,  внезапно
выскользнула оттуда и легла на кисть старичка. Это прикосновение
было почти мгновенным, но оставило у меня в памяти след ощущения
его холодной,  иссохшей кожи.  И при  этом его  мизинец, задетый
кончиками моих пальцев, оказался у меня в руке.
      Инстинктивно я  разжал пальцы  -  и  он  покатился  между
складками знамени,  и лег  там, как маленькая колбаска. Я не мог
его так оставить, поднял упавший мизинец и поднес к глазам.
      Сделан он  был вроде  бы из губки, на нем были нарисованы
морщины, имелся  даже ноготь.  Протез? До  меня донеслись  звуки
шаркающих шагов. Я спрятал эластичную вещицу в карман.
      В часовню вошло несколько человек.
      Они  несли   венок.  Я  отступил  за  колонну.  На  венке
поправляли траурные  ленты с золотыми буквами. У алтаря появился
священник. Прислужник  поправлял его одеяние. Я оглянулся. Прямо
за моей  спиной, рядом с барельефом, изображавшим отступничество
святого  Петра,   виднелась  узкая   дверь.  За   ней   оказался
коридорчик, сворачивавший налево. В конце его перед чем-то вроде
обширной ниши с тремя ведущими вверх ступенями сидел на треногом
табурете монах  в  рясе  и  деревянных  сандалиях.  Негнущимися,
покрытыми мозолями  пальцами он переворачивал страницы требника.
При моем приближении он поднял на меня глаза. Он был очень стар,
с бурым, как земля, пятнышком на лысом черепе.
      - А  что у  вас там?  - спросил  я и  указал на  дверь  в
глубине ниши.
      - А-а? - прохрипел он, приставляя ладонь к уху.
      - Куда ведет эта дверь? - крикнул я.
      Я наклонился  над ним. Блеск радости понимания оживил его
помятое лицо.
      -  Нет,   любезный.  Никуда.  Это  келья  отца  Марфеона,
отшельника нашего.
      - Что?
      - Келья, любезный...
      - А можно к этому отшельнику? - спросил я ошеломленно.
      Старец отрицательно покачал головой.
      - Нет, любезный, нельзя. Отшельник же, любезный...
      Секунду поколебавшись, я поднялся по ступенькам и отворил
эту дверь.  Предо мной  предстало  нечто  вроде  темной,  сильно
захламленной передней.  Повсюду валялись пустые пакеты, засохшая
шелуха от  лука, пузырьки,  резиночки -  все это, перемешанное с
бумажным мусором и обилием пыли, почти сплошь покрывало пол.
      Лишь посередине  был проход,  вернее, ряд проплешин, куда
можно было поставить ногу, который вел к следующей, словно бы из
сказок, из  неотесанных бревен,  двери. Проследовав  по  проходу
среди мусора,  я добрался  до нее и нажал на огромную, железную,
изогнутую ручку.  Сначала я  увидел и  услышал торопливую возню,
громкий шепот,  а затем  глазам моим в полумраке помещения, едва
освещенного низко  горевшей, словно  она стояла на полу, свечой,
представилось беспорядочное бегство каких-то личностей, жавшихся
по углам,  на четвереньках  вползавших под край стола, под нары.
Один из  пробегавших задел  свечу, и  наступила кромешная  тьма,
полная сварливого шепота и пыхтения. В воздухе, который я набрал
в легкие,  стояла удушливая  вонь немытых  человеческих  тел.  Я
поспешно отступил к двери.
      Старый монах,  когда я  проходил мимо,  поднял глаза  над
молитвенником.
      - Не принял отшельник, а?
      - Он спит,- бросил я на ходу.
      Меня догнали его слова:
      - Как  кто в первый раз приходит, так всегда говорит, что
спит, а вот как во второй раз, то надолго остается.
      Возвращаться я  был  вынужден  через  часовню.  Панихида,
видимо, уже  состоялась, поскольку  гроб, флаги и венки исчезли.
Мессу  тоже   отслужили.  На   слабо  освещенном   амвоне  стоял
потрясавший  руками   священник.  На   его  груди   под   парчой
вырисовывалась квадратная выпуклость.
      - ...ибо  сказано: "И  опробовав  все  искушения,  дьявол
отступил от него, но до времени".
      Высокий  голос   проповедника  вибрировал,  отдаваясь  от
скрытого во мраке свода.
      - "До  времени" сказано,  а где же пребывает он? Может, в
море красном, бурлящем под кожею нашей? Может, где-то в природе?
Но  разве   сами  мы,  о  братия,  не  являемся  частью  природы
необъятной, разве  шум ее деревьев не отзывается в костях ваших,
а кровь, струящаяся в жилах наших, разве менее солена, чем вода,
которой океан  омывает полости  скелетов своих тварей подводных?
Разве пустоши  глаз наших  не ищут  огонь неугасимый?  Разве  не
являемся мы  в итоге  суетной увертюрой покоя, супружеским ложем
праха, космосом  и вечностью  лишь для  микробов, в  жилах наших
затерянных, которые  изо всех  сил мир наш заполонить стараются?
Являемся ли  мы неизвестностью,  как и  то, из чего возникли мы,
неизвестностью,  из-за  которой  удавляемся,  неизвестностью,  с
которой общаемся...
      - Вы слышите? - прошептал кто-то за моей спиной.
      Краем глаза  я уловил  поблескивающее бледное лицо брата-
офицера.
      - О  том, как удавляемся, об удушении... и это называется
провокационная проповедь!  Ничего проделать грамотно не умеет. И
это называется провокатор!
      - Не  ищите ключ  к тайне,  ибо то,  что отыщете,  шифром
сокрытым окажется! Не пытайтесь постичь непостижимое! Смиритесь!
      Голос с амвона отдавался в каменных закоулках храма.
      - Это  аббат Орфини.  Он уже  заканчивает. Я  его  сейчас
вызову. Вы  непременно должны  этим воспользоваться. Будет лучше
всего, если  вы доложите  о  нем,-  шипел  бледный  брат,  почти
обжигая мне затылок и шею своим зловонным дыханием. Ближайшие из
прихожан стали оборачиваться.
      - Нет, не надо,- вырвалось у меня.
      Но он уже спешил по боковому проходу к алтарю.
      Священник  исчез.   Внезапная  поспешность,   проявленная
монахом, обратила  на меня внимание присутствующих. Я хотел было
незаметно  уйти,   но  у   входа  образовалась  толчея.  Пока  я
раздумывал, монах  уже появился  снова, ведя с собой священника,
разоблаченного до  мундира. Он  схватил его за рукав, подтолкнул
ко мне,  скорчил за его спиной многозначительную гримасу и исчез
в тени колонны.
      Последние  из  прихожан  покинули  часовню.  Мы  остались
вдвоем.
      - Желаете  исповедоваться? - певучим голосом обратился ко
мне этот человек.
      У  него   были  седые  виски,  волосы  на  голове  высоко
подбриты, напряженное  неподвижное лицо аскета, во рту - золотой
зуб, блеск которого напомнил мне о старичке.
      - Нет,  ничего  подобного,-  быстро  произнес  я.  Затем,
вдохновленный неожиданной  мыслью, добавил:  -  Мне  нужна  лишь
некоторая информация.
      Священник мотнул головой.
      - Прошу вас.
      Он уверенно  направился к  алтарю. За  алтарем находилась
низкая  дверь,   освещаемая  лишь   розоватым  светом  рубиновой
лампочки, подсвечивавшей какой-то образок. Коридор, в котором мы
оказались, был  почти темным. Повернутые лицом к стене, накрытые
или завешенные  кусками материи, по обеим сторонам стояли статуи
святых. В  комнате, в  которую мы вошли, яркий свет ударил мне в
глаза.  Стену   напротив  занимал   огромный  несгораемый  шкаф.
Священник указал  мне на кресло, а сам перешел на другую сторону
заваленного  бумагами  и  старыми  книгами  стола.  Несмотря  на
мундир,  он   по-прежнему  выглядел   как  священник,  с  белыми
чувственными руками  и  сухожилиями  пианиста,  его  виски  были
покрыты сеткой  голубых  жилок,  кожа,  казалось,  прилегала  на
голове  прямо   к  сухим  костям  черепа  -  все  в  нем  дышало
невозмутимостью и спокойствием.
      - Я слушаю вас.
      - Вы знаете шефа Отдела Инструкций? - спросил я.
      Он слегка приподнял брови.
      - Майора Эрмса? Знаю.
      - И номер его комнаты?
      Священник  смешался.   Он  попытался   теребить  пуговицы
мундира так, словно это была сутана.
      - Вероятно, произошла...- начал он, но я его прервал:
      - Итак,  какой это  номер,  по  вашему  мнению,  господин
аббат?
      - Девять тысяч сто двадцать девять,- ответил аббат.- Но я
не понимаю, почему я...
      - Девять тысяч сто двадцать девять,- медленно повторил я.
Мне казалось, что я уже не забуду этот номер.
      Священник смотрел на меня со все большим удивлением.
      -  Вы...   Прошу  прощения...   Брат  Уговорник  дал  мне
понять...
      - Брат Уговорник? Тот монах, который привел вас? Что вы о
нем думаете?
      - Я в самом деле не понимаю...- проговорил священник.
      Он все еще стоял за письменным столом.
      -   Брат    Уговорник   является   руководителем   кружка
монашеского рукоделия.
      - Это  полезное дело,-  заметил я.-  И что  же, позвольте
узнать, эта ячейка изготовляет?
      - В основном литургические облачения и принадлежности для
церковной службы, всякую религиозную утварь...
      - И больше ничего?
      - Ну, иногда... по особому заказу... Например, для Отдела
Слежки и  Доносительства недавно была изготовлена, как я слышал,
партия   кипятильников    для   чая    с   подслушивателями.   А
Геронтофильная Секция  заботится об  одежде и разных мелочах для
болезненных старцев, скажем, о грелках с пульсографами.
      - С пульсографами?
      - Да, для регистрации затаенных влечений... Магнитофонные
подушечки, в  расчете на  разговаривающих во сне... И так далее.
Но как же так, разве брат Уговорник не говорил вам обо мне?
      - Он говорил мне о различных...- я замолчал.
      - Сотрудниках нашего Отдела?
      - Мы говорили...
      - Прошу прощения...
      Священник вскочил  с кресла,  подбежал к  сейфу  и  тремя
уверенными движениями набрал номер на цифровых дисках.
      Стальная дверь, щелкнув, приоткрылась.
      Стали  видны   груды  разноцветных,  с  печатями,  папок.
Священник стал лихорадочно рыться в них, вытащил одну, и я снова
увидел его  бледное лицо  с  блестевшими  на  лбу  и  под  носом
капельками пота, мелкими, как булавочные острия.
      - Прошу вас, располагайтесь, я сию минуту вернусь.
      - Нет!  - крикнул  я, вскакивая  с места.-  Передайте эту
папку мне! - Мною руководило какое-то вдохновение.
      Он обеими  руками прижал папку к груди. Я подошел к нему,
впился взглядом в его глаза и взялся за картонный край папки, он
не хотел ее отпускать.
      - Девятнадцать,- медленно проговорил я.
      Капли пота,  как слезы, катились по его щекам. Папка сама
перешла в мои руки. Я открыл ее. Она была пуста.
      -  Служба...   Я  действовал...  Приказ  свыше,-  лепетал
священник.
      - Шестнадцать,- сказал я.
      - Пощадите! Нет!
      - Сядьте, пожалуйста. Вы не выйдете из этой комнаты, пока
не получите разрешения по телефону, святой отец. Понимаете?
      - Так точно!
      - И сами вы не будете никому звонить?
      - Нет! Клянусь!
      - Хорошо.
      Я вышел,  закрыл за  собой  дверь,  прошел  по  коридору,
миновал  пустую   потемневшую  часовню,  спустился  по  винтовой
лестнице. Снаружи  часового уже не было. Я вызвал лифт - и вдруг
обнаружил, что  держу в  руках отобранную  у  священника  желтую
папку.
      Комната девять  тысяч сто  двадцать девять  находилась на
девятом этаже. Я вошел туда без стука.
      Одна из  секретарш вязала на спицах, другая ела бутерброд
с ветчиной  и помешивала чай. Я поискал глазами следующую дверь,
в кабинет  шефа, но  здесь не  было видно никаких других дверей.
Это меня шокировало.
      - К майору Эрмсу, со специальной миссией,- объявил я.
      Секретарши словно  бы и  не слышали.  Та, которая вязала,
сосредоточенно считала петли.
      "Может, нужен  какой-то пароль?"  - мелькнуло  у  меня  в
голове. Я  еще раз окинул взглядом небольшую комнату. Вдоль стен
стояли секции  узких полок,  разделенных вертикально  на большое
число узких  ячеек. Над  одной из  них, довольно  высоко,  висел
раскрашенный в  цветочки микрофон.  Обратиться еще  раз  значило
смириться с  поражением. Я положил свою желтую папку на стол той
девушки, которая ела.
      Она посмотрела на нее, продолжая жевать. Над зубами у нее
розовели десны.  Затем мизинцем  отодвинула салфетку,  в которую
был завернут  хлеб, но так, что часть его осталась выдвинутой за
край бумаги.
      Я подошел  к полке и в глубине ячейки заметил за ней что-
то белое - поверхность двери.
      Она была  загорожена полками. Без раздумий я ухватился за
секцию и  стал ее  отодвигать.  Вертикальные  пластины,  делящие
полки на ячейки, угрожающе зашелестели.
      - Шестнадцать,  семнадцать...- считала  зловещим  шепотом
секретарша,- девятнадцать...
      Полки  за  что-то  зацепились.  Дверь  освободилась  лишь
наполовину. Я заметил, что она отворялась в ту сторону, нажал на
ручку и протиснулся между косяком и боковиной секции полок.




                               4


      - Наконец-то  вы изволили  явиться! -  приветствовал меня
юношеский голос.
      Из-за письменного  стола красного  дерева поднялся офицер
со светлыми,  как лен,  волосами, без кителя, в одной рубашке. В
комнате было  очень жарко.  Из ящика  стола он  достал маленькую
щеточку.
      - Вы запачкались о стенку.
      Он чистил мне рукав и в то же время говорил.
      - Я  ждал вас со вчерашнего дня. Надеюсь, вы провели ночь
не наихудшим образом? Работа не позволяла мне сегодня отойти, но
я этому  даже рад,  ибо из-за  этого мы  не  могли  разминуться.
Минуточку, вот тут еще немного известки. Однако, я уже настолько
глубоко вошел  в ваше  дело, что  отношусь к  вам как  к старому
знакомому, а  ведь мы,  собственно, еще ни разу не виделись. Я -
Эрмс, да вы, впрочем, знаете.
      - Да,  знаю,- сказал  я.- Благодарю  вас,  не  утруждайте
себя,  господин   майор,  это   пустяк.  У  вас  есть  для  меня
инструкция?
      - Ясное дело, иначе зачем бы я сидел здесь? Чаю?
      - Да, пожалуйста.
      Он пододвинул  ко мне стакан, спрятал щетку в стол и сел.
При  этом  он  все  время  улыбался.  У  него  была  обаятельная
наружность светловолосого  мальчишки, хотя присмотревшись к нему
поближе я  обнаружил вокруг его смеющихся голубых глаз морщинки,
однако это  были морщинки смеха. Зубы у него были как у молодого
пса.
      - Ну, к делу, мой дорогой. Инструкция... Где же это она у
меня была, эта инструкция...
      - Только не говорите, что вам надо за ней выйти,- заметил
я.
      Я слабо  усмехнулся. Он залился таким неудержимым смехом,
что  у   него  даже   слезы  выступили   на  глазах.   Поправляя
развязавшийся галстук, он сквозь смех проговорил:
      - Ну  и шутник  же вы! Нет, не нужно мне никуда выходить,
она у меня здесь.
      Он показал  рукой  в  сторону.  Из  бледно-голубой  стены
выступала стальная оболочка небольшого сейфа. Он подошел к нему,
покрутил кодовые  диски так, что сейф аж завибрировал, извлек из
его недр толстую пачку бумаг, перевязанную шнурком, бросил ее на
стол и, опершись на нее сильными большими руками, сказал:
      - Ничего не скажешь, задал вам наш старик задачу. Крепкий
орешек! Придется попотеть. Для вас это, наверное, впервые?
      - В общем, да,- сказал я.
      Поскольку он смотрел на меня одобряюще, я добавил:
      - Если  бы я  пробыл  здесь  подольше,  то  сделался  бы,
наверное, первоклассным специалистом даже без всяких там миссий.
У вас тут помимо воли пропитываешься этим...
      Я не мог подыскать слова.
      - Этим  колоритом! -  воскликнул он.  И снова рассмеялся.
Вместе с ним смеялся и я. Мне было легко и хорошо.
      Мне вовсе  не пришлось  превозмогать себя, чтобы помешать
чай. Было даже странно подумать, с чем это совсем недавно у меня
ассоциировалось.
      - Я  могу с  этим познакомиться? - спросил я, указывая на
перевязанную пачку бумаг.
      - Это уж как вам будет угодно.
      Он передал  мне через  стол сверток, оказавшийся довольно
увесистым.
      - Прошу вас.
      Однако   его    тихий,   полный    настойчивости    голос
препятствовал мне взглянуть на бумаги.
      - Может,  сначала мы  все же  наведем порядок в отношении
некоторых...  недоразумений  -  таким  неблагозвучным  служебным
термином это у нас определяется. Вы мне поможете, не так ли?
      - Да?  - пробормотал  я  одними  губами,  ставшими  вдруг
какими-то чужими и непослушными.
      - Может,  нужно куда-нибудь  позвонить? -  подсказал  он,
деликатно опуская глаза.
      - Верно!  Я совсем  забыл! Священнику  из  Теологического
Отдела. Я совершенно о нем забыл! Я могу отсюда позвонить?
      - Ах, я даже это за вас сделаю.
      - Вы? Но как... откуда...
      - Да пустяки. Не оставалась ли еще какая-нибудь мелочь?
      - Даже  не знаю...  А  что  мне  следует  делать?  Может,
рассказать вам?
      - Я не настаиваю.
      - Это  все было  испытанием,  господин  майор,  да?  Меня
подвергали испытанию?
      - Что вы понимаете под испытанием?
      - Ну,  не знаю, что-то вроде предварительного изучения. Я
понимаю, что  пригодность кого-то,  кто в какой-то мере является
новичком, может  быть поставлена  под сомнение,  и  поэтому  ему
подсовывают...
      - Минуточку...  Прошу  прощения...-  Он  был  возмущен  и
огорчен.-  Сомнения?   Изучение?  Подсовывание?   Как  вы  могли
допустить что-либо  подобное? Я  имел в виду, что вы... ну же!..
Взяли там  - ведь  так? - намереваясь вручить мне... Какой же вы
забывчивый!
      Он улыбнулся, видя мою беспомощность.
      - Ну  же!.. Там,  в часовне...  Это у вас сейчас с собой,
наверное, в кармане, ведь так?
      - А-а!
      Я вытащил фальшивый палец и подал его майору.
      - Спасибо,-  сказал он.- Я приобщу это к делу. Это должно
основательно усугубить его вину.
      - Там  есть что-нибудь  внутри? -  спросил  я,  глядя  на
сморщенный палец, который он положил перед собой.
      - Нет, откуда?..
      Он поднял  розовую колбаску так, чтобы я мог видеть ее на
свет. Палец был прозрачен и пуст.
      - Просто  будет фигурировать  в деле,  как  свидетельство
демонстративности. Ему от этого еще больше не поздоровится.
      - Старику?
      - Ну да.
      - Но он же мертв.
      - Ну  и что?  Это был враждебный акт. Вы ведь видели, как
он из-под флага того...
      - Но ведь это был труп.
      Он тихонько рассмеялся.
      - Дорогой  коллега - я, пожалуй, могу вас так называть? -
хороши бы мы были, если бы позволяли всяким вот так, смертью, от
всего   отвертеться?   Но   довольно   об   этом.   Спасибо   за
сотрудничество. Вернемся  к нашему  делу.  Перед  отправкой  вам
предстоит еще одно, другое, третье...
      - Что?
      -  Ничего   особо  неприятного,   уверяю   вас.   Обычное
ознакомление. Протодевтика. Вы имеете хотя бы самое элементарное
представление о шифрах, которыми вам надлежит овладеть?
      - Нет, я, пожалуй, в этом совсем не ориентируюсь.
      - Вот  видите. Существуют шифры опознавательные, деловые,
отделов и специальные. Это вам надо бы запомнить.
      Он усмехнулся.
      - Ежедневно они, ясное дело, изменяются, и сколько с этим
хлопот! Например, каждый отдел имеет свой собственный внутренний
шифр, поэтому когда входишь туда и что-то говоришь, то одно и то
же слово  или имя  означает на  разных этажах  нечто  совершенно
иное.
      - И имя?
      - А  как же?  Да не  смотрите так!  Вот, допустим, ха-ха,
настоящее имя,  предположим, главнокомандующего!  Вы не заметили
некоторой специфичности в именах сотрудников его штаба?
      - Действительно...
      - Ну вот видите...
      Он посерьезнел.
      - Итак, зашифрованы знания, чины, приветствия...
      - Приветствия?
      - А  как же?  Представьте себе,  что вы разговариваете по
телефону  с   кем-нибудь,  находящимся   снаружи,  и   говорите,
например, "добрый вечер" - и вот отсюда уже можно сделать вывод,
что у  нас работают  круглые сутки,  что у нас есть смены, а это
уже для  кое-кого важная  информация,- подчеркнул  он.- Впрочем,
любой разговор...
      - Как? Даже теперь, когда мы...
      Он кашлянул с некоторым смущением.
      - Обязательно, дорогой мой.
      - Простите, но я действительно не понимаю...
      Он посмотрел мне в глаза.
      - Ох,  ну почему  вы так  говорите? -  В  его  пониженном
голосе  была   печаль.-  Все  вы  понимаете,  вы  наверняка  все
понимаете.