на дверной ручке удерживала его от  падения.  Он  снова  кивнул,
шапка на его голове клюнула:
   - Хорошо. Пока. Веди себя прилично, - я  улыбнулся  и  стал  смотреть  на
экран:
   - Да, папа. Пока.
   - Хннх, - сказал он и в  последний  раз  обвел  глазами  комнату,  словно
разыскивая исчезнувшее столовое серебро, закрыл дверь, и я услышал,  как  он
прошел по коридору и вышел через переднюю дверь.
   Я увидел, как он прошел по тропинке, я немного посидел, поднялся наверх и
дернул дверь кабинета, которая, как всегда, была не  подвижна  словно  часть
стены.

7

   Я уснул. За окном становилось темнее, по телевизору шел какой-то  ужасный
американский детективный сериал, у меня болела голова. Я мигнул слипающимися
глазами, зевнул, чтобы разлепить  губы  и  проветрить  рот,  в  котором  был
неприятный вкус. Я  зевнул  и  потянулся,  потом  замер,  я  услышал  звонок
телефона
   Я выскочил из кресла, споткнулся, почти упал, добежал до двери, коридора,
лестницы и наконец до телефона. Я прижал трубку к уху.
   - Алло, - сказал я.
   -  Привет,  Франки,  как  дела?  Спросил  Джеми.  Я  почувствовал   смесь
облегчения и разочарования. Я вздохнул.
   - А, Джеми. О'кей. А ты как?
   - Я на больничном. Утром уронил доску на ногу, теперь она вспухла.
   - Что-то серьезное?
   - Не-а. Если повезет, буду на больничном до конца недели. Завтра пойду  к
врачу за справкой. Просто подумал сказать тебе, я  буду  дома  днем.  Можешь
принести винограда, если захочешь.
   - О'кей. Я приду, наверно, завтра. Я тебе позвоню.
   - Отлично. Есть ли новости от сам-знаешь-кого?
   - Нет. Я подумал, это он, когда ты позвонил.
   - Ага, я подумал, ты можешь так подумать. Не  волнуйся.  Я  не  слышал  в
городе ни о чем странном, его, вероятно, здесь еще нет.
   - Ага, но я хотел бы его увидеть.  Я  просто  не  хочу,  чтобы  он  начал
выкидывать штуки, которые он делала раньше.  Я  знаю,  он  должен  вернуться
туда, откуда сбежал, даже если он ничего не сделает, но мне хотелось бы  его
увидеть. Я хочу и то, и другое, понимаешь?
   - Да, да. Все  будет  о'кей.  Мне  кажется,  все  закончится  хорошо.  Не
волнуйся.
   - Я не волнуюсь.
   - Хорошо. Ну, я пошел купить  пару  пинт  анестетика  в  "Гербе".  Хочешь
составить мне компанию?
   - Нет, спасибо. Я устал. Я рано встал сегодня. Увидимся завтра.
   - Отлично. Ну, будь здоров и все такое. Пока, Франк.
   - Хорошо, Джеми, пока.
   - Пока, - сказал Джеми.
   Я повесил трубку и спустился вниз, переключить  телевизор  на  что-нибудь
более умное, но дошел  только  до  нижней  площадки,  когда  опять  зазвонил
телефон. Я поднялся наверх. Когда я шел, меня как током ударило:  это  может
быть Эрик, но в трубке гудков не было. Я улыбнулся и сказал:
   - Да? Ты что-то забыл?
   - Забыл? Я ничего не забываю! Я все помню! Все! - закричал знакомый голос
на другом конце линии. Я застыл, глотнул, сказал э? -  Почему  ты  обвиняешь
меня в забывчивости? Что я забыл? Что? Я не  забыл  ничего!  -  Эрик  тяжело
дышал и брызгал слюной.
   - Эрик, извини. Я думал, ты - это кто-то другой.
   - Я - это я, - закричал он. - Я - никто другой. Я - это я!
   - Я думал, ты Джеми, - заорал я в ответ, закрывая глаза.
   - Этот карлик? Ты ублюдок!
   - Извини, я? - я остановился и подумал. Почему ты сказал "карлик "  таким
тоном? Он не виноват, что такого маленького роста, - сказал я.
   - О, да? - пришел ответ. - Откуда ты знаешь?
   - Как это, откуда я знаю? Он не виноват, он таким родился!  -  сказал  я,
начиная сердиться.
   - Это же он тебе сказал.
   - Он сказал мне что? - спросил я.
   - Что он карлик! - сказал Эрик.
   - Что?! - закричал я, с трудом веря собственным ушам. - Я же вижу,  он  -
карлик, ты, идиот!
   - Он хочет, чтобы ты так думал! Может, он на самом деле пришелец!  Может,
остальные пришельцы еще ниже ростом, чем он! Откуда ты  знаешь,  что  он  на
самом деле не гигант из очень низкорослой расы инопланетян? А?
   - Не будь идиотом! - крикнул я в ответ.
   - Ладно, - вдруг сказал Эрик спокойным  голосом,  и  секунду  или  две  я
думал, это кто-то другой говорит и не удивился, когда он  продолжил  в  тоне
нормальной беседы. - Как твои дела?
   - А? - сказал я, запутавшись. - А? Хорошо. Хорошо. А твои?
   - Неплохо. Почти здесь.
   - Что? Тут?
   - Нет. Здесь. Боже, на таком  расстоянии  не  может  быть  плохой  связи,
правда?
   - Каком расстоянии? А? Я не знаю, - я положил руку на лоб,  чувствуя  как
теряю нить разговора.
   - Я почти здесь, - устало объяснил Эрик, спокойно вздохнув. - Не  тут.  Я
уже тут. Как еще я бы мог звонить отсюда?
   - Но где "тут"? - сказал я.
   - То есть ты опять не знаешь, где ты? - с сомнением в голосе сказал Эрик.
Я опять закрыл глаза и застонал. Он продолжил.  -  И  ты  обвиняешь  меня  в
забывчивости. Ха!
   - Слушай, ты, чертов сумасшедший! - заорал я в  зеленый  пластик  трубки,
вцепившись в нее, получил стрелы боли по руке и почувствовал, как искажается
мое лицо. - Ты мне надоел, звонишь  сюда  и  нарочно  ничего  не  понимаешь.
Прекрати играть! - я хватал воздух ртом.  -  Ты  отлично  знаешь,  о  чем  я
говорю, когда спрашиваю о  "тут"!  Я  спрашиваю,  где  ты  находишься,  черт
возьми! Я знаю, где я и ты знаешь, где я. Прекрати меня запутывать, о'кей.?
   - Хм. Хорошо, Франк, я понял, - ровным голосом сказал Эрик.  -  Но  я  не
могу тебе сказать, где я или кто-нибудь может услышать. Понимаешь?
   - Хорошо, хорошо, - сказал я. - Но ты не в будке?
   - Ну конечно же, я не в будке, - сказал он с обидой в голосе, а  потом  я
услышал, как он снова взял свой голос под контроль.  -  Да,  ты  прав.  Я  в
чьем-то доме. На самом деле, в коттедже.
   - Что? - спросил я. - Кто? Чей?
   - Я не знаю, ответил он, и я почти услышал, как он  пожал  плечами.  -  Я
думаю, я мог бы узнать, если тебе и в самом деле интересно. Тебе интересно?
   - Что? Нет. Да. То есть нет. Какая разница? Но где?то  есть  как?то  есть
кто..?
   - Слушай, Франк, - устало сказал Эрик,  -  это  просто  чей-то  маленький
летний коттедж, или они отдыхают здесь по уик-эндам. Я не знаю, чей  он,  но
как ты справедливо заметил. Это не важно, о'кей?
   - То есть ты взломал чей-то дом? - сказал я.
   - Да, а что? Мне даже не пришлось его взламывать. Я нашел ключ от  задней
двери за трубой. Что не так? Очень приятный домик.
   - Ты не боишься быть там, тебя же могут поймать?
   - Не очень. Я сижу в комнате, смотрю на дорогу. Нет проблем.  Здесь  есть
еда,  ванна,   телефон,   морозилка..   Иисусе,   в   нее   можно   впихнуть
восточно-европейскую овчарку? и кровать, и все такое. Роскошно.
   - Восточно-европейскую овчарку! - вскрикнул я.
   - Ну да, если бы она у меня была. У меня ее нет, но если бы была, я б  ее
там держал. А так?
   - Нет, - перебил я, закрывая глаза и поднимая  руку,  как  будто  он  был
здесь, в одном доме со мной. - Не говори мне.
   - О'кей.. Ну, я подумал, я тебе позвоню  и  скажу,  что  я  в  порядке  и
спрошу, как ты.
   - Я в порядке. Ты уверен, что ты о'кей.?
   - Ага, никогда не чувствовал себя лучше. Отлично. Думаю, диета, все?
   - Слушай, - в отчаянии прервал его я, чувствуя как расширяются мои  глаза
при мысли о том, о чем хотел его  спросить.  -  Ты  ничего  не  почувствовал
сегодня утром? На рассвете? Ничего? То есть совсем ничего? Ничего  внутри  -
ах - ты ничего не почувствовал?
   - О чем ты там бормочешь? - слегка сердито сказал Эрик.
   - Ты что-нибудь почувствовал сегодня утром, рано утром?
   - О чем это ты?
   - То есть ты испытал что-нибудь? Хоть что-то на рассвете?
   - Ну, - сказал Эрик медленно и размеренно. - Смешно, что сказал?
   - Да? Да? Возбужденно сказал я, так близко прижимая к  себе  трубку,  что
зубы стукнули об нее.
   - Ни черта. Сегодняшнее утро было одним из немногих, когда я честно  могу
сказать, я ничего не испытал, - вежливо сообщил Эрик. - Я спал.
   - Но ты же сказал, ты никогда не спишь, - разъяренно сказал я.
   - Иисусе, Франк, никто не совершенен, - я услышал как он засмеялся.
   - Но?, - начал я, я закрыл рот и заскрипел зубами. И снова закрыл  глаза.
Он сказал:
   - Ну ладно, Франк, если честно, мне  стало  скучно.  Может,  я  тебе  еще
позвоню, но в любом случае, мы скоро увидимся. Пока-пока.
   Телефон отключился до  того,  как  я  успел  что-нибудь  сказать,  я  был
агрессивен и весь кипел, держал трубку и смотрел на нее так, как  будто  она
была во всем виновата. Я хотел ударить ею обо что-нибудь, но решил, что  это
было бы плохой шуткой, поэтому  я  просто  бросил  трубку  на  аппарат.  Она
звякнула раз, я взглянул  на  нее,  повернулся  спиной  и  пошел  вниз,  там
бросился  в  кресло  и  давил  на  кнопки  пульта  управления   телевизором,
переключая с канала на канал раз за разом в течение десяти  минут.  В  конце
концов я понял, что  узнал  столько  же  из  одновременного  просмотра  трех
программ  (новостей,  еще   одного   ужасного   американского   детективного
телесериала и программы об археологии), сколько я бы узнал, если бы  смотрел
чертовы программы по отдельности. С отвращением я бросил пульт,  выбежал  из
дома в меркнущий свет и бросил в море несколько камней.

9: Что случилось с Эриком

1

   Я спал гораздо дольше, чем обычно. Отец вернулся в дом, когда я пришел  с
пляжа, я сразу пошел спать, поэтому мой сон был долгим и  крепким.  Утром  я
позвонил Джеми, поговорил с его матерью и узнал, что он ушел к  доктору,  но
скоро вернется. Я собрал рюкзак и обещал моему  отцу  вернуться  вечером,  а
потом отправился в город.
   Джеми был дома, когда я пришел туда. Мы выпили пару  банок  старого  ?Ред
Дэс? и поговорили, после чего перекусили испеченным  его  мамой  печеньем  и
выпили чаю, а потом я ушел из его дома и двинулся из города по направлению к
холмам

2

   Высоко, под покрытой  вереском  вершиной,  на  пологом  каменном  склоне,
покрытым землей, над опушкой леса, я сидел на большом камне  и  ел  ленч.  Я
смотрел на нагретый воздух над Портнейлом, на пастбища, усеянные  пятнышками
овец, на дюны, свалку, остров (не то чтобы  его  можно  было  различить  как
остров, он выглядел частью большой земли),  пески  и  море.  На  небе,  цвет
которого  постепенно  бледнел  в  направлении  горизонта,   было   несколько
маленьких облаков, небо бросало голубой  отблеск  на  пейзаж,  на  спокойную
поверхность залива и  моря.  Пели  жаворонки,  я  видел  зависшего  ястреба,
который искал движение в траве, вереске,  хвоще  и  дроке  внизу.  Насекомые
жужжали и танцевали, я обмахивал лицо веером из папоротника,  чтобы  держать
их на расстоянии, пока я ел сандвичи и пил апельсиновый сок.
   Слева от  меня  вершины  цепи  холмов,  идущей  в  северном  направлении,
постепенно становились  выше  и  переходили  в  серо-голубое,  съеживаясь  с
расстоянием. Я смотрел в бинокль на город внизу и видел грузовики, едущие по
главной дороге, я следил за поездом, идущим на юг, он остановился в городе и
отправился опять, извиваясь перед морем.
   Мне нравится время от времени покидать остров. Отойти не слишком  далеко,
мне нравится по возможности видеть его издалека,  иногда  полезно  отойти  и
посмотреть на все со стороны. Конечно, я знаю,  насколько  мал  мой  кусочек
земли, я же не дурак. Я знаю размер нашей планеты и насколько мала известная
мне часть.  Я  видел  слишком  много  телевизионных  программ  о  природе  и
путешествиях, чтобы не понимать, насколько ограничены  мои  знания  с  точки
зрения опыта посещения разных мест, но я не  хочу  уезжать  далеко,  мне  не
нужно видеть зарубежные страны или знакомиться с другими людьми. Я знаю, кто
я, и я знаю предел  своих  возможностей.  Я  ограничиваю  свой  кругозор  по
известным мне причинам: страха - о, да, признаю, необходимости в уверенности
в безопасности в мире,  который,  так  случилось,  поступил  со  мной  очень
жестоко в возрасте, когда у меня не было реального шанса повлиять на мир.
   Еще я получил урок Эрика.
   Эрик уехал. Эрик, весь сообразительность, интеллект и чувствительность, и
обещание, оставил остров для того, чтобы найти свой путь, нашел  и  следовал
ему. Путь привел к разрушению большей части того, кем он был, превратил  его
в совершенно другую личность, в которой черты прежнего  нормального  мужчины
казались оскорбительными.
   Но он - мой брат, и я по-своему люблю его. Я люблю его вопреки переменам,
думаю, так он любит меня вопреки моей инвалидности.  Эта  любовь  похожа  на
желание защитить, которое женщины должны испытывать к детям, а мужчины  -  к
женщинам.
   Эрик уехал с острова еще до того, как я родился, приезжая только во время
каникул, но мне кажется, духовно он  всегда  оставался  здесь,  он  вернулся
по-настоящему, через год после моего  маленького  происшествия,  когда  отец
решил: мы С Эриком достаточно взрослые, чтобы он смог смотреть за нами, и  я
совсем не презирал Эрика за то, что он появился на острове. Наоборот,  мы  с
самого начала хорошо с ним ладили, и я уверен, что ему было стыдно, когда  я
по-рабски ходил за ним и подражал ему, хотя Эрик был  слишком  деликатен  по
отношению к чувствам других людей и ничего мне не сказал, чтобы не обидеть.
   Когда его отсылали в частные школы,  я  горевал,  когда  он  приезжал  на
каникулы, я бурно радовался, я прыгал и захлебывался словами. Лето за  летом
мы  проводили  на  острове,  запуская  змеев,  делая  модели  из  дерева   и
пластмассы, Лего и Меккано, да чего угодно,  что  мы  находили  лежащим  без
дела, строя дамбы, конструируя  хижины  и  канавы.  Мы  запускали  и  модели
аэропланов, спускали на воду модели яхт, строили из песка яхты  с  парусами,
изобретали секретные общества, коды и языки.  Он  рассказывал  мне  истории,
выдумывая их на ходу. Мы играли, представляя некоторые  из  них,  в  храбрых
солдат, сражающихся в дюнах, побеждающих и  сражающихся,  и  сражающихся,  и
сражающихся и иногда умирающих. Только тогда когда его  собственные  истории
требовали его героической смерти, он сознательно обижал меня, я  воспринимал
все слишком серьезно: он лежал, умирая на траве или песке,  взорвав  плотину
или мост, или конвой врага, спася меня от смерти, я глотал  слезы  и  слегка
бил его, пытаясь изменить историю, а он не  хотел  подняться,  ускользал  от
меня и умирал, умирал слишком часто.
   Когда у него болела голова - иногда целыми  днями  -  я  крутился  рядом,
приносил ему холодные напитки и еду в затемненную комнату на  втором  этаже,
прокрадывался внутрь, стоял и иногда дрожал, если он  стонал  и  метался  на
кровати. Я был вне себя, пока страдал, ничто не имело смысла, игры и истории
казались дурацкими и ненужными, и  только  бросать  камнями  по  бутылкам  и
чайкам казалось интересным. Я  искал  чаек,  убежденный,  что  другие  живые
существа тоже должны страдать, а когда он выздоравливал, это было как  будто
он снова вернулся, я становился неугомонным.
   Но в конце концов его поглотило и разлучило с нами  стремление  выйти  во
внешний мир, в широкий мир со  всеми  его  фантастическими  возможностями  и
ужасными опасностями, как случается  со  всеми  настоящими  мужчинами.  Эрик
решил последовать по стопам отца  и  стать  врачом.  Он  сказал  мне,  будто
никаких особенных перемен не произойдет, у него будет  летний  отпуск,  даже
если ему и придется жить в Глазго и работать в больнице или вместе с врачами
посещать пациентов, он сказал, это будет то же  самое,  как  когда  мы  были
вместе, но я знал - это не правда и я видел, он тоже чувствовал это сердцем.
Он покидал остров, покидал меня.
   Я не мог обижаться на него, даже тогда, когда мне было труднее всего,  он
был Эрик, он был моим братом, он делал  то,  что  должен  был,  как  храбрый
солдат, погибавший за родину, за меня. Как  я  мог  сомневаться  в  нем  или
обижаться на него, если он никогда даже не намекнул об обиде или сомнении во
мне? Боже мой, убийства, трое детей убиты, один из них мой брат. И  он  даже
представить себе не мог, будто я приложил руки к хотя бы одному из них. Я бы
знал. Он не смог бы посмотреть мне в лицо, если бы  он  подозревал,  он  был
неспособен на обман.
   Он  уехал  на  юг,  раньше,  чем  многие,  из-за  прекрасных  результатов
экзаменов. Летом он вернулся, но измененный.  Он  пытался  дружить  со  мной
по-прежнему, но я чувствовал, он принуждал себя. Он был далек от  меня,  его
сердце  не  было  на  острове.  Оно  было  с  людьми,  которых  он  знал   в
Университете, в его учебе, которую он любил,  возможно,  оно  было  со  всем
миром, но не с островом. Не со мной.
   Мы продолжали играть, мы запускали воздушных  змеев,  строили  плотины  и
тому подобное, но все было не как раньше, он был взрослый,  который  помогал
мне играть, а не другой мальчишка,  радующийся  вместе  со  мной.  Это  было
неплохое время, я был счастлив, ведь он был со мной,  но  он  с  облегчением
уехал через месяц, чтобы встретится со своими друзьями и поехать с  ними  на
юг Франции. Я оплакивал уход друга и брата, я знал  и  чувствовал  с  особой
силой свою инвалидность,  которая  навсегда  задержит  меня  в  подростковом
возрасте, никогда не  позволит  мне  вырасти  и  стать  настоящим  мужчиной,
способным идти по свету своим путем.
   Я быстро избавился от подобных  эмоций.  У  меня  был  Череп,  Фабрика  и
победное чувство мужской удовлетворенности в замечательных успехах Эрика,  а
я становился безраздельным хозяином острова и земель вокруг него. Эрик писал
мне письма о своей жизни, он звонил и разговаривал со мной и моим отцом,  он
заставлял меня смеяться, так мог бы заставить смеяться, хотя ты и не  хочешь
позволить  себя  рассмешить,  умный  взрослый.  Он  никогда  не  давал   мне
почувствовать, что бросил меня или остров навсегда.
   Потом с ним произошел несчастный случай, который, хотя мы с отцом  ничего
не знали, был последней соломинкой и смог убить даже  изменившуюся  личность
Эрика. Случай этот столкнул  Эрика  вниз  и  сделал  из  него  нечто  новое:
амальгаму из его прежнего ?я? (по-сатанински вывернутого наизнанку) и  более
мудрого человека, раненого и опасного взрослого,  потерявшего  ориентацию  в
жизни и жалкого - все вместе. Он напоминал мне  разбитую  голограмму:  целая
картина в одном остром осколке, одновременно кусочек и целое.
   Случилось это на втором году его учебы, когда он стажировался  в  большом
учебном госпитале. В тот день Эрик не должен был быть там, во  внутренностях
госпиталя, рядом с отбросами человечества. Позже мы с отцом  узнали,  что  у
Эрика были и другие проблемы. Он влюбился в какую-то девушку, и влюбленность
закончилось плохо, девушка сказала, что не любит его и стала  встречаться  с
другим. У Эрика была особенно сильная мигрень, которая мешала его работе. Он
неофициально работал в госпитале, помогая медсестрам во время ночной  смены,
Эрик сидел в темноте на посту, читал свои книги, а старые и молодые  больные
стонали и кашляли.
   Так было и в ночь несчастного случая. Он  был  в  отделении,  где  держат
младенцев и маленьких детей, настолько деформированных, что  они  немедленно
умрут вне госпиталя и живут ненамного дольше в нем. Мы  получили  письмо  от
медсестры, дежурившей с моим братом, с рассказом о случившемся,  и  судя  по
тону письма, она считала не правильным оставлять некоторых из детей в живых,
они были немногим больше, чем экспонатами для показа студентам  докторами  и
консультантами.
   В одну жаркую, душную июльскую ночь Эрик был  в  кошмарном  месте,  около
котельной и складов. Весь день у него болела голова,  и  пока  он  сидел  на
посту, боль перешла в жестокую мигрень. Вентиляция плохо  работала  уже  две
недели, ремонтники ее чинили, ночью  было  жарко,  а  мигрень  Эрика  всегда
усиливалась в подобных условиях. Кто-то должен был сменить Эрика  через  час
или, думаю, даже Эрик признал бы поражение, пошел бы в общежитие отлежаться.
Он делал обход отделения, менял подгузники и успокаивал плачущих  младенцев,
менял  повязки  и  флаконы  в  капельницах  или  что  там  еще,  его  гол