бинокль.
   Как только я остановился, с меня закапал пот, и я почувствовал как начала
побаливать голова. Я выпил воду, которую взял с собой, затем наполнил фляжку
в ближайшем ручье. Безусловно, отец правильно говорил, что овцы испражнялись
в ручьи, но я был уверен - у меня  был  иммунитет  на  все,  чем  я  мог  бы
заразиться от воды из ручьев, я его приобрел за годы строительства плотин. Я
выпил больше, чем хотел и вернулся на свой наблюдательный  пункт.  Вдали  на
траве лежали неподвижные овцы. Даже чаек не было видно, только мухи  летали.
Со свалки по-прежнему поднимался дымок, еще одна струйка темно-голубого дыма
поднималась в лесопосадках на холмах, дым был на краю  вырубки,  где  рубили
деревья для изготовления бумаги на фабрике, которая была на берегу залива. Я
попробовал услышать жужжание пил, но не смог.
   Я водил биноклем, наблюдая за югом, когда увидел моего  отца.  Я  перевел
бинокль, потом рванул его обратно. Отец исчез, появился  опять.  Он  был  на
тропинке, он направлялся в город. Я посмотрел на место,  где  был  Прыжок  и
увидел, как отец взбирался по склону дюны, на котором я гонял на велосипеде,
я увидел отца, когда он был на гребне Прыжка. Я  видел,  как  он  споткнулся
незадолго до вершины дюны, но не упал и пошел дальше. Его шляпа  исчезла  за
дальним склоном дюны. Я подумал, что отец шатался как пьяный.
   Я опустил бинокль и  потер  подбородок,  который  слегка  чесался.  Очень
необычно. Отец не сказал о намерении пойти  в  город.  Мне  было  интересно,
почему он туда идет.
   Я сбежал с дюны, перепрыгнул через ручей и быстро пошел к дому.  Когда  я
вошел в заднюю дверь, я почувствовал запах виски. Я подсчитал, как давно  мы
ужинали и когда уехала миссис Клэмп.  Это  было  около  часа,  полтора  часа
назад. Я прошел на кухню, где запах  виски  был  сильнее,  на  столе  лежала
пустая бутылка 0,25 литра, а  стакан  стоял  сбоку  от  нее.  Я  заглянул  в
раковину, ожидая найти  там  второй  стакан,  но  там  были  только  грязные
тарелки. Я нахмурился.
   Это было непохоже на  моего  отца:  оставить  немытую  посуду.  Я  поднял
бутылку из-под виски  и  попытался  найти  на  этикетке  отметку,  сделанную
шариковой ручкой с черным стержнем, но отметки не было. Это могло  означать:
бутылка была открыта только что. Я покачал головой, вытер лоб полотенцем для
посуды. Я снял жилетку и повесил ее на спинку стула.
   Я вышел в холл. Как только я посмотрел на лестницу, я  увидел  телефонную
трубку, лежавшую не на, а около аппарата. Я быстро подошел  к  ней.  Поднял.
Звук был странный. Я положил трубку на аппарат, подождал  несколько  секунд,
опять поднял и услышал обычные гудки. Я бросил трубку и взбежал по  лестнице
к кабинету, повернул ручку и налег на нее всем телом. Ручка не шелохнулась.
   "Черт?, - сказал я. Я мог предположить, что случилось, и  надеялся,  отец
оставил дверь кабинета незапертой. Должно быть,  звонил  Эрик.  Отец  поднял
трубку, был шокирован, напился. Вероятно, он пошел в город  за  добавкой:  в
магазин за бутылкой или - я посмотрел на свои  часы  -  в  этот  ли  уик-энд
открывалась забегаловка ?Роб Рой?? Я покачал головой - неважно. Звонил Эрик.
Мой отец был пьян. Он ушел в город за выпивкой или  встретиться  с  Диггсом.
Или Эрик назначил ему встречу. Нет, вряд ли, Эрик сначала нашел бы меня.
   Я  взбежал  по  лестнице,  поднялся  на  горячий  чердак,  открыл   окно,
смотревшее на большую землю и изучил в бинокль подходы к острову. Спустился,
замкнул дом, пробежал к мосту и по тропинке к высоким дюнам.  Все  было  как
обычно. Я остановился на месте, где в последний раз видел моего отца, он был
на гребне дюны, идущей к Прыжку. Я почесал лобок  в  недоумении,  раздумывая
над наилучшим планом действий. Я  чувствовал,  что  поступаю  не  правильно,
уходя с острова, но у меня было подозрение:  главные  события  произойдут  в
городе или около него. Я подумал, не позвонить ли Джеми,  но  он  был  не  в
состоянии долго шататься вокруг Портнейла, разыскивая моего отца  или  нюхая
воздух в поисках запаха горелых собак.
   Я сел на тропинке и попытался думать. Какой будет следующий ход Эрика? Он
может подождать до ночи и подойти к дому (я был уверен, он подойдет к  нему,
он бы не прошел весь путь, а потом повернул обратно в последний  момент,  не
так ли?) или он достаточно рискнул, когда позвонил и решил,  что  ничего  не
потеряет, если прямо сейчас направится к дому. Но с тем же успехом он мог бы
придти вчера, что его задержало? У него был план. Или я слишком резко с  ним
говорил. Почему я положил трубку? Идиот! Может,  он  собирался  сдаться  или
повернуть обратно! Ведь я оттолкнул его, я, его родной брат!
   Я сердито потряс головой и встал. Все эти размышления не привели меня  ни
к  каким  выводам.  Мне  пришлось  предположить:  Эрик  собирался  со   мной
связаться. Значит, я должен вернуться домой, куда  он  либо  позвонит,  либо
придет раньше или позже. К тому же дом был центром моей силы, а также место,
которое я должен защищать. Решив так, с легким сердцем и конкретным планом -
если это и был план бездействия -  я  повернул  в  сторону  дома  и  побежал
обратно.

3

   Пока меня не было, в доме стало еще более душно. Я плюхнулся на  стул  на
кухне, потом встал вымыть стакан и убрать бутылку из-под виски. Я долго  пил
апельсиновый сок, наполнил кувшин соком со льдом, взял пару яблок,  половину
булки хлеба, сыр и перенес все на чердак. Я взял стул, который обычно  стоял
около  Фабрики  и  поставил  его  на   платформу,   сложенную   из   древних
энциклопедий; открыл окно с видом на  большую  землю  и  сделал  подушку  из
старых, выцветших штор. Сел на мой маленький трон и стал смотреть в бинокль.
Через несколько минут я достал старое - бакелит-и-катодные-лампы - радио  из
ящика с игрушками и включил его во вторую розетку через переходник. Я  нашел
третий канал, там передавали оперу Вагнера, прямо под настроение, подумал я.
Я вернулся к окну.
   В нескольких местах в облачном покрывале появились дырки, облака медленно
двигались, участки ландшафта вдруг оказывались залиты  ярким,  ослепительным
светом солнца. Иногда свет затапливал дом, я наблюдал,  как  тень  от  моего
сарая медленно двигалась по кругу, день перешел в вечер, и солнце  двигалось
за рваными облаками. Немного выше старой части города солнце  отражалось  от
окон новых домов, которые стояли среди деревьев. Постепенно  один  ряд  окон
прекращал  отражать  свет,  другие  ряды  начинали,  кое-где  сплошной   ряд
прерывался случайными дырами  открытых  или  закрытых  окон,  или  машинами,
движущимися по улице. Я выпил сока, подержал кубики льда во рту,  а  горячее
дыхание дома мягко колыхалось вокруг меня.  Я  продолжал  равномерно  водить
биноклем, забираясь как можно дальше на север и на юг, стараясь  не  выпасть
при этом из окна. Опера закончилась, за ней передавали  ужасную  современную
музыку, звучавшую как еретик-на-дыбе и горящая-собака, я не выключил  радио,
чтобы не дать себе уснуть.
   Сразу после половины седьмого  зазвонил  телефон.  Я  вскочил  со  стула,
нырнул в проем двери с чердака и  скатился  по  лестнице,  сорвал  трубку  и
поднял ее ко рту  одним  плавным  движением.  Я  был  счастлив  из-за  своей
сегодняшней прекрасной координации и спокойно сказал:
   - Да?
   - Франц? - сказал голос моего отца, медленный и нечеткий. -  Франц,  этта
тыы?
   Я почувствовал, как презрение просачивается в мой голос:
   - Да, папа, это я. Что тебе нужно?
   - ?в городе, сынок, - тихо сказал он, как будто  собирался  заплакать.  Я
услышал, как  он  глубоко  вздохнул.  -  Франц,  знаешь,  я  всег-гда  любил
тебя?звоню?я?звоню?приходи? приходи сюда, сынок. Они поймали Эрика, сынок.
   Я замер. Я уставился на обои над столиком в  углу  площадки,  на  котором
стоял телефон. На обоях был узор из листьев, зеленый на белом с чем-то вроде
сетки  для  вьюнков,  просвечивающей  кое-где  сквозь  зеленое.  Обои   были
приклеены слегка косо. Я никогда не намечал эти обои, ни разу за все годы, в
течение которых я разговаривал по телефону. Ужасно. Отец сглупил,  когда  их
купил.
   - Франц, - он откашлялся. - Франц, сынок? - сказал  он  почти  отчетливо,
потом опять. - Франц, тыы там? Скаж-жи что-то,  сынок.  Я?Скажи?Я  ск-казал,
они поймали Эрика.
   - Я слышал. Уже иду. Где мы с тобой встретимся, в полиции?
   - Нет, нет, сынок.  Нет,  встр?встретимся  около?около  библиотеки.  Ага,
библиотеки.
   - Библиотеки? - спросил я. Почему?
   - Ну, я пошел, сын. Потор-ропись,  э?  -  было  слышно,  как  он  пытался
повесить трубку, потом телефон отключился.
   Я медленно положил трубку, чувствуя  нечто  острое  в  легких,  это  было
ощущение  стального  осколка,  который  двигался   с   грохотом   сердца   и
головокружением.
   Постояв немного, я поднялся на чердак выключить радио и закрыть  окно.  Я
вдруг понял: мои ноги устали и побаливали, я перегрузил их в последние дни.

4

   Когда я шел в город, просветы в  облаках  медленно  двигались  в  сторону
большой земли. Для половины седьмого было довольно темно, над  сухой  землей
был летний полумрак. Несколько птиц сонно  заворочались,  когда  я  проходил
мимо. Их много сидело на проводах телефонной  линии,  идущей  на  остров  по
тонким столбам. Овцы издавали свое безобразное, отрывистое  блеяние,  ягнята
им отвечали. Птицы сидели на столбах ограды из колючей проволоки, где клочки
грязной шерсти обозначали овечьи следы. Не смотря на  всю  воду,  которую  я
выпил за день, моя голова снова начала тупо болеть. Я вздохнул  и  продолжал
идти сквозь медленно уменьшающиеся дюны, мимо неровных полей и не правильной
формы пастбищ.
   До того, как я совсем прошел дюны, я сел на землю, прислонился  спиной  к
дюне и вытер лоб. Я стряхнул каплю пота с пальцев, посмотрел на  неподвижных
овец и торчащих на столбах птиц.  Услышал  звон  колоколов,  доносящийся  из
города, вероятно, из католического собора. Или прошел слух, что их проклятые
собаки в безопасности. Я хмыкнул, издал звук  вроде  смешка,  посмотрел  над
травой, высохшими кустами и сорняками на колокольню  Шотландской  Церкви.  Я
почти видел библиотеку. Я чувствовал, как жаловались на усталость мои  ноги,
зря я сел. Когда я встану и пойду, ноги будут болеть. Черт возьми, я знал, я
просто откладываю визит в город, так же как я откладывал  момент  выхода  из
дома после звонка  моего  отца.  Я  оглянулся  на  птиц,  похожих  на  ноты,
нарисованные вдоль тех же проводов, которые  принесли  новость.  Я  заметил:
птицы избегали садиться на одну из секций между двумя столбами.
   Я нахмурился, огляделся, нахмурился опять. Я поискал бинокль,  но  только
ощупал собственную грудь - я оставил его в доме. Я встал и пошел по неровной
земле, в  сторону  от  дорожки,  побежал  трусцой,  потом  побежал,  наконец
припустил изо всех сил через сорняки и тростник,  перепрыгнув  загородку  на
пастбище, где вскочили и разбежались, грустно блея, овцы.
   Пока я добежал до проводов, я запыхался.
   Линия была порвана. Перерезанный недавно провод выделялся на фоне  дерева
столба на большой земле. Я посмотрел вверх, убедившись,  что  это  не  глюк.
Ближние птицы  взлетели  и,  крича  темными  голосами  в  почти  неподвижном
воздухе, кружились над высохшей травой. Я сбежал к столбу, который стоял  на
другой стороне  залива,  на  острове.  Ухо,  покрытое  короткой  черно-белой
шерстью, еще сочащееся кровью, было прибито к столбу. Я дотронулся до уха  и
улыбнулся.  Стал  дико  оглядываться,  но  быстро  успокоился.  Посмотрел  в
направлении города, где торчала как обвиняющий палец колокольня.
   "Ты, лживый ублюдок?, - выдохнул я и пошел на остров,  набирая  скорость,
выключив тормоза, стуча по утоптанной тропке, взбежал на Прыжок и  перелетел
через него. Я кричал, потом заткнулся и стал расходовать дыхание  только  на
бег.

5

   Я  добрался  до  дома  покрытый  потом,  взбежал  на   чердак   к   окну,
остановившись проверить телефон. Он был мертв. На чердаке я быстро  осмотрел
округу в бинокль, собрался, приготовился, проверил.  Сел  на  стул,  включил
радио и продолжал наблюдать.
   Он был где-то там. Слава Богу за птиц. Мой желудок радовался, посылая  по
телу волну нутряной радости, я задрожал, не смотря на  жару.  Лживое  старое
дерьмо, он пытался выманить меня из дома,  поскольку  он  боялся  встречи  с
Эриком. Боже мой, я был глуп, когда не  услышал  откровенную  фальшь  в  его
пьяном голосе. И у него хватило совести кричать на меня  из-за  выпивки.  По
крайней мере, я пил, когда знал, что могу себе позволить,  а  не  когда  мне
нужны все мои способности на пике форме для борьбы с кризисом. Дерьмо. И  он
еще называет себя мужчиной!

6

   Я сделал несколько глотков из  еще  прохладного  кувшина  с  соком,  съел
яблоко, немного хлеба с сыром  и  продолжил  осматривать  местность.  Солнце
садилось, облака смыкались, быстро темнело. Теплые потоки воздуха от  земли,
которые открыли щели  в  облаках,  умирали,  и  серое  бесформенное  одеяло,
висевшее над холмами и равниной, становилось плотнее. Я опять услышал  гром,
и в воздухе  появилось  что-то  острое  и  угрожающее.  Я  был  взвинчен,  я
продолжал ждать  телефонного  звонка,  хотя  и  понимал  его  невозможность.
Сколько времени понадобится моему отцу, чтобы понять мое опоздание? Упал  ли
он где-нибудь в канаву или уже шел, шатаясь, во главе городского  ополчения,
которое несло факелы и собиралось линчевать Убийцу Собак?
   Неважно. Даже при таком свете я  бы  увидел  любого  и  вышел  бы,  чтобы
приветствовать брата или убежать из дома и спрятаться на  острове,  если  бы
появились линчеватели. Я выключил радио, надеясь услышать крики  на  большой
земле и напряг глаза, пытаясь рассмотреть землю в затухающем свете. Потом  я
сбежал вниз, на кухню и упаковал небольшой ужин и положил его  в  полотняный
мешочек на чердаке, это на случай, если  мне  придется  уйти  из  дома  и  я
встречу Эрика. Он может быть голодным. Я дома и я  его  встречу.  Я  сел  на
стул, стал рассматривать тени на темнеющей земле. Далеко, у подножия холмов,
по дороге двигались огоньки, переливаясь в полумраке,  они  сверкали  сквозь
деревья, как нерегулярные маяки, они огибали холмы или поднимались на них. Я
потер глаза и потянулся, пытаясь выгнать усталость из всего тела.
   Подумав, я положил обезболивающее в мешок,  который  я  возьму  в  случае
необходимости с собой. При такой погоде у Эрика может  начаться  мигрень,  и
ему понадобится лекарство. Надеюсь, у него ничего подобного с собой не было.
   Я зевнул, раскрыл глаза пошире, съел  второе  яблоко.  Неясные  тени  под
облаками стали темнее.

7

   Я проснулся.
   Было темно, я сидел на стуле,  скрещенные  руки  лежали  под  головой  на
металлической раме окна. Какой-то  шум  в  доме  разбудил  меня.  Секунду  я
посидел, чувствуя как колотится мое сердце, а спина протестует против  позы,
в которой ей пришлось быть так долго. Мне стало больно: кровь пробиралась  в
клетки рук, куда ей был затруднен доступ  весом  головы.  Я  тихо  и  быстро
обернулся на стуле кругом. На чердаке было темно, я ничего не видел, Я нажал
кнопку на моих часах и  обнаружил,  что  было  пять  минут  двенадцатого.  Я
проспал несколько часов. Идиот! Я услышал, как кто-то ходил внизу,  нечеткие
шаги, закрылась дверь, другие звуки. Разбилось стекло. Я  почувствовал,  как
волосы на шее встали дыбом второй раз за неделю. Я сжал челюсти  и  приказал
себе прекратить бояться и сделать что-нибудь.  Это  или  Эрик  или  отец.  Я
спущусь и выясню. Для безопасности я возьму с собой нож.
   Я слез со стула, осторожно пошел в направлении двери, нащупывая дорогу по
неровностям кирпичей трубы от камина. Я остановился, достал из штанов  подол
майки и опустил ее висеть, так она скрывала прикрепленный  к  ремню  нож.  Я
тихо опустился в  темный  проем.  Внизу  лестницы,  в  холле  был  свет,  он
отбрасывал странные тени, желтые и неясные,  на  стены  вокруг  лестницы.  Я
подошел к перилам и посмотрел вниз. И ничего не увидел. Шум  прекратился.  Я
понюхал воздух.
   Я почувствовал запах дыма и паба, запах выпивки.  Должно  быть,  отец.  Я
ощутил облегчение. Тут же я услышал, как  он  вышел  из  столовой.  За  ним,
подобно реву океана, выплыл шум. Я отошел от перил и  стоял,  прислушиваясь.
Отец шатался, натыкался на стены и спотыкался на лестнице. Я слышал, как  он
тяжело дышал и что-то бормотал. Я слушал, ждал, пока поднимется вверх  запах
и звук. Я  стоял  и  постепенно  смог  успокоиться.  Отец  дошел  до  первой
площадки, где стоял телефон. Потом неуверенные шаги.
   "Франц!?, - закричал он. Я  стоял  тихо  и  не  ответил.  Полагаю,  чисто
инстинктивно или по привычке, я часто делала вид, будто меня нет там, где  я
есть и слушал, когда люди думали, что никого рядом нет. Я медленно дышал.
   "Франц!?, - орал он.  Я  приготовился  отступить  на  чердак,  отошел  на
цыпочках, избегая мест, где как я знал, пол скрипел. Отец колотил  по  двери
туалета на  втором  этаже,  потом  выругался,  обнаружив  ее  незапертой.  Я
услышал, как он поднимался по лестнице. Его шаги были быстрые, но  неровные,
он хрюкнул, когда споткнулся и ударился о стену.  Я  беззвучно  поднялся  по
приставной лестнице, подтянулся и сел на деревянный пол чердака, затем лег в
метре от проема, держась руками за кирпичи, я был готов  нырнуть  за  трубу,
если отец попытается заглянуть на чердак. Я моргнул. Отец колотил  по  двери
моей комнаты. Он ее открыл.
   "Франц!?, - опять закричал он. Потом: ?Ах?твою мать!?.
   Мое сердце подпрыгнуло. Раньше я никогда  не  слышал,  как  он  ругается.
Ругань звучала неприлично, совсем не буднично, как  у  Эрика  или  Джеми.  Я
слышал, как отец дышал под проемом, его запах поднимался ко мне: виски  плюс
табак.
   Опять неровные шаги вниз по лестнице, потом звук открывающейся двери  его
комнаты, она с грохотом захлопнулась. Я вдохнул и  понял,  что  до  сих  пор
держал дыхание. Мое сердце стучало будто собиралось взорваться,  и  я  почти
удивился, почему отец не  услышал  грохота  сквозь  доски  пола.  Я  немного
подождал, но звуков больше не было, только прежний шум в столовой. Он звучал
как будто отец оставил телевизор включенный между каналами.
   Я лежал, дав ему пять минут, потом медленно встал,  отряхнулся,  затолкал
майку в штаны, в  темноте  поднял  мешок,  пристегнул  катапульту  к  ремню,
пощупал вокруг, пытаясь найти жилетку и нашел ее, захватив все снаряжение, я
прокрался по приставной лестнице и вниз по ступенькам.

8

   В столовой телевизор рассыпал шипение в пустой комнате. Я подошел к  нему
и выключил. Повернулся,  чтобы  уйти  и  увидел  лежащий  комком  на  кресле
твидовый жакет моего отца. Я сморщил нос от вони табака и  выпивки,  который
шел от жакета, и прощупал карманы. Рука сомкнулась на связке ключей.
   Я достал ключи и уставился на них. Там был ключ  от  парадной  двери,  от
задней двери, от погреба, от сарая, пара  маленьких  ключей,  которые  я  не
узнал, и еще ключ к одной из комнат дома, похожий на ключ от  моей  комнаты,
но с другими бороздками. Я почувствовал, как начало высыхать у меня во  рту,
а рука стала дрожать. На ней выступил пот, капли появились на линиях ладони.
Это или ключ от его спальни или?
   Я взбежал вверх, прыгая через три  ступеньки,  меняя  ритм  только  из-за
скрипучих досок. Я прошел мимо кабинета к спальне  моего  отца.  Дверь  была
распахнута, ключ в замке. Отец храпел. Я мягко  закрыл  дверь  и  побежал  к
кабинету. Вставил ключ в замок, повернул. Замок был хорошо смазан. Я постоял
секунду или две, повернул ручку и закрыл дверь.

9

   Я включил свет. Кабинет.
   Он был заставленный и переполненный, теплый и душный. Лампочка  в  центре
потолка была очень яркая и не давала теней. Там было два лабораторных стола,
письменный стол с ящиками для хранения бумаг и раскладушка, на которой лежал
клубок спутанных простыней. Там был книжный  шкаф,  две  большие  химические
установки, пробирки и бу