новку и осознать происходящее.  Джим  крепко
зажмурился, потом, часто моргая, снова посмотрел на жену.
   Поняв, что она не на шутку перепугалась, он положил руку ей на  плечо
и попробовал улыбнуться.
   - Извини. Просто кошмар приснился.
   - Тебе последнее время только кошмары и снятся.
   - Это верно, - неловко погладил он ее по руке.  -  Все  дело  в  этих
идиотских убийствах и...  все  эти  странные  события...  они  меня  уже
достали.
   - Ты на этом язву заработаешь, - сочувственно вздохнула жена.
   - Не исключено, - тяжело  вздохнув,  Джим  опустился  на  подушку.  -
Может, мне лучше передать это дело  полиции  штата?  -  Он  помолчал.  -
Знаешь, я ведь уже наводил справки. Полиция штата может взять дело, если
у местных недостаточно сил и средств. А  я  не  уверен,  что  у  нас  их
достаточно. Сильное искушение передать им всю эту чертовщину и  сказать,
что я ни черта не понимаю в этом деле.
   - У тебя до сих пор никаких зацепок? Ни по одному случаю?
   Он повернулся к жене, не отрывая голову от подушки. Аннет  продолжала
сидеть. На лице ее было выражение такого понимания и  сочувствия,  такая
доброта  в  опущенных  уголках  губ,  что  он  подумал,  нельзя  ли   ей
рассказать, о чем он на самом деле думает.  Поделиться  этими  безумными
гипотезами. Но сдержался. Нельзя. Она не  поймет.  Она  захочет  понять,
попытается понять, но просто не сможет. Черт побери, а кто сможет?
   - Нет. Ни единой зацепки.
   Аннет легла, прижалась к нему и положила  руку  на  волосатую  грудь.
Джим обнял ее в ответ. Некоторое время они лежали молча.
   - Ты не считаешь, что все это может  быть  как-то  связано?  -  вдруг
спросила она.
   Он уже засыпал. Глаза закрылись,  сознание  поплыло  в  промежуточном
состоянии между сном и бодрствованием. От звука ее голоса он вздрогнул и
снова открыл глаза.
   - Что ты сказала?
   - Я говорю - ты не думаешь, что все эти  события  могут  быть  как-то
связаны между собой? Ну, просто с  точки  зрения  здравого  смысла.  Мне
казалось, вы должны были обратить  на  это  внимание.  Поубивали  коз  и
козьей кровью измазали все церкви...
   - Ну конечно, мы это объединили.
   - И убийство двух фермеров и священника? Это же очевидно.
   -  Ну,  мы  не  совсем  тупые,   -   снисходительно   хмыкнул   Джим.
Приподнявшись  на  локте,  он  оперся  спиной  об  изголовье  кровати  и
посмотрел  на  жену  хорошо  отработанным  покровительственным  взглядом
мудрого копа, хотя внутренне весь  напрягся.  -  Мы  понимаем,  что  они
связаны. Мы только не понимаем, каким образом. У тебя есть идея?
   - Пожалуй, нет. Мне просто показалось, что это  может  быть  какая-то
группа поклонников дьявола, или ведьм, или какого-то культа.
   Близко, да не совсем. Мысли не  совпали,  хотя  думают  они  в  одном
направлении. Захотелось рассказать ей про сны Дона, про  свои  сны,  про
смерть Дона, про... про то, что он видел и слышал в коридоре  за  дверью
собственного кабинета. Может, она сможет понять. Может, она не подумает,
что у него крыша поехала. Но взглянув на жену, он понял, насколько  дико
должны прозвучать все его соображения. Это ее мысли  случайно  оказались
на его территории, но они гораздо более разумны, чем его  иррациональные
теории о... О чем? О сверхъестественных силах? О монстрах?
   - Ты слишком много кино насмотрелась, - сказал Джим.
   - Ты только что признался, что вы зашли в тупик,  -  нахмурив  брови,
заметила жена. -  Пусть  моя  идея  и  глупая,  но  никому  не  повредит
проверить ее.
   - Это верно.
   - Не похоже, что у тебя миллион других вариантов расследования.
   - Уговорила, - решил не спорить Джим. - Я подумаю.
   - Спасибо. - Жена снова обняла его. Он помолчали.
   - Кстати, что тебе приснилось?
   - Да так, ерунда, - покачал он головой.
   - Действительно не хочешь об этом говорить?
   - Да.
   Минут  через  пятнадцать  Аннет  заснула,  приоткрыв  рот  и   слегка
похрапывая. Джим медленно, осторожно, стараясь не разбудить ее, встал  и
на цыпочках вышел в гостиную.
   Сна как не бывало. Лучше позвонить на службу и узнать,  нет  ли  чего
нового у Джадсона или Пита. Он снял трубку и автоматически набрал номер.
   - Вас слушают, - прозвучал в трубке голос  Пита.  -  Кабинет  шерифа.
Говорит Пит Кинг.
   Джим улыбнулся, услышав официальный тон юного помощника, подражающего
телевизионному Джеку Уэббу.
   - Как дела?
   - О, это вы, шериф! - Пит на секунду расслабился, но тут же взял себя
в руки. - Что-то случилось?
   - Нет. Просто не спал и решил позвонить, узнать, что происходит.
   - На самом деле, ничего особенного. - Юный полисмен  помолчал,  потом
добавил:
   - Пришло одно сообщение. Я  подумал,  вам  может  быть  интересно,  я
положил на ваш стол. В Фениксе осквернены две церкви -  так  же,  как  у
нас, все в кровище, надписи и все такое.
   - Правда? - изумленно поднял брови Джим.
   - Да. Я подумал, может, тот, кто  все  это  сотворил  у  нас,  теперь
перебрался в Феникс, поэтому положил депешу вам  на  стол.  Подумал,  вы
захотите взглянуть.
   - Безусловно. Спасибо, Пит. - В завершение разговора Джим задал юному
помощнику ряд дежурных вопросов, содержание которых и последовательность
он знал наизусть, но в ответы не вникал.  Значит,  то  же  самое  начало
происходить  в  Фениксе.  Таким  образом,   дело   становится   реальным
кандидатом  на  компетенцию  штата.  Идентичные  преступления   в   двух
населенных  пунктах  различной  юрисдикции  автоматически  переходит   в
расследование людей из управления штата. От того, что появится  какая-то
помощь, что можно  будет  переложить  часть  ответственности  на  другие
плечи,  Джим  почувствовал  себя  значительно  лучше.  Но   одновременно
возникло чувство вины за то, что готов бросить свое  расследование,  что
не хочет следовать своему ходу мыслей, не действует на  основании  того,
что считает реальными фактами или истиной,  стоящей  за  этими  фактами.
Можно сказать, в  каком-то  смысле  он  предает  Дона.  Получается,  что
мальчишка погиб бесполезно. Напрасно.
   Любая смерть  -  бесполезна,  урезонивал  он  себя.  Любая  смерть  -
напрасна.
   Но он хочет отпихнуть все это  от  себя,  оправдаться,  не  приложить
максимум  усилий  для  того,  чтобы  докопаться  до   истинных   причин,
породивших все это.
   Дону было бы за него стыдно.
   Он трус.
   - У вас все, шериф? - тревожно спросил Пит,  очевидно,  обеспокоенный
долгим молчанием на линии.
   О да! Конечно. Будь здоров. Увидимся утром. -  Положив  трубку,  Джим
уставился взглядом в чернеющее за окном пятно здания на  противоположной
стороне улицы. Показалось, что слышится шум реки, хотя река находится на
другом краю города. Ну что ж, допустим, Дон Уилсон  не  одобрил  бы  его
действий. Точнее - бездействия. Он даже не был знаком с этим мальчишкой.
Видел его один раз в жизни, и еще раз разговаривал по телефону. Разве он
ему чем-то обязан?
   Прежде чем вернуться в постель, Джим прошелся  по  дому,  заглянул  в
спальни Джастина и Сюзен - убедиться, что все в порядке. Потом осторожно
забрался под одеяло, устроился под  боком  у  Аннет  и  некоторое  время
полежал, глядя в потолок - прислушиваясь. Размышляя.
   Наконец он заснул.
   Ему снились кошмары.
 
16 
 
Отец Дональд Эндрюс снял с плиты небольшой заварочный чайник и налил в свою керамическую кружку свежезаваренный "Эрл Грей". Старая пластинка Эррола Гарнера, которая крутилась на стереопроигрывателе в гостиной, внезапно запнулась, издавая одни и те же три ноты. Пришлось встать и переместиться в другую комнату. Подняв запыленную крышку проигрывателя, священник придавил указательным пальцем звукосниматель, игла благополучно преодолела заезженную дорожку, и Эррол Гарнер получил возможность продолжить свой "Полдень Эльфа". Отец Дональд вернулся на кухню к своему чаю. 
   Когда епископ отдал распоряжение  возглавить  приход  в  Рэндолле  до
возвращения отца Селвэя или появления  нового  назначенного  священника,
Эндрюс  с  радостью  ухватился  за  это  предложение.  Для  сравнительно
молодого  человека,  который  до  сей   поры   только   помогал   другим
священникам, возможность возглавить целый приход, пусть даже на короткое
время, -  большая  удача.  Он  с  благодарностью  принял  и  предложение
епископа  остановиться  в   доме   Селвэя.   Дом   принадлежал   церкви,
следовательно, он мог жить в нем даром, экономя на квартирной плате.
   Но он прожил здесь уже четыре дня, и,  честно  сказать,  дом  ему  не
понравился. Отец Селвэй исчез, всю его семью обнаружили убитыми - одного
этого было достаточно, чтобы по ночам начали приходить неприятные  мысли
о смерти. Но и помимо этого, похоже, с домом творилось что-то  неладное.
Дом испускал - как это любили говорить в шестидесятые? - дурные флюиды.
   Это был недружелюбный дом.
   Эндрюс взял чашку, перешел с ней в гостиную и, прежде чем  устроиться
в кресле, немного увеличил громкость проигрывателя,  надеясь  тем  самым
заглушить едва  слышимые  ночные  скрипы  и  потрескивания,  испускаемые
старым домом. Его  преподобие  был  человеком  не  робкого  десятка,  но
вступил он в лоно церкви именно потому, что  знал,  понимал,  что  такие
материи,  как  добро  и  зло,  -  не  расплывчатые  понятия,  выдуманные
философами и религиозными мыслителями, а вполне  конкретные  реальности,
можно сказать - факты жизни.
   И этот дом был недобрым.
   Эндрюс считал себя восприимчивым к "ауре", к ощущениям, к  "флюидам".
Может, он зря психует по мелочам. Возможно. Но он  всегда  мог  сказать,
что по отношению  к  одним  местам  и  людям  у  него  возникают  плохие
ощущения, а по отношению  к  другим  -  хорошие.  Будучи  еще  студентом
колледжа, он путешествовал по Германии и однажды не смог  войти  в  один
ресторан. В путеводителе этот ресторан был помечен как популярное  среди
туристов место, но волна тошноты, страха и отвращения, окатившая его  на
подходе, оказалась настолько сильной, что  он  не  смог  заставить  себя
войти в здание. Позже он прочитал, что в этом здании  были  убиты  сотни
цыган во время первой волны насилия перед началом Второй мировой войны.
   Ощущение в  доме  отца  Селвэя  было  не  таким  сильным,  как  перед
рестораном, но довольно похожим.
   Эндрюс неловко поерзал в кресле. В гостиной был единственный источник
света - торшер между креслом и диваном.  Вдруг  ему  показалось,  что  в
комнате, где и без того  царил  полумрак,  резко  потемнело.  Нет,  надо
перестать думать о таких вещах. Лучше сосредоточиться на чем-нибудь ином
- например, на воскресной  службе.  Эндрюс  взял  с  маленького  столика
орехового дерева Библию в черном переплете и открыл на заложенной  ранее
главе из книги Иова. Краем глаза он заметил какое-то движение  и  поднял
голову. В кухне по-прежнему горел свет, там он ничего не  увидел,  но  в
коридоре царил полный мрак. По всему дому свет тоже был выключен.
   Из глубины коридора послышались странные легкие шаркающие звуки.
   Эндрюс импульсивно вскочил, расплескав чай  на  страницы  лежащей  на
коленях Библии. И без того тонкая и просвечивающая бумага  стала  просто
прозрачной, из-под текста проступили буквы нескольких страниц, превратив
его в нечитаемую черную массу.
   Черная масса.
   Прекрати, прикрикнул он на себя. Ты взрослый человек, а  не  ребенок,
боящийся темноты. Ты священник, представитель духовенства,  человек,  за
которым - вся сила Церкви и Господа.
   Но  почему  так  напряглись   мышцы?   Почему   он   так   пристально
всматривается  в  темноту  коридора,  словно  хочет   увидеть   признаки
какого-то движения? Почему он  так  напрягает  слух,  пытаясь  различить
инородные звуки за ритмичным кадансом фортепьяно Эррола Гарнера?
   Эндрюс закрыл Библию, сложил  руки  на  гладкой  черной  поверхности,
прикрыл глаза и начал молиться.
   - Отче наш...  -  Губы  беззвучно  шевелились,  выговаривая  знакомые
слова.
   Пластинка закончилась. Откуда-то  из  глубины  дома  послышался  звук
разрываемой бумаги. Звук был очень отчетливым  во  внезапно  наступившей
тишине.
   Взрослый или не взрослый, священник или не священник, но  он  испытал
сильное желание убежать. Инстинкт требовал немедленно распахнуть входную
дверь, выскочить на улицу, прыгнуть в свою машину, стоящую у тротуара, и
провести остаток ночи  в  хорошем,  чистом,  современном  отеле  с  ярко
освещенными комнатами и холлами, полными народу. Инстинкт его обычно  не
подводил.
   Многие годы он не испытывал такого страха.
   Поэтому он решил остаться.
   Эндрюс слегка потянул за цепочку на шее и  нащупал  золотой  крестик.
Прикрыв глаза, он вновь начал  читать  молитву.  Последние  слова  -  "и
избавь нас от лукавого" - он произнес вслух.
   Потом открыл глаза и принюхался.  В  комнате  пахло  чем-то  горелым.
Паленой плотью?
   Нет, этого не может быть. Он  преувеличивает,  пугая  сам  себя.  Это
просто  игра  возбужденного  воображения.  Он  не  в  состоянии  мыслить
логически, рационально.
   Но горелым действительно пахнет.
   Что это? Сера? Угли? Адская геенна огненная?
   Нет. Ничего. Это просто игра воображения.
   Сработала пожарная сигнализация.
   Эндрюс выпрыгнул из кресла как подброшенный.  Громкий,  пронзительный
визг, прорезавший тишину как бритва, который не мог бы заглушить и самый
громкий звук.
   Теперь он уже не думал о флюидах и странных ночных шорохах.  Возникло
нечто реальное - огонь. Забыв о страхе, Эндрюс  выскочил  в  коридор  и,
нащупав  выключатель,  включил   свет.   Ужасный,   тошнотворный   запах
становился все сильнее. В  помещении  поплыли  сгущающиеся  коричневатые
клубы дыма, напоминающие смог.
   Добежав до кабинета отца Селвэя, он включил там свет, распахнул дверь
и застыл на пороге,  пытаясь  сквозь  густой  дым  разглядеть,  что  там
происходит. Заслезились глаза. Он попытался протереть их, но  стало  еще
хуже.  Дым  явно  шел  откуда-то  из  глубины  комнаты,   но   жара   не
чувствовалось и  языков  пламени  не  было  видно.  Видимо,  пожар  пока
маленький, с ним можно справиться. Эндрюс побежал на  кухню,  нашел  под
раковиной самую  большую  кастрюлю,  открыл  на  полную  мощность  краны
горячей и холодной воды, а потом  с  полной  емкостью  побежал  обратно,
оставив воду невыключенной.
   Наверное,  пожар  возник  из-за  неисправности   в   электропроводке.
Загорелась бумага. Или ковер.
   Он вбежал  в  комнату.  Теперь  в  задымленной  комнате  стали  видны
небольшие языки пламени. Эндрюс опрокинул на огонь кастрюлю и побежал за
новой порцией.
   После трех рейсов пламя погасло. Эндрюс, надрывно  кашляя,  прошел  в
кабинет и распахнул оба окна. Надо  будет  сообщить  об  этом  епископу.
Пожар был не настолько серьезен, чтобы ставить  в  известность  пожарную
охрану, но  епископу  следует  знать,  что  произошло.  Пошатываясь,  он
вернулся в коридор, попробовал вздохнуть поглубже, но  от  этого  кашель
начался еще сильнее, вплоть до  рвотных  спазмов.  Не  в  силах  стоять,
Эндрюс опустился на колени. Через некоторое время приступ прошел,  и  он
поднялся. Тем временем дым из кабинета вытянуло на  улицу,  и  священник
смог заглянуть в комнату.
   В кабинете царил хаос. Все книги отца Селвэя, аккуратно расставленные
на стеллаже у дальней стены кабинета, оказались сброшены на пол.  Просто
чудо, как они  все  не  загорелись.  На  специальной  подставке  посреди
комнаты, рядом с письменным столом  отца  Селвэя,  лежала  распластанная
черная обложка  Библии,  все  страницы  которой  были  жестоко  выдраны,
разорваны на мелкие клочки и свалены в кучу. Они-то и загорелись.
   Эндрюс в шоке смотрел на оскверненное помещение. Кто мог это сделать?
И зачем? И как? Он весь вечер находился  дома  и  ничего  не  слышал  до
последних пяти или десяти минут - да и те звуки были едва различимы.
   От остатков дыма на глаза навернулись слезы. Он  стер  их  рукой,  но
глаза заслезились еще сильнее.  Решив  не  обращать  внимания  на  такие
мелочи, Эндрюс внимательно огляделся. По всем правилам,  комната  должна
была полыхнуть как факел. Почему пожар  оказался  столь  незначительным?
Подойдя к столу, он взял в руки одну  из  страниц  оскверненной  Библии.
Страница была мокрой от воды, обуглившейся по краям и липкой  на  ощупь.
Он поднес ее ближе к лицу, чтобы получше разглядеть, и тут же отшвырнул.
Подавив рвотный позыв.
   Бумага была измазана экскрементами.
   Эндрюс посмотрел себе под ноги. Все страницы, все книги, оказывается,
каким-то образом оказались изгажены человеческими экскрементами.
   Посередине стола отца Селвэя располагался крест из засохших фекалий.
   Эндрюс  опустился  на  колени.  Его  начало  тошнить.  Конвульсивные,
неконтролируемые  приступы  рвоты  сотрясали  все  тело.  Он   попытался
молиться, но сознание отказывалось переключаться от физиологических мук.
   Откуда-то снаружи, может, из  открытого  окна,  послышались  странные
звуки, отдаленно напоминающие повизгивающий тоненький смех.
 
17 
 
Утро выдалось не таким ясным и жарким, как обычно. Напротив, пелена низких облаков, застилающая солнце, нескончаемой волной тянулась над вершинами Зубцов, едва не касаясь неровного края лесистого нагорья. Дождя не было, но в воздухе висела какая-то морось, и когда Гордон раздвинул полузадернутые гардины окна в спальне, то увидел, что по оконному стеклу сочится влага. Потянувшись, он распахнул створки деревянной рамы, но вместо ожидаемого потока горячего воздуха с улицы приятно потянуло прохладным ветерком. 
   Марина проснулась, положила подбородок на правое плечо мужа,  щека  к
щеке, и подкатилась под бок.
   - Какой приятный сюрприз, - зевнув,  заметила  она.  Гордон  отпустил
занавески. Они упали, и ветер слегка выгнул легкую ткань внутрь.
   - Синоптики опять ошиблись, - констатировал  Гордон,  протирая  глаза
ладонями.
   - Что у нас еще нового?
   Гордон перестал тереть глаза  и  полежал  некоторое  время,  глядя  в
потолок.
   - Сандра, - наконец произнес он.
   - Что?
   - Можно назвать девочку Сандрой.
   Марина посмотрела на него, потом села.  Муж  лежал  такой  спокойный,
счастливый, что ей ужасно не хотелось портить  ему  настроение,  но  все
равно всю эту проблему с ребенком когда-то надо обсудить. Она трое суток
готовилась к разговору, и сейчас ситуация выглядела  вполне  подходящей.
Она облизнула сухие со сна губы, не зная, с чего начать.
   - Нам надо поговорить.
   Ее серьезность, должно быть,  каким-то  образом  передалась  Гордону,
потому что он приподнялся на локте и озабоченно, выжидающе посмотрел  ей
в глаза.
   - Понимаю.
   Она взяла его руки в свои и почувствовала под ладонями жесткие волосы
на костистых пальцах. Кисти показались ей более  крупными,  чем  обычно,
чужими. Она подавила инстинктивное желание отдернуть руки.
   - Я до сих пор боюсь.
   - Понимаю. Я тоже.
   - Это... не правильно. Мы такого не заслужили.  -  Марина  испытывала
смешанное чувство обиды и злости.  Она  понимала,  что  слова  не  могут
передать то, что она чувствует - она была  недостаточно  искусна,  чтобы
озвучить столь тонкие, несравнимые и глубоко противоречивые  чувства,  и
это приводило в отчаяние. Она была готова расплакаться, но понимала, что
слезами тут не поможешь.
   Гордон поднес к губам ее руки и поцеловал.
   - Я понимаю.
   Это было не совсем то, о чем  ей  хотелось  говорить,  весь  разговор
должен был бы пойти по другому сценарию. Но  ничего  не  могла  с  собой
сделать. Эмоции переполняли ее - злость, отчаяние, наплыв чувств в любой
момент  угрожал  вырваться  через  спасительный  психологический  клапан
слезами.
   - Черт побери, ну почему это должно было  случиться  именно  с  нами?
Почему эта... мерзость вообще должна была случиться? Со всеми?
   Ответа у Гордона не было. У него  даже  не  было  подходящей  замены,
реакции, соответствующей обстановке. Он просто снова начал  целовать  ей
руки и бормотать  что-то  успокаивающее,  обнадеживающее,  надеясь,  что
этого хватит и понимая, что заблуждается.
   - Это... пр