умрешь. Живи только одну жизнь зараз, Лодброг, это избавит тебя от хлопот!
     -- Продолжай, Мириам, продолжай! -- восклицала жена Пилата.
     Она вошла во время спора с крепко сжатыми руками, и у меня промелькнула
мысль, что она  уже отравлена  религиозным  безумием  Иерусалима;  во всяком
случае, как я  впоследствии  узнал, она  очень  интересовалась  религиозными
вопросами.  Это была  худощавая  женщина, словно снедаемая  лихорадкой.  Мне
казалось, что если она поднимет ладони между мной и светом, так они окажутся
прозрачными.
     Она была очень  добрая  женщина, но  страшно нервная  и  иногда  просто
бредила темными знамениями и приметами. Ей  даже бывали видения  и слышались
голоса.  Что касается меня, то у меня не хватило  терпения выслушивать  этот
вздор. Но она была хорошая женщина, и сердце у нее было не злое.

     Я был отправлен с поручением к Тиверию и, к сожалению, очень мало видел
Мириам. По возвращении я узнал, что она уехала  в  Батанию ко двору Филиппа,
где жила  ее сестра. Я опять  попал в Иерусалим, и, хотя у меня, собственно,
не было дел у Филиппа, человека слабого и покорного воле римлян, я съездил в
Батанию, надеясь увидеть Мириам.
     Потом  мне  пришлось поехать в  Идумею. Я ездил  и в Сирию  по  приказу
Сульпиция  Квириния,  который в  качестве императорского  легата хотел через
меня  получить из  первых рук  доклад  о  положении дел в  Иерусалиме.  Так,
постоянно  путешествуя,  я имел  случай наблюдать многие  странности евреев,
помешанных на Боге.
     Это была  их особенность. Они не довольствовались тем,  чтобы оставлять
эти  дела   своим   священникам,   но   сами  становились   священниками   и
проповедовали, если находили  слушателей. А  слушатели  всегда  находились в
изобилии!
     Они  бросали  свои дела, чтобы шататься по стране нищими,  ссориться  и
спорить с  раввинами и талмудистами  в синагогах  и  на папертях  храмов.  В
Галилее,  мало  известном  краю,  жители  которого  слыли глупыми, я впервые
пересек след человека, называемого Иисусом. По-видимому, он был плотником, а
после  рыбаком,  и его товарищи по рыбацкому ремеслу побросали свои невода и
последовали за ним в его бродячей жизни. Некоторые  видели в нем пророка, но
большинство утверждало,  что он помешанный. Мой жалкий конюх, претендовавший
на обширные знания  в Талмуде,  посмеивался над Иисусом,  величал  его царем
нищих, называя его учение эбионизмом -- по его словам, оно сводилось к тому,
что  только бедные наследуют царство небесное, богачи же и сильные мира сего
будут вечно гореть в каком-то огненном озере.
     Я   заметил,  что  в   этой  стране  каждый  называл  своего   ближнего
сумасшедшим. И в самом деле, на мой взгляд, все они смахивали на помешанных.
Они  изгоняли дьявола  заклинаниями,  исцеляли болезни  наложением  рук, без
вреда  для  себя  пили смертельные  яды  и  играли с  ядовитыми  змеями  или
утверждали, что могут это  делать. Они уходили голодать в пустыню. Но оттуда
появлялись вновь,  провозглашая новые учения,  собирая  вокруг  себя  толпы,
образуя новые секты, которые в свою очередь раскалывались по вопросам учения
еще на новые секты.
     --  Клянусь  Одином, -- сказал я  раз Пилату, -- немного наших северных
морозов  и  снега охладило  бы им головы! Тут слишком мягкий  климат! Вместо
того чтобы строить кровли и охотиться за мясом, они вечно строят учения.
     --  И  меняют  природу  Бога, -- угрюмо  подтвердил Пилат.  -- К  черту
учения!
     -- Так я и говорю, --  согласился я  с ним. -- Если  я выберусь из этой
безумной страны  с  неповрежденным умом,  то разрублю пополам  всякого,  кто
посмеет спросить меня, что случится, после того как я умру!
     В жизни я не видел  таких смутьянов!  Все существующее под солнцем было
для них либо священным, либо нечистым! И эти люди,  умевшие вести хитроумные
споры, неспособны  были понять римскую  идею  государства. Все  политическое
было  религией;  все  религиозное было политикой.  Таким образом, у  каждого
римского прокуратора хлопот были полны руки. Римских орлов,  римские статуи,
даже   щиты,  поставленные   Пилатом  по  обету,   они  считали   умышленным
оскорблением своей религии.
     Переписи, производимые  римлянами,  они считали  мерзостью. Но перепись
нужно было сделать, ибо она служила основой обложения. Опять беда! Обложение
налогами было преступлением против их  закона и Бога. О, этот закон! Это был
не римский закон, это был  их закон, который они называли  Божиим законом. У
них  были  зилоты,  умертвлявшие  всякого, нарушившего  этот  закон.  А  для
прокуратора  наказать  зилота, пойманного  на  месте  преступления,  значило
поднять мятеж или восстание.
     У этих странных людей все  делалось именем Божьим. Среди них были люди,
которых мы называли тауматургами -- чудотворцами. Они  творили чудеса, чтобы
доказать  свое учение. Мне всегда казалось  бессмыслицей доказывать  таблицу
умножения  посредством превращения  жезла в змею или  хотя бы в две  змеи. А
между тем это проделывали чудотворцы, невероятно возбуждая простонародье.
     Великое  небо, сколько  сект и  секточек! Фарисеи, иессеи,  саддукеи --
целый легион! И стоило им  основать новую  секту,  как  вопрос  уже  делался
политическим. Копоний, четвертый  прокуратор перед Пилатом, с большим трудом
подавил мятеж  гаулонитов,  поднятый  таким образом и распространившийся  из
Гамалы.
     Когда я в последний раз въезжал в Иерусалим, мне нетрудно было заметить
сильное возбуждение среди евреев. Они собирались толпами, трещали и спорили.
Некоторые  предвещали  светопреставление.  Другие  ограничивались  тем,  что
предсказывали неминуемое разрушение храма.
     Находились  и  горячие революционеры, объявлявшие,  что царству  римлян
пришел конец и начинается новое, иудейское царство.
     Пилата также я застал в сильной тревоге.  Совершенно ясно  было, что он
придавлен  тяжкими  заботами.  Но   должен   вам  сказать,  что  он  отражал
хитросплетения евреев  с большим искусством;  насколько я его  знаю, он  мог
разбить многих спорщиков в синагогах.
     --  Только бы пол-легиона римлян,  и я взял бы Иерусалим за горло!..  А
потом был бы отозван за свой труд, надо думать!
     Как я и говорил, он не очень доверял вспомогательным войскам, а римских
солдат у него была жалкая горсточка.
     Я опять поселился во дворце и, к великой радости, нашел там Мириам.  Но
это  доставило  мне  мало  утехи:  разговоры только  и вертелись,  что около
нараставших событий. И было о чем говорить, ибо город шумел, как разозленное
гнездо  шершней!  Приближался  пост,  называемый   Пасхой,  и  тысячи  людей
стекались  из  провинции,  чтобы,  по   обычаю,  провести  этот  праздник  в
Иерусалиме. Разумеется, эти пришельцы все были очень раздражительный  народ,
иначе  они не так  легко склонились бы на такое  паломничество. Город битком
набит  был ими,  так что многие  расположились  лагерем за  его стенами. Что
касается  меня,  то  я не мог определить,  насколько  в  этом  брожении были
виноваты проповеди странствующего рыбака, а  насколько -- ненависть иудеев к
Риму.
     -- Только на  одну  десятую, а  может быть,  и меньше,  виноват  в этом
Иисус! --  ответил Пилат  на мой вопрос.  --  Главную причину волнения  надо
искать  в Каиафе и Ханане. Они знают, чего  хотят.  Они  заваривают  кашу --
трудно сказать, для какой цели, если не для того, чтобы наделать мне хлопот!
     -- Да, это несомненно,  что ответственны  Каиафа и  Ханан, --  говорила
Мириам,  --  но ведь  ты, Понтий Пилат, только римлянин и не  можешь понять!
Если бы ты был иудеем, ты бы понял, что в основе всего лежат более серьезные
вопросы,  чем несогласия сектантов или желание  наделать хлопот тебе и Риму.
Первосвященники и фарисеи, знатные и именитые евреи, Филипп и Антипа, я сама
-- мы боремся за самую жизнь!
     -- Может  быть, этот рыбак помешанный.  Если так, то в его безумии есть
хитрость. Он проповедует учение бедности. Он угрожает  нашему закону, а  наш
закон --  это наша жизнь, как ты недавно узнал. Мы бережем наш закон, как ты
берег бы себя, если  бы  чья-нибудь  рука  сдавила  тебе горло. Вот  за  что
борются Каиафа, Ханан  и  все  они: или  этот  рыбак,  или они!  Они  должны
уничтожить его, иначе он уничтожит их!
     -- Не странно  ли  это --  простой  человек, рыбак? -- воскликнула жена
Пилата.  -- Что он за человек, если обладает такой властью? Мне хотелось  бы
увидать  его.  Я  хотела  бы  своими   собственными  глазами  увидеть  столь
замечательного человека!
     Пилат  нахмурил брови, и  ясно  было, что возбуждение  его жены  только
усиливает его беспокойство.
     --  Если  хочешь  увидеть  его, обойди  городские  притоны,  --  злобно
усмехнулась Мириам.  -- Ты застанешь  его хлещущим вино в компании бездомных
женщин. Никогда еще в Иерусалиме не появлялось столь странного пророка!
     -- Что ж тут дурного? -- спросил  я,  против воли  становясь на сторону
рыбака. -- Разве я не упивался вином и  не  проводил  странных ночей во всех
провинциях? Мужчина  есть мужчина, и  повадки  его всегда и везде мужские --
иначе я сам помешанный, что я отрицаю.
     Мириам покачала головой.
     --  Он не  помешанный, много  хуже: он опасен. Его  эбионизм опасен. Он
разрушит  все   установленное.  Он  революционер.  Он  готов  уничтожить  то
немногое, что осталось нам от иудейского государства и храма.
     Но Пилат возразил:
     -- Он не политический деятель, я собрал о нем справки. Он -- ясновидец.
В нем нет ни капли бунтарства. Он даже признает налоги римлян.
     -- Но  я все же  не  понимаю,  -- стояла на своем Мириам. -- У него нет
революционных замыслов; революционером  его  делает  исполнение  его планов,
если оно удастся. Сомневаюсь, чтобы  он сам  предвидел последствия. Но  этот
человек -- язва, и, как всякую язву, его нужно истребить!
     -- Насколько я слышал, он  добрый, простой человек, не имеющий в сердце
зла, -- утверждал я.
     Тут  я  рассказал  ей  об  исцелении  десяти  прокаженных,  чему  я был
свидетелем в Самарии, по пути в Иерихон,
     Жена Пилата,  как зачарованная, слушала мой  рассказ.  До  нашего слуха
доносились отдельные вопли и крики собравшейся  на улице толпы, и мы поняли,
что солдаты очищают улицу.
     --  И ты веришь  в это чудо? -- спросил Пилат. -- Ты веришь, что в одно
мгновение гнусные язвы оставили прокаженных?
     -- Я видел их исцеленными, -- ответил я. -- Я последовал за ними, чтобы
удостовериться. На них не осталось проказы.
     -- Видел ли ты их больными? До этого исцеления? -- настаивал Пилат.
     Я покачал головой.
     -- Мне только так рассказывали, -- согласился  я. --  Когда  я их видел
впоследствии, все  они  имели вид людей,  некогда бывших  прокаженными.  Они
находились  в состоянии какого-то одурения. Один, например, сидел на солнце,
ощупывал свое тело  и все  глядел на гладкую  кожу,  словно не  мог поверить
глазам своим. Когда  я задал ему вопрос, он не мог  ни ответить, ни смотреть
на что-нибудь,  кроме  этой своей кожи.  Он был как ошалелый.  Он  сидел  на
солнце и все глядел и глядел на себя!
     Пилат  презрительно улыбнулся, и  я заметил, что  на лице Мириам  также
показалась презрительная улыбка. Но жена Пилата сидела как мертвая, еле дыша
и широко раскрыв свои невидящие нас глаза.
     Тут заговорил Амбивий.
     --  Каиафа утверждает -- только вчера он говорил мне об этом, --  будто
этот рыбак обещает низвести  Бога  на землю  и создать здесь  новое царство,
которым будет править Бог...
     -- И это конец римского владычества! -- вставил я.
     --  Таким  путем Каиафа  и  Ханан замышляют  впутать Рим,  -- объяснила
Мириам. -- Но это неправда! Это ложь, которую они выдумали.
     Пилат кивнул головой и спросил:
     -- Разве не имеется в ваших древних книгах пророчества, которое здешние
священники могли бы применить к намерениям этого рыбака?
     Мириам ответила  утвердительно  и привела  цитату.  Я  рассказываю этот
случай  в  доказательство  глубокого  знакомства  Пилата  с  народом,  среди
которого он с таким трудом поддерживал порядок.
     -- Я слышала,  -- продолжала  Мириам, -- что Иисус  предсказывает конец
мира и начало Царствия Божия не здесь, а в небесах.
     -- Мне об этом докладывали, -- заметил Пилат. --  Это верно. Этот Иисус
признает  римские налоги.  Он  утверждает,  что Рим  будет править,  пока не
кончится всякая власть вместе с концом мира. Теперь мне ясен подвох, который
подстраивает Ханан.
     -- Некоторые из его последователей утверждают даже, что  он сам Бог, --
вставил Амбивий.
     -- Мне не доносили, чтоб он это говорил! -- возразил Пилат.
     -- А  почему бы нет?  -- вмешалась  его жена.  -- Почему  нет? И раньше
случалось, что боги сходили на землю.
     -- Послушай,  -- сказал  Пилат. --  Я знаю из надежных  источников, что
после того, как этот Иисус сотворил чудо, накормив толпу несколькими хлебами
и рыбой, глупые галилеяне собирались сделать  его царем. Против его воли они
хотели сделать его  царем. Спасаясь от них, он бежал в горы. Это не безумие.
Он был слишком умен, чтобы принять участь, которую они настойчиво навязывали
ему!
     --  Вот это и  есть тот самый  подвох, который готовит тебе  Ханан,  --
повторила Мириам. -- Они требуют, чтобы он сделался  царем иудейским --  это
нарушение римского закона, за которое Рим должен разделаться с ним.
     Пилат пожал плечами.
     --  Король нищих или,  вернее,  король  мечтателей!  Он не  глупец,  он
ясновидец, но не властитель мира сего. Желаю ему владычества в грядущем, ибо
этот мир не подчинен Риму!
     --  Он  утверждает,  что собственность  --  грех,  --  вот  что  задело
фарисеев, -- опять вмешался Амбивий.
     Пилат от души рассмеялся.
     --  Однако   этот  царь  нищих   и   его   последователи-нищие  уважают
собственность, -- пояснил он. -- Недавно они завели  даже казначея для своих
богатств. Его звали Иуда, и говорят,  что он обворовал их общую казну и унес
с собою.
     -- Но Иисус не крал? -- спросила жена Пилата.
     -- Нет, -- отвечал Пилат. -- Украл Иуда-казначей.
     -- А кто Иоанн?  --  спросил я. -- Он появился впервые в  Тивериаде, но
Антипа казнил его.
     -- Это другой, -- отвечала Мириам. -- Он родился возле Хеврона. Это был
энтузиаст и отшельник. Не то  он, не то его последователи утверждали, что он
Илия, воскресший из мертвых. Илия -- это был один из наших древних пророков.
     -- Что ж, он бунтовал? -- спросил я.
     Пилат улыбнулся и покачал головой, потом произнес:
     --  Он  повздорил  с  Антипой  из-за  Ирода.  Иоанн  был  нравоучитель.
Рассказывать долго, но он заплатил за это головой.  Нет, в этом деле не было
ничего политического!
     -- Некоторые утверждают также, что Иисус называет себя сыном Давидовым,
-- сказала Мириам. -- Но это вздор: никто в  Назарете не верит этому. Видишь
ли, вся его семья, в том числе его замужние сестры, живут там,  и они  знают
его. Это простые люди, совсем простонародье.
     -- О, если бы таким же простым был доклад  обо всех этих сложных делах,
который я должен послать Тиверию, -- пробурчал Пилат. -- А теперь этот рыбак
явился  в Иерусалим, в город, битком набитый паломниками, готовыми на смуту,
а Ханан еще подливает масла в огонь.
     --  Но  прежде  чем вы  с  ним разделаетесь,  он  добьется  своего,  --
пророчески заметила Мириам. -- Он вам задал задачу, и вам придется исполнить
ее.
     -- И она заключается?.. -- спросил Пилат.
     -- В казни этого рыбака.
     Пилат упрямо покачал головой, и жена его вскричала:
     -- Нет!  Нет! Это была бы позорная несправедливость! Человек никому  не
сделал зла. Он ничем не погрешил против Рима!
     Она умоляюще взглянула на Пилата, который продолжал кивать головой.
     -- Пусть  они  сами  снимают  ему  голову, как  это  сделал Антипа,  --
проворчал  он. --  Не  в  рыбаке  вопрос. Но  я  не  желаю  быть орудием  их
махинаций. Если они должны уничтожить его, пусть уничтожают. Это их дело!
     -- Но ведь ты не допустишь этого? -- горячо воскликнула жена Пилата.
     -- Я не оберусь хлопот объясняться с Тиверием,  если стану вмешиваться,
-- был его ответ.
     -- Что бы  там ни  было, --  заметила  Мириам, -- тебе придется  писать
объяснения, и  скоро:  Иисус уже  прибыл в  Иерусалим, и с ним несколько его
рыбаков.
     Пилат не смог скрыть раздражения, вызванного этим известием.
     --  Мне неинтересны его передвижения,  -- объявил он.  -- Надеюсь,  что
никогда не увижу его!
     --  Поверь, что  Ханан разыщет его для  тебя, -- отвечала  Мириам, -- и
приведет к твоим воротам!
     Пилат  пожал  плечами.  На  этом   беседа  закончилась.   Жена  Пилата,
озабоченная и взволнованная, позвала Мириам в свои внутренние покои, так что
мне ничего  не  оставалось делать, как лечь в  постель и  заснуть под  гул и
жужжание города помешанных.

     События  быстро  развивались.  За ночь атмосфера  в  городе еще  больше
накалилась.  В полдень, когда  я  поехал с полдюжиной моих людей, улицы были
полны народа, и он расступался передо мной с большей неохотой, чем когда  бы
то ни было. Если  бы взгляды могли убивать, то я в этот день был бы погибший
человек. Они  открыто  плевали  при виде  меня, и  отовсюду ко  мне  неслось
ворчанье и крики.
     Я был не столько предметом удивления, сколько ненависти, тем более, что
на  мне  были латы римлянина. Будь это  в другом городе, я бы приказал  моим
людям  разогнать ножнами этих ревущих фанатиков. Но это был Иерусалим в жару
лихорадки, это был  народ,  неспособный  отделить  идею государства от  идеи
Бога.
     Саддукей  Ханан  хорошо сделал  свое  дело!  Что бы  он  и синедрион ни
говорили о внутреннем положении, ясно было  --  черни хорошо втолковали, что
виной всему Рим.
     Вдобавок я встретился  с Мириам. Она шла пешком  в сопровождении  одной
только  женщины.  В такое смутное  время ей не следовало  одеваться так, как
подобало ее положению. Через сестру она была родственницей  Антипы, которого
мало кто  любил.  Поэтому она оделась очень  скромно  и  закрыла лицо, чтобы
сойти за  женщину из  народа. Но  от моих глаз она  не могла  скрыть  своего
стройного  стана,  своей осанки и  походки,  настолько непохожей  на походку
других женщин.
     Мы  могли  даже  обменяться несколькими торопливыми словами, ибо  в  то
мгновение  нам  загородили  дорогу  и  моих  людей  с  лошадьми  стеснили  и
затолкали. Мириам укрылась в углу стены дома.
     -- Что ж, они уже поймали рыбака? -- спросил я.
     -- Нет, но  он за  городской стеной.  Он въехал  в Иерусалим  на  осле,
предшествуемый  и сопровождаемый толпами, и  некоторые глупцы приветствовали
его царем израильским.  Это предлог, которым  Ханан не замедлит  припереть к
стенке Пилата. И хотя  он  еще не арестован,  приговор ему уже написан. Этот
рыбак -- погибший человек!
     -- Пилат не станет арестовывать его!
     Мириам покачала головой.
     -- Об этом позаботится Ханан! Они приведут его  в синедрион. И приговор
будет -- смерть. Вероятно, его побьют камнями.
     -- Но синедрион не имеет права казнить!
     --  Иисус  -- не римлянин!  -- ответила она.  --  Он иудей!  По законам
Талмуда он подлежит смерти, ибо богохульно преступил закон.
     Я продолжал качать головой.
     -- Синедрион не имеет права.
     -- Пилат желает, чтобы он присвоил себе это право.
     -- Но ведь тут  вопрос в законности, -- настаивал я. -- Ведь ты знаешь,
как римляне придирчивы на этот счет!
     -- В  таком  случае Ханан  обойдет этот вопрос,  --  улыбнулась она, --
заставит Пилата распять его. И в том и в другом случае все пройдет гладко.
     Нахлынувшая  волна народа  смяла наших  коней  и  нас  самих.  Какой-то
фанатик упал,  мой  конь  попятился  и  чуть не  упал,  топча  его.  Человек
вскрикнул, и громкие угрозы по моему  адресу превратились в сплошной рев. Но
я через плечо успел крикнуть Мириам:
     --  Вы жестоки  с человеком, который,  по вашим  же  словам,  никому не
сделал зла!