, шутливо отсалютовав мне, отбросила  сверкающий
клинок в сторону.
   Роман невесело улыбнулся:
   - Вот вроде и все... Или  мне  еще  и  раздеть  ее,  чтобы  ты  лично
убедился?
   - Верю на слово. Но пусть все же стоит так, чтобы я ее мог видеть.
   - Хорошо. Но перейдем к делу: что ты хотел спросить?
   Да ничего я не хотел! Плевать мне на все проблемы и заботы  канувшего
во тьму истории Братства. Я просто  кнопочку  нажимать  не  хочу.  Вдруг
больно будет...
   - Собственно, вопрос у меня только один. Зачем?  Ответь  мне,  Роман.
Зачем ты задался целью собрать все семнадцать колечек?
   Долышев молчал долго. Настолько  долго,  что  я  уже  перестал  ждать
ответа. Но он все же  решился.  И  это  понятно,  потому  что  три  кило
взрывчатки обычно обладают способностью наводить  людей  на  всякие  там
неприятные мысли о своей кончине.
   - Откуда взялись кольца вероятности, или,  как  их  раньше  называли,
Кольца Бога? - вдруг спросил Долышев. И сам же ответил:
   - Не знаю. И никто не знает. Древние что-то писали по  этому  поводу,
но сейчас не  осталось  ни  одного  достоверного  источника  информации.
Последний из трактатов, написанный  во  времена  Аристотеля,  сгорел  на
костре инквизиции в шестнадцатом веке. Но как бы  то  ни  было,  еще  со
времен фараонов сохранилась главная заповедь Братства  -  не  допускать,
чтобы в одни руки попадало больше одного кольца. Никогда. Ни  при  каких
условиях. А почему?  Ответ  очень  прост  на  самом  деле.  Они  чего-то
опасались. Но чего? Я нашел и этот ответ.
   Надо же какой умненький... Но я все же слушал, мимолетно отмечая, что
Леночка все такими же скользящими незаметными  движениями  медленно,  но
верно отходит вправо.
   Ох уж этот Долышев. Ни минуты не может играть честно.
   - Кольца дают силу. Власть над случайностью.  Возможность  влиять  на
саму причинность. Одно кольцо - это  уже  немало,  но  два  кольца...  А
три... Или семнадцать... Знаешь, Зуев,  с  точки  зрения  колец  обычная
человеческая жизнь - это и есть случайность. И  ее  противоположность  -
тоже. Смерть есть случайность.  Какова  вероятность  того,  что  однажды
может явиться в мир бессмертный и всемогущий человек? Мизер. Но не ноль.
Не ноль! И семнадцать колец могут выхватить  эту  вероятность  из  древа
случайных событий. Только все семнадцать одновременно и ни одним меньше.
Шестнадцать - это еще слишком мало. Только семнадцать. Приняв семнадцать
колец, человек обретает величайшее могущество. Он становится богом. Тем,
кому уже больше не нужны кольца, чтобы поддерживать его силу.  Он  может
идти против течения теории вероятности уже без  костылей  или  подпорок,
каковыми по сути являются кольца. Надень семнадцать колец,  Зуев,  и  ты
станешь богом.
   Заманчиво... Но что еще ты скажешь? Не поверю, что это все. Не бывает
такой ложки меда, чтобы на нее жизнь не ухитрилась вывалить бочку дегтя.
Явно есть тут  что-то  такое...  Но  я  слушаю,  слушаю.  И  не  забываю
присматривать за Леночкой.
   - Все просто, Зуев. Все что мне  надо  -  это  жизнь.  Вечная  жизнь,
которая мне  понадобится,  чтобы  проследить  за  осуществлением  своего
плана. И сила, готовая в любой момент встать на  службу  человечества  и
поднять его на следующую ступеньку развития. Погляди вокруг,  Зуев.  Что
ты видишь? Смерть. Боль. Страдания. Наше общество похоже на  загнивающее
болото, заполоненное  всяческими  тварями,  готовыми  рвать  друг  другу
глотки по  поводу  и  без  повода.  Это  болото,  где  каждый  стремится
взобраться  все  выше  и  выше,  безжалостно  втаптывая  в  грязь  своих
соперников, топя их  в  зловонной  жиже  забвения  даже  ради  пригоршни
медяков... Так погибла моя мать. Она вела не слишком-то праведный  образ
жизни, но не мне ее судить... Не мне... - Долышев издал нечто похожее на
вздох. - И однажды в пьяном угаре очередной сожитель  пырнул  ее  ножом.
Это было ужасно. Я как сейчас помню: она лежит на спине, глядя невидящим
взглядом в потолок, а этот моральный  урод  шарит  у  нее  по  карманам,
надеясь  отыскать  еще  хотя  бы  трешку,  которой  ему  не  хватает  на
опохмелку... Знаешь, Зуев, я просто хочу, чтобы такого  больше  нигде  и
никогда не повторялось. И если я смогу  собрать  все  семнадцать  колец,
то... Я смогу, Зуев, я смогу.
   Я молча смотрел на него. Он тоже молчал, мрачно сверля меня глазами.
   Мы молчали, глядя друг другу в глаза.

Глава 17

   Верю ли я ему? Пожалуй, да. Да, я верю.
   Какая привлекательная в своей простоте идея.  Надеть  все  семнадцать
колец и разом решить все свои проблемы, став вровень с Господом Богом. А
потом, обретя  божественное  могущество,  снять  кольца  и  передать  их
следующему претенденту. И заработает конвейер  по  превращению  людей  в
богоравных  существ,  способных  с   легкостью   обходиться   с   древом
вероятностей.
   Возможно, именно таков и был замысел неведомых  мне  создателей  этих
металлических штуковин? Может быть, именно для этого и были  даны  людям
семнадцать колец вероятности?
   Добро или зло? Кольца Бога или Глаза Дьявола?
   Как разобрать?
   Скорее  всего,  ни  то,  ни  другое.  Просто  сила.   Слепая   и   не
рассуждающая. Способная подчиниться любому человеку и действовать по его
разумению. И именно от этого человека будет зависеть все.
   Стать богом. Заманчиво. И очень просто. Надо только забрать кольца  у
Долышева и надеть их. Потом передать Ольге. А потом... Потом  Ивановичу,
тетке Клаве, Валерке-Медведю...  Кто  из  них  достоин  принять  в  руки
Власть? Могу я судить? Наверное, смогу, если стану богом.
   Или можно поступить не  совсем  так.  Просто  передать  свои  колечки
Долышеву в обмен на обещание предоставить потом местечко рядом со  своим
золотым троном.
   Но разве можно верить богу  на  слово?  Особенно  такому,  как  Роман
Долышев?
   Семнадцать колец. Три у меня. Три у Романа. И одиннадцать  свободных,
которые просто лежат на бархатной поверхности и ожидают своего часа.
   Власть. Бессмертие. Всемогущество.
   Нужно ли мне все это?
   -  Скажи  мне,  Роман.  -  Собственный  голос  вдруг  показался   мне
необычайно хриплым и скрипучим. - Скажи мне, разве до сих пор  никто  не
мог собрать все кольца вместе? Если об этом знали еще в Древнем  Египте,
то почему же нами все еще не  правит  какой-нибудь  бессмертный  фараон?
Почему  мы  сейчас  сидим  здесь,  а  не  вкалываем  под  строгим   оком
надсмотрщиков с кнутами, возводя очередную пирамиду где-нибудь  ближе  к
деревушке под названием Москва?
   Долышев раздраженно фыркнул:
   - Не знаю, что там насчет богов-фараонов, но то, что попытки  собрать
кольца  вместе  предпринимались  неоднократно,  я  могу   утверждать   с
уверенностью. Тот же Александр Македонский неоспоримо владел  тремя  или
даже четырьмя кольцами. У Чингисхана их определенно  было  четыре.  Один
оставшийся   безымянным   тибетский   монах    лет    девятьсот    назад
продемонстрировал некий трюк, позволявший предположить, что у него  было
как минимум шесть колец вероятности. Шесть!
   - Так то шесть. А если сразу семнадцать?
   - Семнадцать? - Долышев прищурился. - Хорошо. Я  скажу  тебе  правду.
Мне достоверно известно только об одной такой процедуре. Возможно,  было
и еще, но за эту я, по крайней  мере,  могу  ручаться.  Уверен,  ты  уже
понял, о ком я говорю.
   Я раздраженно помотал головой к вящему удовольствию  этой  сморщенной
куклы в инвалидной коляске.
   - Не прикидывайся дурачком, Зуев. Ты знаешь его имя. Все в этом  мире
знают его имя. Все знают, что две тысячи лет назад по Земле ступала нога
некого Иисуса, который обладал способностью воскрешать умерших. Вот тебе
и пример использования всех семнадцати колец одновременно. Но если Иисус
все же решил покинуть нашу многострадальную  планетку  и  отправиться  в
неведомые просторы иных миров, то я собираюсь остаться и  приглядеть  за
человечеством, пока оно не обретет разум  и  не  прекратит  свою  глупую
возню в песочнице.
   - Возможно, Сын Божий был прав, когда  оставил  нас,  -  с  некоторой
обидой заметил я. - Даже если он получил свою  божественность  от  колец
вероятности, то у него хватило  мудрости  понять,  что  человечеству  не
нужны пастыри. И уж тем более  ему  не  нужны  всемогущие  и  всеведущие
тираны. Он ушел и был прав.
   - Не согласен, - буркнул Долышев. - За играющими  в  колыбели  детьми
должен приглядывать воспитатель. Строгий, но  справедливый  воспитатель,
обязанный следить, чтобы детишки не баловались с такими опасными вещами,
как, например, спички.  Или,  если  говорить  о  человечестве,  атомными
бомбами. Воспитателю необходимо быть добрым и отзывчивым, но при  случае
он обязан уметь и наказывать провинившихся...
   - ...хорошенько отшлепав их, - подхватил я его фразу. -  Может  быть,
ты и прав. Вот только такой воспитатель, как Роман  Долышев,  угробивший
сотни человек ради своей великой цели, меня не устраивает.
   - Не устраивает? Тогда возьми кольца сам. Возьми их и стань тем,  кем
хочешь. Ты сможешь исправить все то, что так раздражало тебя в  бытность
твою  простым  смертным.  Толкотня  в  автобусах,  бесконечное  хамство,
процветающая преступность, забравшие всю власть мафиозные структуры. Все
это ты сможешь убрать. Больше не  будет  брошенных  на  произвол  судьбы
детей, чьи родители предаются пьяному разгулу. Не будут  находить  трупы
на свалках и в подъездах. Никогда больше арабы или чеченцы не возьмут  в
руки оружие. Ты хочешь этого? Возьми кольца!
   Прямо так и возьми? Интересно, как я это сделаю? Ведь три  из  них  у
тебя на лапах. Что-то ты темнишь, Долышев Роман. Ох темнишь!...
   Взять кольца? Нет, нет и нет! Что бы ты ни  говорил,  ответ  в  любом
случае будет таким же. Нет. Быть всемогущим... Эта ноша не по мне. Я  не
смогу целую вечность волочить  эту  лямку.  Особенно  если  учесть,  что
вечность - это, пожалуй, немного чересчур для бедного Антона Зуева.
   Снова мы с Долышевым смотрели  друг  другу  в  глаза.  Зачем  мы  это
делали? Не знаю. Я, например, не увидел ничего, кроме  сморщенной  лысой
головы,  обтянутой   сухой   коричневой   кожей.   Прищуренные   глазки,
безобразная шишка вместо носа, широкий лягушачий рот. Лицо не  человека,
а чудовища.
   И  этот  уродец  хочет  править  всем  миром,  чтобы  вести   его   к
процветанию?
   Зато Роман, похоже, читал в моем взгляде  все,  о  чем  я  думал.  По
крайней мере, он смотрел на меня с явным неодобрением и даже, кажется...
презрением?
   - Глупо, Зуев. Глупо... Я предлагал тебе вечность, но ты...
   И в этот момент я упал на пол, раздираемый невыносимой болью.
   Проклятье, я же забыл присматривать  за  Леночкой!  Я  забыл  даже  о
бомбочке в кармане. Невероятно, но факт.  Оставалось  только  проклинать
свою бесконечную тупость. Развесил тут уши, понимаешь...
   Зато Роман Долышев явно ни о чем не забыл.
   Могучая вспышка  боли  швырнула  меня  на  пол.  Если  бы  не  АКК-3,
чудовищную дозу которого я перед этим ввел себе, я бы просто,  наверное,
загнулся на месте. Но даже так... Было очень и очень  больно.  Настолько
больно, что я даже не сумел заорать.
   А источник боли находился не где-нибудь, а в моей левой руке. Кольца.
Мои кольца...
   Сквозь мгновенно затопившую мой взгляд густую пелену тумана я  видел,
как корчился в своем креслице Роман  Долышев.  Ему  тоже  явно  было  не
сладко.
   Зато Леночке все нипочем. Естественно, ведь она колец не носила.
   Она метнулась ко мне сзади, размахивая невесть откуда выуженным ножом
и,  вполне  очевидно,  собираясь  всадить  свой  ножичек   между   ребер
несчастному Зуеву. Мне просто невероятно  повезло,  что  именно  в  этот
момент, не рассчитывая только на  свою  прислужницу,  Роман  нанес  удар
силой своих колец. В результате я, не  успев  даже  взвыть,  рухнул  как
подкошенный и теперь корчился на полу, отчаянно пытаясь втянуть в  грудь
хотя бы глоток воздуха.
   Как я при этом ухитрился не  взорваться  -  просто  уму  непостижимо.
Повезло, наверное. Или я детонатор не правильно собрал?
   Падать на пол, конечно, приятного мало. Зато Леночка перелетела через
меня и,  споткнувшись  о  развалившегося  как  на  пляже  Антона  Зуева,
растянулась на полу, воткнувшись головой под шкаф  и  потеряв  при  этом
нож. Точнее, не совсем потеряв, а забыв его у меня в плече.
   Это было больно. Но  именно  боль  прочистила  мне  мозги,  несколько
приглушив тяжелую рвущую жилы пульсацию колец вероятности.
   Три человека находились в комнате. Ну... Почти три. Двое корчились на
полу, пытаясь подняться. Еще один - не то человек, не то киношный монстр
-  дергался  в  своем  креслице,  пытаясь  вывалиться  на  пол  или   же
просто-напросто желая почесать спину.
   Вполне естественно, что первой опомнилась и встала на ноги слабоумная
Леночка. А кто же еще? Долышев? Без ног?  Ну,  это  маловероятно.  Антон
Зуев? Эта старая развалина? Очень смешно.
   Леночка, как кошка, вскочила на ноги и медленно пошла на меня,  встав
в какую-то боевую стойку. Господи, да она же меня голыми  руками  сейчас
порвет. По крайней мере,  ее  взгляд  выдавал  именно  такие  намерения.
Холодный,  бездушный,  нечеловеческий.  Точно  такой  же  взгляд,  каким
смотрел на мир Роман Долышев. Но при этом сквозь  это  все  проглядывало
еще и безмятежное спокойствие.
   Возможно, следовало бы  просто  нажать  на  кнопочку  и  вылететь  из
комнаты в разорванном на сотни  кусочков  виде  вместе  с  обработанными
таким же образом Романом и Леночкой. Вместо этого я, задыхаясь и корчась
от боли, медленно потащил из внутреннего кармана пистолет.
   Почувствовав в руках холодный металл, я на миг помедлил.  Стрелять  в
Долышева? Бесполезно. Он все равно отведет угрозу. Стрелять  в  Леночку?
Но она же...
   Так и не успев ничего решить, я получил могучий удар в лицо и кубарем
отлетел в дальний угол комнаты, только чудом  не  выпустив  пистолет.  С
трудом подняв голову, я увидел медленно приближающуюся ко мне Леночку. В
ее руках уже поблескивала холодная сталь меча.
   Струйкой вытекающая из моего свернутого набок носа  кровь  капала  на
пол, оставляя на ковре многочисленные темные пятна. Боль в левой руке не
прекращалась - видимо, Роман решил дать  Леночке  время,  придавив  меня
своими кольцами.
   Не знаю, как я сумел поднять ставший внезапно весом  в  целую  тысячу
тонн пистолет. Не знаю, как  мне  удалось  нажать  на  невероятно  тугой
спусковой крючок. Не знаю...
   Пистолет  в  моей  руке  громогласно  рявкнул  и   отрыгнул   гильзу,
покатившуюся по полу.
   И в тот же миг исчезла невыносимая боль в  руке.  Испарилась  как  по
волшебству, оставив только  тупое  жжение.  Но  зато  разом  пробудились
полученные мною от Леночки ушибы. Вспыхнула огнем оставленная ножом этой
девицы на моем плече памятка. Я чувствовал, как кровь капает  на  пол  -
кровь Антона Зуева, которая ему весьма даже дорога. И я молчал.  Молчал,
глядя  в  глаза  Леночки,  в  которых  совершенно  неожиданно  появилось
осмысленное выражение.
   - Зачем так?..  -  вдруг  спросила  она  каким-то  писклявым  детским
голоском. И это были первые слова,  что  я  от  нее  услышал.  Первые  и
последние. - Зачем, папа?..
   И упала лицом вниз.
   Пистолет в моей руке вдруг стал еще тяжелее, и удерживать его  больше
я не мог. Разжал пальцы. Смертоносный кусок металла тяжело брякнулся  на
пол.
   Я молчал. Долышев тоже.  Он  застыл  в  кресле,  не  отводя  глаз  от
мертвого тела своей прислужницы. И впервые я заметил на  его  лице  хоть
какое-то проявление человеческих чувств.
   Это был страх. Вернее, даже не страх, а самый настоящий ужас. Кошмар,
внезапно обратившийся в реальность.
   Кое-как я даже ухитрился подняться  на  ноги.  Попытался  трясущимися
руками  протереть  окровавленное  лицо,  но,  конечно  же,  только   все
размазал. Кровотечение из носа почти прекратилось, но из ножевой раны  в
плече по-прежнему медленно сочилась драгоценная жидкость, по капле унося
мои жизненные силы.
   Я стоял и с вызовом смотрел на Долышева, который не обращал  на  меня
ни малейшего внимания, глядя на распростершуюся на ковре Леночку.
   - Прости, - неожиданно прошептал он, едва  шевеля  губами.  -  Прости
меня. - А потом поднял взгляд и посмотрел на меня. Просто посмотрел,  не
пытаясь сотворить  что-то  там  этакое.  Не  пытаясь  смять,  раздавить,
уничтожить Зуева силой своих колец. - Ты убил ее, - безжизненно произнес
Роман. - Ты убил мою дочь.
   Ого! Вот это номер! Не ожидал... Да что тут говорить. Я не  мог  даже
помыслить о том, что прекрасная как роза Леночка может оказаться дочерью
этого сморщенного урода. Невероятно! Невозможно...
   - Я защищался. Она пропорола бы меня своей железякой...
   - Ты убил ее, - повторил Долышев.
   - А кто-то из вас, вполне возможно, убил мою жену! - заорал я. -  Где
Ольга? Почему я никак не могу дозвониться домой? Почему?..  -  Я  умолк,
напоровшись на ледяной взгляд Романа.
   - Твоя жена жива, - прошипел он. - Но обещаю исправить это при первой
же возможности.
   - Нет. Ну уж нет... Не появится у  тебя  такого  шанса.  -  С  трудом
наклонившись, я непослушными пальцами обхватил рукоять меча и  с  трудом
поднял эту чертову железную штуковину. - Ты  умрешь,  Долышев.  Здесь  и
сейчас ты умрешь...
   Я шагнул вперед.
   Вернулась боль. Она раздирала мою душу на куски, безжалостно кромсала
отчаянно бьющийся в сетях безумия рассудок, терзала изувеченную плоть. Я
умирал и возрождался, чувствуя только боль и не видя ничего, кроме боли.
   Волоча за собой меч, я шагнул вперед.
   Это было все равно, что идти против урагана.  Я  прилагал  немыслимые
усилия, продвигаясь вперед со скоростью улитки.
   Громко вопил Антон Зуев, будучи не в силах больше терпеть  эту  муку.
Скрипя зубами, ломился сквозь бурю немец Альберт,  пожертвовавший  собою
ради этого момента. Громко хохотал Рогожкин, одну за  другой  проламывая
возведенные Долышевым на моем  пути  преграды  и  пытаясь  затопить  мой
рассудок своим безумием.
   Так прошла вечность.
   А потом все кончилось.
   Я стоял на коленях возле инвалидного кресла Долышева и смотрел  прямо
ему в глаза. Роман смотрел на меня  с  отчетливо  различимым  удивлением
и... радостью. Мы снова вот уже в который  раз  смотрели  друг  другу  в
глаза. Но этот обмен взглядами был последним.
   Даже не отводя глаз от сморщенного и  перекосившегося  от  напряжения
лица Долышева, я чувствовал холодную сталь, пронзившую тщедушное  тельце
Романа насквозь. И эту сталь направляла моя рука.
   Мы смотрели друг на друга. Не знаю, что видел Долышев в моих  глазах.
Не знаю и не хочу знать. А я в те бесконечно  долгие  секунды  отчетливо
различал уходящее из тела этой иссохшей мумии дуновение жизни.
   Холодная нечеловеческая  сила  постепенно  покидала  глаза  Долышева,
сменяясь тупым безразличием.
   А потом Роман дернулся на своем креслице в последний раз и затих.  Из
его приоткрытого беззубого рта показалась тоненькая  струйка  необычайно
темной крови. Я смотрел, как  она  медленно  струится  по  подбородку  и
капает на отполированную  сталь  меча,  оставляя  на  ней  темные  пятна
смерти.
   Я смотрел в лицо Долышева до тех пор, пока во всем мире  не  остались
только  его  подернутые  поволокой  смерти  глаза.  А  потом  этот  мир,
сорвавшись с оси, бешено закрутился, увлекая меня в пучину забвения.
   Что есть жизнь? Что есть судьба?
   Я молча смотрел на свою левую руку,  превратившуюся  в  изуродованную
клешню какого-то чудовища. Взбухшие вены проступали сквозь  пергаментную
кожу  неровно  пульсирующими  черными  нитями.  Белесая  отмершая  плоть
расползалась при малейшем неосторожном движении. Из разрывов  и  язвочек
постоянно сочилась какая-то мерзкая  жидкость,  несущая  с  собой  запах
разложения. Кажется, я уже наполовину разложился. Сгнил заживо.
   Но теперь все это уже позади.
   Заживет ли все это, если я сейчас же избавлюсь от  колец?  Или  проще
будет сразу выкинуть эту предавшую меня конечность на свалку?