
врачом?
   - Ну, а Землянин - он-то хоть врач?
   - Скажите, - поинтересовался А.М.Бык, - а  Иисус  Христос  был  врачом?
Кончал медицинский институт? Иерусалимский университет?  Уверяю  вас,  что
нет. Но воскрешал же? И вообще, хотел бы я знать, при  чем  тут  медицина.
Она воскрешает? Наоборот - это бывает, да; но чтобы  воскрешать?  Возьмите
какую угодно медицинскую книгу - там есть хоть полслова о воскрешении?
   - Ну, не знаю, - сказал Тригорьев. - Может, и нет. И тем не менее, есть
в  вашей  деятельности  нечто  неясное.  Вот  например:  в  уставе  вашего
кооператива говорится о воскрешении?
   - Далось вам это слово, - с досадой сказал Бык. - У  нас  в  уставе  не
говорится  о  воскрешении  -  ну,  и  что  из  этого?  Мы  занимаемся   не
воскрешением,  а  реставрацией,  и  вот  это  у  нас  записано.  Что  это,
по-вашему: незаконный промысел?
   - Реставрацией? Умерших людей?
   - Вы говорите таким тоном, - заметил А.М.Бык,  -  словно  в  этом  есть
что-то противоправное. Но вот ведь в последнее  время  на  государственном
уровне реставрировано множество людей,  весьма  известных;  вы  скажете  -
реставрированы не сами люди,  а  их  биографии,  роль  в  истории  и  тому
подобное. Но разве биография и роль в истории  не  есть  сам  человек?  Мы
просто сделали следующий шаг. Никто и никогда этого не запрещал, вы и сами
знаете.
   - Не запрещал, потому что никто и не пытался!
   - Откуда вы знаете? Об этом не писали  в  газетах?  А  что,  в  газетах
всегда обо всем пишут? Когда убивают - всегда пишут? А когда вы родились -
об этом писали? Женились - писали? Умрете, так напишут в стенгазете, а обо
мне и там не напишут, потому что мы стенгазеты не выпускаем. Так почему же
должны писать, что  мы,  допустим,  реставрировали  Амелехина?  Кто  такой
Амелехин? Лауреат? Народный  артист?  Член  Политбюро  или  Президентского
совета? Может быть, вы думаете, что Амелехин написал "Войну я мир", так  я
вас разочарую: это не  он  написал.  И  "Малую  землю"  тоже  не  он.  Что
Амелехин? Даже не народный депутат, хотя это сейчас и редкость.  Какое  же
дело газетам или телевидению до того, воскрес Амелехин А.С. или нет?
   - Ну, - сказал Тригорьев, - в зарубежной прессе, охочей до сенсаций...
   - А вы что читаете? - с большим интересом спросил А.М.Бык. -  "Нью-Йорк
Таймс"? Просто "Таймс"? "Кельнишер Ру