перимента Эрбера годились все.
     --  Все это общие рассуждения, --  прервал я его.  -- Я-то живу с этими
тремя, мне виднее. Не говоря о  том, что я не допустил бы к сведениям женщин
и детей, я бы еще посмотрел и на Элефантуса, и на Патери Пата...
     -- Насчет женщин и детей  это ты брось. Детям никто ничего не сообщает,
обращаться  в Комитет можно только после шестнадцати лет, это уже не детский
возраст. А женщины посильнее нас с тобой.  Что  же касается  доктора  Элиа и
твоего Пата,  то ты, братец, хоть с ними и  живешь почти под одной крышей, а
смотришь  на  них  только  со своей колокольни. Ты  совсем недавно узнал  об
"Овераторе", а  для них  это  -- давно  пережитое. У них, может,  пострашнее
теперь заботы. Так что ты приглядись к ним, подумай.
     -- И все-таки это негуманно, Джабжа...
     -- Негуманно... -- он пожевал губами: гуманно или  негуманно? Слово и в
самом  деле  удивительно  годилось  для  пережевыванья  и  от  многократного
повторения  стремительно теряло свой смысл. -- Ну,  ладно, совершим еще один
экскурс в Последнюю Мировую. Представь себе, что человек вылезает из окопа и
становится под пулеметную очередь. Это как?
     -- Если этого требовало...
     -- Ты не крути. По отношению к нему самому -- это как, гуманно?
     -- Куда уж!
     -- Вот и я так думаю. А он, между прочим, из окопа  все-таки вылезает и
закрывает вражеский  пулемет  --  собой. Так что  давай кончим  о гуманизме.
Сейчас человечество  оказалось перед  теоремой. Дано  --  Знание.  Требуется
доказать -- нужно  ли  это знание людям?  И нет другого  доказательства, как
вынести все  это  на своих плечах.  Донести до самого последнего, скинуть  к
чертовой матери и сказать...
     -- Не нужно! -- крикнул я.
     --  Ишь  как скоро. Эксперимент все еще идет. И остановить его  нельзя,
пока жив на Земле хоть один человек нашего поколения.
     -- Ты же сам сказал, что могут не все знать. Так что не все поколение.
     -- Нет, брат, именно поколение. Помнишь -- поколение первой  революции,
гражданской войны, освоения космоса. И не важно, сколько там в процентах шло
под красным  флагом, носило  шинель, летало в межпланетных кораблях.  Важно,
что были такие поколения. А  иначе --  как их различать?  По годам? Отсчитал
два десятка, и готовое поколение? Нет, брат.  Поколения,  прости  ты меня за
громкие  слова,   по   подвигам   отмечают.   А   подвиг  --  это  попросту,
по-человечески, -- когда до смерти страшно и трудно, и все равно делаешь. Не
знаю, как там в истории нас будут величать, но  мы, по-моему, имеем право на
то, чтобы считаться поколением.
     Я посмотрел на него -- кто его знает, может, они тут умели держать себя
в руках, но как-то не вязалась его простодушная рожа со словом "подвиг".
     Мы оба поднялись.
     -- Ну, я поехал.
     Мы вышли  на площадку. Два мобиля  -- один тяжелый, набитый  роботами и
всяким снаряжением, а другой желтый, одноместный дежурили у двери.
     Джабжа подал  мне ручищу, поросшую рыжей шерстью, выдохнул мощную струю
теплого воздуха и сказал:
     -- Вот что...  Когда  твое  восхищение  Егерхауэном дойдет до  предела,
вызывай Хижину, мобиль и лети сюда. Салют, Рамон.
     -- Салют, Джошуа.
     -- Джабжа, -- сказал он и расплылся. -- Джа-бжа.
     Я забрался  а  машину.  Мои лыжи  лежали на полу. Мир был  желт и чист,
словно я сидел в банке с медом и смотрел из нее на оседающие подо мной горы.
Хижины уже не было видно -- ее скрыли облака.
     --  Я не опоздал?  -- спросил  я просто потому,  что  ничего другого не
догадался придумать, пока летел.
     -- Нет, -- сказала она и  направилась к веранде,  на которую подавалась
еда.
     Я  пошел  следом, полагая,  что двойной  .завтрак --  не  столь суровая
расплата за беспутно проведенные полсуток.
     Я старательно запихивал в себя все, что имел глупость  заказать  десять
дней назад.
     Сана пристально смотрела на меня:
     -- Тебе нездоровится?
     -- Что ты. Просто я уже перекусил там.
     -- Тогда не будем терять времени, -- сказала она, поднимаясь. -- Я ведь
тоже уже позавтракала.
     Я прекрасно понимал, что это неправда.
     -- А  мне нравится, -- упрямо  сказал я и  продолжал  давиться какой-то
гнусной рыбой.
     Она стояла, опершись на стол, и спокойно смотрела на меня.
     Великое  Знание, думал я  с горечью.  Великое Знание, принятое  на свои
плечи сильными мира сего. Посмотрел бы Джабжа на эту сцену... А ведь Знание
     -- оно  действительно велико и могуче. Если бы я был сейчас свободен, я
уже летел бы  к  Кипру,  чтобы  на  себе  испытать,  что же  оно дает.  Я не
сомневался,  что дать оно может очень много. Вопрос в  том  --  кому?  Может
быть,  Джабжа именно  поэтому и стал таким,  какой  он есть. И Лакост именно
поэтому  создал своего мифического "Леопарда". Илль и Туан  не в счет -- они
еще дети, они еще над всем этим не задумывались. Но  когда задумаются -- это
сделает  их  более  сильными,  цельными,  настоящими.  Я  в  этом  тоже   не
сомневался.
     Но зачем  это Сане?  Чтобы иметь право мучить меня своей заботливостью?
Чтобы мягко напоминать мне, что я должен идти на прогулку,  и повязывать мне
на шею теплый шарф, и потом сходить с ума от беспокойства,  и встречать так,
как  она  сегодня встретила  меня, и  снова отпускать,  и снова  притягивать
обратно...
     Я сделал последнюю попытку:
     -- Садись и ешь. Когда на человека смотрят, у него пропадает аппетит.
     Она   и   не  подумала  сесть.  Я  швырнул   вилку  и   молча  пошел  в
кибернетическую. Ее платье шелестело за моей спиной.
     Вдоль стен стояли какие-то развалины внушительных размеров.
     -- Это еще что за сюрпризы?
     -- Кибер-диагностики старого образца, без имитирующих схем. Диагностики
в  прямом  смысле   --  без  методики  лечения.  Определение   самого  факта
заболевания.  Я думала, что на первых  этапах они  могут натолкнуть  тебя на
некоторые мысли.
     Я был не против того, чтобы у  меня  появились  хоть некоторые мысли. Я
подошел  к  первому попавшемуся киберу  и сделал  вид, что  разбираюсь в его
схеме. Хорошо, что Сана была врач, а не  механик. Отвертки  в руках было мне
достаточно, чтобы создать видимость  рабочего состояния.  Когда прошло минут
пятнадцать, я взглянул на Сану. Она не  собиралась уходить. Она подключилась
к  самому  грандиозному  из  этих  бронтозавров  и  сосредоточенно   слушала
поспешный щебет,  доносившийся  из  фоноклипсов. Кажется,  мое пожелание  --
работать вместе -- с сегодняшнего утра будет выполняться.
     Отступать было некуда, и я  занялся схемой своего старика. Бог мой! Это
был целый кибернетический  город. Сочетание медицинского факультета  с целым
университетом --  никчемные  программы  физики, математики,  биологии,  даже
философии. Если бы не умение делать уменьшенные  копии  схем -- такая машина
заняла бы не меньше  кубического километра. Пусть же  ее посмотрит  Педель и
выберет, что нам подойдет.
     -- Сана, а где Педель?
     -- Он тебе нужен?
     -- Разумеется, я без него, как без головы.
     -- Кажется, он остался там.
     -- Не может быть. Я же велел ему следовать за тобой!
     -- Патери Пат его выключил.
     Я  не  стал  спрашивать, почему,  чтобы не  нарваться на  нежелательные
вопросы. Сана вышла послать дежурного "гнома" за Педелем.
     Педель явился через десять минут. Саны не  было. "Ага, -- подумал я. --
Роли переменились. Теперь за мной будет следить он".
     Я подошел  и ввернул  на его  брюхе  лампочку биопередачи.  Но  она  не
загоралась. Это еще ничего не доказывало -- он мог запоминать.
     -- Как прогулялся? -- спросил я его.
     -- Не помню, был отключен. Включила только что Сана Логе.
     --   Послушай-ка,   --  .я   решил  его  спровоцировать.   --  Если  бы
какому-нибудь  человеку   для   нормальной  деятельности   были   необходимы
ежедневные  прогулки, лыжные,  например, и человек бы их совершал --  как ты
думаешь, он делал бы это оттого, что он должен, может или хочет?
     -- Должен, -- не  раздумывая, изрек он. -- Человек  должен поддерживать
способность ежедневной активной деятельности.
     -- Ну, спасибо, ты меня успокоил, -- я казался себе последним подлецом.
-- Что у тебя в программе на сегодня?
     Программа его  была обширной, и я велел  ему заниматься  делом.  Бедная
рыжая скотинка. Когда-то разговоры с тобой развлекали меня, хоть ты и не был
для  меня подобием человека, как  для  Саны. С тобой мне  было лучше, чем  с
некоторыми людьми. Но вот  я  встретил  настоящих  людей,  и  ты стал мне не
нужен. Сейчас ты просто не нужен мне, но придет день, и я почувствую, что ты
     -- мой враг. Ты --  с ними, с Патери Патом, с Элефантусом и... с Саной.
Ты их дитя. Нет. Ты их выкормыш. Ну, работай, работай. Кибервраг.
     Педель кротко хлопотал над нашей схемой,  и вряд  ли  подозревал, что я
объясняюсь ему в  ненависти. Просто  я сегодня спал всего  около трех часов,
надо  было послать  его подальше и завалиться где-нибудь в уголке. Но  вдруг
войдет  Сана,  и  тогда  придется  объяснять,  что  я   делал  всю  ночь,  и
пересказывать  наши разговоры, а  я чувствовал, что никогда  этого  не  могу
сделать. Я  уселся в кресло с книгой  в руках и вытянул ноги.  Конечно,  два
механика  на  один  заповедник -- капля  в море, даже  при самых совершенных
подсобных роботах.  Какая  у них должна быть  система сигнализации! Подумать
страшно. Как бы Джабжа не  нашел себе механиков, не дождавшись того времени,
когда я  смогу  свободно распоряжаться собой. Не могу  же я сказать ему, что
привязывает меня к Егерхауэну. Хотя я не думал, что смогу говорить  с чужими
людьми о тех, четверых,  а вот  смог  -- и  словно  вылечился.  Джабжа...  В
колледже мы называли таких "дворнягами". А из них вот кто вырастает.
     Вошла  Сана.  Я  едва  успел  ткнуться  носом  в  книгу.  И  потом  так
непринужденно обернулся:
     -- Что, обедать?
     -- Нет еще.
     О, четыреста  чертей и спаржа в майонезе, как говорили  уважающие  себя
пираты. Да кончится ли этот день?
     Я тупо смотрел на Сану, которая задавала Педелю какие-то расчеты. Через
месяц -- охота на оленя. Мы договорились.
     Я засучил  рукава и пошел работать уже по-настоящему.  Месяц можно было
потерпеть.
     За обедом  молчали, Я  невольно  спрашивал себя, знают  ли  все  о моем
ночном  приключении? Говорить первым я не хотел,  чтобы не сесть  в лужу,  а
вдруг они не знают, и я сам напрошусь на нежелательные расспросы. Патери Пат
ел быстрее обычного и не смотрел  в мою  сторону. Наверное, догадался о моей
вчерашней  попытке  сделать из  Педеля шпиона.  Иногда обменивались  беглыми
фразами  о  погоде  --  теперь-то  я  понимал,  что  здесь,   на  территории
заповедника,  это не  банальный  разговор, а важная информация.  от  которой
зависят многочисленные  группы  людей, бредущих сейчас  снежными альпийскими
тропами.
     Меня удивляло только одно:  почему этих людей, собравшихся за обеденным
столом Егерхауэна, так интересовали судьбы  незнакомых альпинистов?  Ведь  я
испытал на  себе,  что  на простое  человеческое участие  у них  не  хватает
времени. Традиционная тема? Пожалуй.
     Я смотрел на Элефантуса, грустно шевелящего огромными ресницами. Он как
раз  говорил об обвалах. Обвалах, возникающих от громкого звука -- выстрела,
например. Как же это я согласился пойти на охоту, не умея стрелять? Запасное
оружие у них, несомненно, есть; научусь я быстро, сеанса за два-три. Значит,
мне нужно слетать туда и взять первый урок.
     Десерт я доел с аппетитом, явно порадовавшим Сану. Мы вернулись к себе,
я прогнал Педеля, крутившегося  у меня под ногами, и начал тренировать схему
на  простейшие  задачи. Как ни странно, все шло  хорошо.  К вечеру  Сана уже
беспокоилась:
     --  Но разве  так  можно?  --  мягко выговаривала она  мне. -- Все утро
только  делал вид,  что  разбираешься  в  схемах,  зато вечер  проработал  с
утренней интенсивностью. А прогулка?
     -- В конце концов, могу я сам решать, что мне делать, а что -- нет?
     -- Я не об этом. Ты изматываешь себя...
     --  Мне  просто не  хватает  времени. От  ежедневных  прогулок придется
отказаться,  в  лучшем случае я смогу  выходить  на  лыжах один-два  раза  в
неделю, но часа на четыре.
     -- Разумеется. Не забывай только "микки".
     -- Конечно, не забуду. Ты ведь знаешь, что я без няньки ни на шаг.
     -- Я плохая тебе нянька, милый...
     -- Плохая. Злая. Неласковая. Ворчливая. Вот.
     -- Как быстро дети вырастают из своих игрушек и своих нянек...
     -- А  давай сделаем все наоборот.  Я сам стану тебе нянькой. И, честное
слово, я уж не отпущу тебя никуда одну. И не позволю работать невыспавшейся.
И не уложу спать непрогулянной...
     Она вдруг побледнела.
     -- Нет, нет, если можешь -- пусть все останется, как есть...
     И снова я не мог понять  -- читаю ли я ее мысли, или это  моя фантазия,
но  мне отчетливо послышалось  дальше: "Если  ты будешь нянчиться  со  мной,
носить меня на руках, баюкать меня -- я буду  каждую минуту чувствовать, что
умираю".
     -- Ну. ладно, -- сказал я  ласково. -- Все остается по-твоему. А я хочу
спать, нянюшка.
     Я долго гладил ее золотые волосы, гладил даже тогда, когда она  уснула.
Потом  уснул и  я. Но  во сне мне явилась черная девочка, и я  был не рад ее
приходу.  Она  сидела  на  спине  огромного  оленя,  обнимала  его  за шею и
говорила: "Он у меня хороший", и я не мог понять, как она может говорить так
об олене -- ведь он ей вовсе не брат...
     На другой день Элефантус, Сана и Патери Пат, наконец, разрешились. Это,
правда, была  только часть  того,  что я должен  был  закодировать,  даже не
половина -- только симптоматика, но все равно это была  уже активная работа,
и я вздохнул свободно.
     Для Саны наступили блаженные дни -- она могла кормить меня с ложечки. Я
буквально  не выходил из кибернетической,  куда все  прибывали  и  прибывали
старые  и новые машины. В основном это  были кибер диагностики, или киды, по
важнейшим видам облучения. Она-то знала их прекрасно, хотя где  она  могла с
ними  сталкиваться? Как-то я не выдержал и спросил ее об  этом.  Сначала она
сделала вид,  что  не  расслышала,  а  потом  сказала как-то  вскользь,  что
последние годы заведовала радиационной лабораторией Сахарского космодрома.
     Работы все еще было по горло, и Сана все стояла у меня за спиной с  той
именно  лентой,  которая  могла  мне понадобиться  в  ближайшую  секунду,  с
бутербродом или свитером, и я примирился со всем этим.
     И вдруг все кончилось. Мне казалось, что остановка только за мной, а на
деле выходило, что  я  торопился  впустую,  так как дальнейшая  программа не
составлена еще и вчерне и ожидаются материалы из Колхарана и Мамбгра.
     Сана  предложила мне  продолжить  теоретические  занятия с  Педелем.  Я
довольно резко ответил, что он слишком перегружен подсчетом всех поглощаемых
мной продуктов. Сана посмотрела на меня укоризненно и заметила, что не может
делать  это  собственноручно  только потому,  что не располагает достаточным
математическим аппаратом.
     Я облегченно вздохнул -- наконец-то у Саны пробудилось чувство юмора. Я
не удержался и спросил, за  кем еще из ее сахарских космонавтов она ходила с
бутербродами и теплыми набрюшниками. Сана опустила голову.
     --  Я  чувствовала, что рано  или поздно ты  задашь мне этот вопрос, --
сказала она тихо, -- Эти одиннадцать лет я выполняла  свой долг. И только. Я
никого не любила кроме тебя, Рамон.
     Я сжал кулаки. Ну что я мог сделать?
     Больше у меня не появлялось желания напоминать ей о прошлом.
     К концу обеда на третий день моего вынужденного отдыха я не выдержал.
     -- Послушай, Патери, -- сказал я за обедом. -- Может быть,  ты передашь
мне некоторые материалы, не дожидаясь тех, что должны прибыть  с востока? Не
беда, если там не все будет доработано -- Сана исправит на месте.
     Патери Пат вскинул голову. Лицо и шея его стали вишневыми, багровыми и,
наконец, ослепительно алыми, как свежеободранная говядина.
     --  Если ты  страдаешь  от  избытка  свободного  времени, -- ответил он
сквозь зубы, -- можешь прогуляться на лыжах. У тебя это здорово получается.
     Он  уткнулся в тарелку и торопливо  доел, шумно дыша и сминая скатерть.
Быстро  встал,  отвесил  неопределенный  поклон и  вышел.  Его  черный "бой"
засеменил за ним.
     По тому, как  посмотрели друг на друга Сана и Элефантус,  я понял,  что
они тоже ничего не понимали.
     Не завидовал же он мне в  конце концов?! А может,  он так же, как  и я,
хотел бы сейчас не знать?..
     Меня  утешало  то, что .Патери Пат считался в какой-то степени талантом
или даже гением, а таким даже положено быть немножко свихнувшимися.
     Я преспокойно доел свои черешни и повернулся к Сане:
     --  Благими советами нужно пользоваться. Отдохнем немного, и -- в горы.
Только учти, что на сей раз я без тебя не пойду.
     Сана беспомощно развела руками:
     -- Я не экипирована.
     -- Какая жалость! -- я состроил постную рожу. -- Ну, идем, мне придется
поделиться с тобой одной лыжей.
     Она тревожно глянула на меня.  Попрощалась с  Эле-фантусом. Молчала всю
дорогу.
     Дома я пропустил ее вперед, а сам задержался в маленьком холле. Педель,
неизменно сопровождавший нас всюду, въехал в дом и покатился было на рабочую
половину, но я его остановил:
     --  Педель,  -- сказал я тихо, -- мои лыжи, палки и ботинки, и еще одни
лыжи, палки и ботинки, те, что поменьше, в той же кладовой.
     Он стоял передо мной навытяжку.
     --  На  складе Егерхауэн-юг-два  имеется только одна  пара лыж,  палок,
ботинок.
     -- Что ты врешь, милый? -- удивился я. -- Они лежат рядом, я сам видел.
Ты просто забыл.
     -- Совершенно верно. Забыл.
     -- Так принеси обе пары.
     -- Не могу. Помню только об одной. Другой на складе Егерхауэн-юг-два не
имеется.
     Мне не хотелось  лезть самому. К  тому же мне хотелось переиграть того,
кто хотел меня обмануть.
     --  Совершенно верно, --  сказал я. --  Ты не можешь  помнить о  второй
паре. Ее  до сих пор и  не было. Я  положил ее туда  сегодня утром. Понял? Я
положил,  это мое.  Ты увидишь  их,  запомнишь, что  обе пары  мои. Так вот,
принеси их мне,
     Через минуту Педель приволок то, что мне было нужно
     -- А теперь пригласи сюда Сану Логе.
     Когда она вошла, я обернулся к ней с самым невинным видом:
     -- Посмотри-ка, что нашел Педель. Вот умница! Я  уверен, что  все будет
тебе как раз впору.
     Сана величественно повернулась к роботу:
     -- Ступайте, Педель, продолжайте работу.
     Я чуть не фыркнул.  Я думал, что  она удивится, -- кто же, если не она,
мог  приказать  Педелю  забыть?  А  она  отправила  его  с  видом герцогини,
выставляющей дворецкого, чтобы устроить  сцену своему дражайшему супругу  по
всем правилам хорошего тона -- наедине.
     Но она опустилась в кресло и  молчала, глядя на меня спокойными жуткими
глазами. Она умела смотреть так, что пол начинал качаться под ногами.
     -- Рамон, -- сказала она, наконец.  -- Во имя  той любви,  которая была
между нами десять лет назад и которая  не сумела пережить этот срок, я прошу
тебя: разреши мне дожить этот год только здесь и только с тобой.
     Я схватился  за  голову. Я толкнул  камень, и покатилась лавина.  Я мог
вынести одиннадцать лет заточения, но эта патетика на горнолыжные темы...
     -- Ты хочешь увести меня обратно в мир, из которого я ушла к тебе. Ведь
я столько лет  ждала  тебя, Рамон,  что не могла делить свои  последние  дни
между собой и кем-то другим. Я хочу быть только подле  тебя, и  ты мне нужен
сильным, полным  жизни.  У тебя  есть все  --  любимая работа,  уютный  дом,
заботливые  руки и снежные горы. Живи, мой милый.  Работай, забывая меня, --
тогда я смогу тебе помочь.  Владей  этим домом, -- я буду украшать и убирать
его. Уходи в горы,  -- я  стану ждать тебя, потому что уходящий и приходящий
дороже во сто крат живущего ряд