, и  дрожь, пробежавшая  по его лицу, трансформировалась в
добропорядочную улыбку.
      Он встал.
      - Все,  я  уже,-  сказал  он.-  Я  не  хотел  быть  столь
невежливым и  делать что-то при вас, вот поэтому...- Срисованный
план он отбросил с демонстративной небрежностью на стол, так что
тот, скользнув  по поверхности,  замер на самом краю, свешиваясь
над полом, а сам направился ко мне с оригиналом в руках.
      - Но  ведь он  должен бы  остаться у вас,- пробормотал я,
поскольку он  подавал мне  его обратно.  Я все  еще не знал, что
должен думать обо всей этой сцене.
      - А  мне что  с ним  делать? Сдайте  его,  пожалуйста,  в
Секцию Поступлений  Отдела Входящей  и Исходящей Информации, вам
все равно нужно будет пойти туда, чтобы запротоколировать потерю
инструкции. Если  бы не  правило, что  такие вещи  каждый должен
улаживать лично, я, конечно, мог бы сделать это за вас...
      Мы вернулись  обратно в  кабинет и  сели каждый  со своей
стороны стола.
      - Так что с оригиналом инструкции? Должен ли я дожидаться
окончания дисциплинарной  процедуры? - заговорил я первым. И, не
дожидаясь ответа,  тем же  самым  тоном,  неожиданно  для  себя,
добавил: - Почему вы срисовали этот план?
      - Срисовал?
      Эрмс с улыбкой покачал головой.
      - Это  вам показалось.  Я хотел  только  сравнить  его  с
настоящим,   проверить    его   подлинность.   Ходит   множество
фальсификатов, вы же знаете...
      "Неправда! Я  видел! Вы  перерисовывали!"  -  хотел  было
крикнуть я, но лишь заметил:
      - А-а, так? И что - он верен?
      - Собственно  говоря, я  не должен  говорить вам об этом,
это не  имеет никакого  отношения к  моему Отделу,  но...- Он  с
шельмовской усмешкой  перегнулся через стол.- Есть места верные,
но второе  и третье  крыло не  соответствует. Только, прошу вас,
держите это при себе, хорошо?
      - Естественно! - ответил я.
      Я собирался  уже выйти,  но вдруг  вспомнил, что  у  него
должны были быть приготовлены для меня обеденные талоны. Он стал
искать  их,   быстро  похлопывая  себя  по  карманам  и  бормоча
ругательские словечки по своему адресу.
      - Куда  же это я их, черт побери... Что за голова! - тихо
и  яростно   повторял  он,   вываливая  из   карманов  на   стол
разнообразное их  содержимое.  Я  заметил,  что  и  у  него  был
маленький, наверное, с пляжа, крапчатый камешек.
      Я смотрел  на него,  положив руки  на спинку  кресла,  за
которым стоял. Было ли то, что он только что сказал, правдой?
      Ведь я  собственными глазами  видел, что  он не сравнивал
план с другим, а копировал его! Я мог в этом поклясться.
      Что я при этом должен о нем думать?
      Зачем он срисовал секретный план?
      Шеф Отдела  Инструкций, который  на самом  деле  работает
на... Идиотизм! Чепуха! Я и так уже слишком много раз переступал
границу здравой  подозрительности:  не  попахивает  ли  каким-то
расстройством та комедия, которую я разыгрывал перед самим собой
у адмирадира,  принимая обычный сон измученного трудами старца и
уродства, вызванные  преклонным возрастом,  за протянувшиеся  ко
мне когти  всеведущего, вопреки рассудку, грандиозного заговора.
Однако ведь он и в самом деле скопировал этот план, который, как
он сам  сказал, не  имеет к  его  Отделу  никакого  отношения  и
который он  даже не  имел права принять из моих рук. Но, в таком
случае, почему при этом он не прикрыл дверь?
      Разве что,  отдавая себя в мои руки, он был уверен, что я
не сориентируюсь,  что ему  с моей  стороны  ничего  не  грозит,
поскольку я  проявил себя весьма наивным глупцом. "Это было бы с
его стороны  весьма рискованно,  разве что  он принимает меня за
сообщника",- проговорило  что-то чужим  голосом у меня в голове,
так, что  я даже  вздрогнул, испугавшись, что он это услышит, но
Эрмс  как  раз  с  радостным  восклицанием  обнаружил  сложенные
вчетверо обеденные талоны между перегородками портмоне.
      - Вот они, пожалуйста!
      Он подал их мне через стол.
      -  Значит   так,  теперь   вы  пойдете   в   тысяча   сто
шестнадцатую, это  Секция Поступлений,  отдадите бумаги и дадите
показания для  протоколов. Я  позвоню и  предупрежу их.  Только,
пожалуйста, идите  прямо туда,  не потеряйтесь опять по дороге,-
проговорил  он,   затем  улыбнулся,   провожая  меня   к  двери,
пассивного, до  такой степени  ошеломленного мыслями, от которых
голова у  меня шла  кругом, что  я даже  не  сумел  выдавить  ни
единого слова  на прощание.  Я уже  шел по  коридору, когда  он,
высунув голову из двери, крикнул мне вслед:
      - Позже зайдите снова сюда, пожалуйста!
      Я пошел дальше.
      Если бы он считал меня сообщником, то не боялся бы, что я
его выдам.  Я не  разбирался в  методологии разведки, однако мне
было известно,  что агенты,  действующие на  смежной территории,
как правило,  не знают  друг друга,  благодаря чему  возможность
массового провала и разоблачения всей организации уменьшается до
минимума.  Имея   доступ  моему  делу,  Эрмс  мог,  опираясь  на
собранный  против  меня  материал,  считать  меня  именно  таким
агентом, хотя  вместе с  тем, принимая  во внимание  приведенные
выше соображения, сам он не спешил снимать маску. Одно только не
укладывалось  в  эту  схему:  если  бы  он  на  самом  деле  был
ставленником врага,  пролезшим на  высокий пост первого офицера-
инструктора, то  он скорее  всего предостерег бы меня, приняв за
своего, действующего  независимо союзника,  и не стал бы вводить
меня в заблуждение, в замешательство...
      Ха!
      Я резко  остановился, настолько погруженный в свои мысли,
что едва  ли замечал  белевшие и уходящие в перспективу коридора
две шеренги дверей. Так ли уж это очевидно?
      Разве существует  какая-то солидарность агентов, платных,
по сути,  лиц, и не пожертвовал бы Эрмс мной без колебаний, даже
распознав во  мне союзника, в том случае, если бы это сулило ему
личный успех или хотя бы шажок вперед в том задании, которому он
себя посвятил?  Да, это  было возможно.  Что же мне делать? Куда
идти? К кому обратиться?
      Вдруг я ощутил, что руки у меня пусты: мои бумаги и книга
остались у  Эрмса. Это  был неплохой  предлог. Я поспешил назад.
Делая последние  шаги перед  его  Отделом,  я  старался  придать
своему лицу  по возможности легкое и рассеянное выражение, затем
прошел через секретариат и без стука отворил дверь.
      Если бы  я сто  лет подряд напрягал воображение, стараясь
представить, за  каким занятием  я его  застану, то все равно не
отгадал бы!
      Удобно расположившись  в кресле,  откинувшись назад  так,
что обе его ноги болтались в воздухе, позванивая в такт ложечкой
о стакан с чаем, он пел.
      Он был, похоже, очень доволен собой.
      "Видно, полезен будет ему этот план!" - пронеслась у меня
в голове молниеносная мысль. Эрмс, ничуть не смутившись, прервал
пение на полуслове, усмехнулся и заговорил со мной:
      - Да,  поймали вы  меня! Что  поделаешь! Да, лодырничал -
факт. Чего только не делаешь иногда, чтобы окончательно не заели
бумажки. Вы  за книгой,  да? Пожалуйста,  вон она лежит. Вы меня
удивили: даже на службе занимаетесь этим... самообразованием. О,
тут еще ваши бумаги.
      Встав, он  подал мне  и то  и другое.  Я поблагодарил его
кивком и  хотел уже  выйти, как  вдруг повернулся  и, стоя  так,
чтобы видеть его через плечо, бросил:
      - Да, вот еще...
      Я обратился к нему по-простому в первый раз, до сих пор я
всегда добавлял "майор". Он перестал улыбаться.
      - Слушаю.
      - Весь наш разговор - это был шифр?
      - Но...
      - Это был шифр,- с упорством повторил я.
      У  меня   было  впечатление,   что   мне   даже   удалось
усмехнуться.
      - Правда? Все - шифр!
      Он стоял  за столом  с полуоткрытым  ртом. В такой позе я
его и оставил, прикрыв за собой дверь.





                               8


      Я ушел  оттуда почти бегом, словно опасался, что он будет
за мной гнаться.
      Зачем мне все это понадобилось?
      Может, я  хотел напугать его? Но я мог бы и не тратить на
это свои  силы: он  наверняка был уверен, что ему нечего бояться
меня, бессильного,  запутавшегося в сети, концы которой он и ему
подобные надежно держат в руках.
      Как бы  там ни  было, я  снова испытывал душевный подъем.
Почему? Задумавшись  над этим,  я пришел  к выводу, что причиной
был Эрмс  - не  из-за его  пустой  болтовни,  конечно  же,  этой
видимости радушия  и внимательности, которым я на минуту поверил
только потому,  что очень  этого хотел, а из-за подсмотренного в
дверях, ибо  если -  так примерно выглядел ход моих мыслей - он,
занимая такой  пост, был  агентом тех,  это значило,  что  можно
ввести в  заблуждение, обмануть  и перехитрить  Здание  в  самом
сердце его,  в  кардинальных  узлах,  а  потому  далеко  ему  до
абсолютной безошибочности,  и всеведение  его -  лишь плод моего
воображения. Это, само по себе мрачное, открытие отворяло передо
мной лазейку, пожалуй, самым неожиданным для меня образом.
      На полпути  в Секцию  Поступлений я  вдруг задумался. Они
хотели, чтобы  я туда  пошел, поэтому следовало поступить иначе,
дабы вырваться  из заколдованного  круга заранее предусмотренных
для меня  действий. Куда  я мог,  однако, пойти?  Никуда -  и он
прекрасно об  этом  знал.  Оставалась  только  ванная.  В  конце
концов, она  была не таким уж плохим выходом. Там я мог в тишине
и  одиночестве   подумать,  переварить   события,  уже   слишком
многочисленные, попытаться связать их в одно целое, взглянуть на
них под  иным углом зрения, наконец, хотя бы просто побриться. А
то с  этой колючей щетиной я слишком выделялся среди сотрудников
Здания, и  кто знает, не из-за особого ли приказа они все делают
вид, что совершенно этого не замечают?
      Я поднялся на лифте вверх, в ту ванную, в которой недавно
обнаружил бритву, забрал ее оттуда и вернулся вниз - к себе, как
я назвал мысленно это место.
      Перед  самой   дверью  моей   ванной  комнаты  мне  вдруг
показалось, что  когда я  в задумчивости  первый раз  уходил  от
него,  Эрмс  упомянул,  что  мне  не  мешало  бы  побриться.  Не
предвидел ли  он и  эту альтернативу?  Я долго стоял в коридоре,
тупо уставившись на белую дверь. Так, значит, не входить?
      Но, в  конце концов,  от этого  действительно  ничего  не
зависело! Я  мог, впрочем,  побрившись, сидеть здесь в уединении
сколько захочу  - уж этого-то он наверняка заранее предусмотреть
не мог!
      Я вошел  осторожно, хотя  и  привык  к  пустоте,  которая
всегда здесь царила.
      Передняя с  зеркалом на  стене освещена  другой, вроде бы
более сильной лампой, но может быть мне это только показалось. Я
отворил дверь в комнату с ванной и почти тут же закрыл ее: в ней
кто-то был.  Какой-то человек лежал почти на том же самом месте,
что ранее  и я,  рядом с  ванной, подложив под голову полотенце.
Первой моей  мыслью было  уйти, но я ее отмел. "От меня ожидают,
что я убегу,- решил я.- Это было бы самым естественным, а потому
- я остаюсь".
      Так я  и поступил.  Я на  цыпочках двинулся к спящему, но
когда с шумом споткнулся о порог, он даже не вздрогнул. Он спал,
как убитый.  С того положения, с которого я на него смотрел - со
стороны головы,  которая находилась в каком-нибудь метре от моих
ног,- даже если бы я видел его раньше, то все равно узнать бы не
смог. Впрочем, у меня не создалось впечатления, что я его когда-
то встречал.  Он был в штатском, без пиджака, которым укрылся до
пояса.  Снятые   туфли  стояли   перед  ванной.   Поверх  слегка
испачканной у  манжет рубашки  в полоску он носил тонкий свитер.
Под голову  он сунул  кулак, обернутый  полотенцем,  и  бесшумно
шевелился в мерном ритме спокойного дыхания.
      "Какое мне  до этого  дело? -  подумал я.-  Есть  ведь  и
другие ванные. Я могу в любой момент переселиться, куда захочу".
Это я  говорил себе, чтобы успокоиться. На самом же деле мысль о
переезде была,  собственно говоря,  смешна,  ибо  что  мне  было
переносить, кроме самого себя?
      Я решил  воспользоваться тем, что он спит, и побриться. В
этом поступке  вроде бы  не было  ничего  предосудительного  или
недозволенного.
      Принесенную бритву я положил на полочку под зеркалом. Мне
пришлось перегнуться  над лежащим на полу человеком, чтобы взять
мыло из  пластмассовой сеточки  над ванной.  Пустив в умывальник
струйку теплой  воды, я  бросил взгляд  в сторону спящего, но он
по-прежнему никак  не реагировал,  и я отвернулся к зеркалу. Мое
лицо выглядело  действительно не  очень приятно,  напоминая лицо
каторжника. Щетина  сделала его  темнее и при этом как бы худее.
Вероятно, еще три-четыре дня - и у меня была бы уже борода. Лицо
я намылил  с некоторым трудом, потому что кисточки не было, зато
бритва оказалась  очень острой.  Человек на  полу теперь мне уже
совсем не мешал, поскольку я погрузился в размышления - во время
бритья мне всегда хорошо думалось - о своей нескладной судьбой.
      Итак, что же со мной происходило?
      Посещение командующего  Кашебладе закончилось  поручением
мне некой миссии.
      После  осмотра  помещений  с  коллекциями  был  арестован
первый офицер-инструктор,  затем исчез второй, оставив меня один
на один  с открытым  сейфом, после  чего туда  пришел  шпион,  я
убежал, случайно  наткнулся на  старичка в  золотых очках, после
его смерти  имело место самоубийство следующего, уже третьего по
счету офицера,  затем визит  в часовню с телом. Я вынудил аббата
Орфини дать  мне номер комнаты Эрмса, потом был Прандтль, мухи в
чае, исчезновение  инструкции, отчаяние, затем ошибочное ("Нет,-
вмешался я  в ход  собственных  рассуждений,-  не  будем  делать
заключения заранее"),  не ошибочное, не просто так, пребывание в
архиве,  затем   секретариат  какого-то   должностного  лица,  к
которому меня  пустили, сцена  у адмирадира  с разжалованиями  и
пощечинами и, наконец, второй разговор с Эрмсом. Вот, пожалуй, и
все. Теперь от перечисления событий я перешел к людям, которые в
них участвовали.  Если я  не хотел сразу же погрузиться со своим
анализом в  интерпретационную  трясину,  следовало  исходить  из
чего-то абсолютно  достоверного, из  чего-то непреложного, в чем
нельзя усомниться. Я выбрал в качестве такого фундамента смерть,
и потому начал со старичка в золотых очках.
      Мне  сказали   -  сделал  это  капитан-самоубийца  -  что
отравился он  потому, что  принял меня  за какого-то  другого. Я
представился ему  сотрудником Здания, но он думал, что я являюсь
посланцем _тех_,  а на  кодированные реплики  не отвечаю должным
образом  потому,  что  прибыл  покарать  его  за  предательство.
Правда, вообще-то  он даже  стариком не  был. Слишком  хорошо  я
запомнил черные  волосы, которые во время агонии выползли у него
из-под парика.
      Однако  капитан   в  разговоре   называл  его  все  время
"стариком". Это  "старик" не сходило у него с языка. Или капитан
лгал?
      Это было  вполне вероятно,  тем более,  что он сам тут же
вслед за  этим застрелился - разве это внезапное самоубийство не
ставило под сомнение достоверность его слов? Быть может, подумал
я, имела  место история,  в какой-то  мере сходная  с  развитием
отношений между  мной и  Эрмсом? Капитан  застрелился, поскольку
боялся меня.  Само по  себе обнаружение  незначительного по сути
нарушения не  могло  склонить  его  к  такому  отчаянному  шагу,
следовательно, и он был агентом _тех_. Старичок - мысленно я по-
прежнему называл  его так,  тем  более,  что  с  этой  фальшивой
старостью он  последовал в  гроб  -  тоже  должен  был  быть  их
агентом. Ибо  если бы  он им не был и полагал, что я им являюсь,
то, как  лояльный сотрудник  Здания, наверняка передал бы меня в
руки властей. Однако он отправился. Смерти, свидетелем которой я
был в  обоих случаях, пожалуй, следовало верить. Потому я решил,
что так  оно на  самом деле и есть. Итак, старичок и офицер были
агентами _тех_,  первый, однако,  незначительной фигурой, мелкой
рыбешкой, а  второй -  уже хотя  бы из-за  занимаемого  высокого
положения начальника или заместителя начальника Отдела - фигурой
очень  важной.   Приняв  меня  за  суперревизора,  направленного
Штабом, он  без колебаний пожертвовал честью старика, который во
время нашего  разговора и  так уже  был  мертв,  разоблачая  его
передо мной.  Сокрытие  же  своей  осведомленности  относительно
двойной роли умершего он пытался оправдать чрезмерной амбицией и
служебным рвением. Увидев, что я его объяснения не принимаю - на
самом деле  я его  просто не  понимал, поскольку  он  изъяснялся
шифром, - он застрелился.
      Таким образом,  этот объемлющий  две  смерти  эпизод  был
понятен, но  какова, однако,  была в  нем моя роль, отводившаяся
лично мне,  а не  узурпированная мною  для выхода из неожиданной
ситуации? Это оставалось неясным.
      "Двинемся  дальше,-   подумал  я.-   Быть  может,  анализ
дальнейших событий что-нибудь прояснит".
      Тем  временем  я  закончил  бритье.  Было  очень  приятно
освежиться холодной  водой, смывая  со щек  засохшую пену.  Я не
особо обращал  внимание на  шум, производимый  льющейся из крана
водой. Результат,  который я  получил, был,  быть может,  весьма
незначительным, но  наполнил меня,  однако, бодростью. "Не все в
Здании абсолютно  непонятно",- сказал  я  себе.-  "Кажется,  мне
удалось сложить  часть рассыпанной мозаики". Вытирая лицо грубым
полотенцем, я  снова  обратил  внимание  на  лежавшего  на  полу
человека, о котором почти забыл, поглощенный мыслями.
      Я внимательно  посмотрел на  него. Он по-прежнему спал. У
меня не  было ни малейшего желания идти в секцию Поступлений или
снова кружить  по коридорам. Я уселся на край ванны с другого ее
конца, оперся  об облицованную  кафелем стенку,  поджал колени к
подбородку и вернулся к своим размышлениям.
      Эрмс, сердечный Эрмс. С ним дело обстояло хуже. Если бы я
даже не  подозревал его в двойной игре по отношению к Зданию, то
и тогда я все равно не доверял бы ему.
      При всей  искренности, с  которой он ко мне относился, он
ни разу  даже не  заикнулся о  моей миссии. Все, что он говорил,
состояло из  комплиментов, которых  я не заслужил, и общих слов,
которые ничего не значили.
      Вняв моим  просьбам, он передал мне, наконец, инструкцию,
которую у  меня  выкрали  у  Прандтля.  "Оставим  пока  в  покое
инструктора,- подумал я,- гораздо важнее сейчас сама инструкция.
Если Эрмс  дал мне  ее, зная,  что  я  недолго  буду  радоваться
обладанию ею,  то сделал  он это,  пожалуй, затем, чтобы я мог в
нее заглянуть".
      А была  ли вообще  инструкция? Ведь  она должна была быть
составлена специально  для меня,  представлять план  моих  якобы
столь  важных   и  ответственных  действий,  содержать  описание
сущности миссии,  но в таком случае ей и следовало выглядеть как
мой дневник,  как какая-то  история  о  судьбе  затерявшегося  в
Здании человека.  Или так  внешне выглядит,  как  меня  пытались
убедить, шифр?
      Да, он вполне мог так выглядеть, если подходить к этому с
точки зрения  Прандтля, который продемонстрировал мне, что можно
расшифровать даже  трагедии Шекспира.  А в  самом ли деле можно?
Ведь относительно этого я располагал лишь его заверениями.
      Машина-дешифратор?.. Да ведь не было никакой машины, была
лишь женская  рука, которая  через отверстие  в  стене  подавала
соответствующим образом приготовленные ленты.
      Пожалуй,  я   увяз  окончательно.   Кислота   скептицизма
разъедала  все.   Следовало,  наверное,   отказаться  от   столь
радикального подхода.  Оставалась, правда, еще одна зацепка: это
поведение Прандтля в дверях, словно он хотел мне что-то сказать,
признаться мне в чем-то, и взял свои слова назад прежде, чем они
слетели с  кончика его  языка. Выдох  и выражение  его глаз в ту
минуту.
      Нельзя  пренебрегать  этим  непроизвольным  актом,  и  не
только из-за его выразительности, но и потому,