ам  глубокую
симпатию!.. И сейчас мне хочется верить, что мое безотчетное влечение к  Вам
было далеко не случайным...
   Несколько слов, всего лишь несколько слов - телеграфируйте немедленно! Не
знаю даже, как я доживу до той минуты. Даст ли она мне ответ, которого я так
мучительно и так страстно жду? Принесет ли она моей бедной дочери и  мне  ту
радость, которая вознаградит нас за долгие годы страданий и слез?
   Э. Дюрьен, генеральный консул в отставке.
   104, ул. Деварен, Париж".

   К этому письму был приложен документ с заверенной подписью г-на  Дюрьена,
также написанный его рукой. Эрик с жадностью прочел следующие строки:

   "Я был французским консулом в Новом Орлеане, когда моя единственная  дочь
Катерина вышла замуж за молодого француза  Жоржа  Дюрьена,  нашего  дальнего
родственника, как и мы родом из Бретани. Жорж Дюрьен был  горным  инженером.
Он  приехал  в  Соединенные  Штаты,  чтобы  заняться  эксплуатацией  недавно
открытых нефтяных источников, и рассчитывал  провести  в  Америке  несколько
лет. Сын ближайшего друга моей молодости, носящий одинаковую с нами фамилию,
г-н Дюрьен был  принят  в  моем  доме,  как  и  подобало  такому  достойному
человеку. И когда он попросил руки моей дочери, я  без  колебаний  дал  свое
согласие. Вскоре после свадьбы я был неожиданно назначен консулом в  Ригу  и
мне пришлось расстаться с дочерью, так как  важные  дела  задержали  зятя  в
Соединенных Штатах. Там она родила сына,  которого  назвали  моим  именем  и
именем его отца - Эмиль-Анр и Жорж.
   Через полгода мой зять стал жертвой несчастного случая  в  шахте.  Бедная
Катерина, овдовевшая в двадцать лет, спешно  покончила  со  всеми  делами  и
выехала на борту "Цинтии" из Нью-Йорка  в  Гамбург,  чтобы  попасть  ко  мне
кратчайшим путем.
   7 октября 1858  года  "Цинтия"  потерпела  крушение  восточнее  Фарерских
островов. Обстоятельства катастрофы вызывали подозрения, но выяснить  их  не
удалось.  Когда  пассажиры  тонущего  судна  перебирались  в   шлюпки,   мой
семимесячный  внук,  привязанный  матерью   вместе   с   его   колыбелью   к
спасательному кругу, сорвался с палубы  или  был  кем-то  сброшен  и  исчез,
унесенный бурей.
   Моя дочь, обезумевшая от этого  ужасного  зрелища,  хотела  броситься  за
своим ребенком в  пучину,  но  ее  насильно  удержали  и  в  бессознательном
состоянии перенесли в лодку, где находилось еще  три  человека.  Только  эта
единственная лодка и уцелела. Через  сорок  восемь  часов  она  причалила  к
одному  из  Фарерских  островов.  Оттуда  моя  дочь,   измученная   жестокой
семинедельной горячкой, была отвезена" в  Ригу  одним  заботливым  матросом,
который не только спас ее от гибели, но и препроводил к отцу.  Джон  Динмен,
так звали этого славного парня, впоследствии умер в Малой Азии,  находясь  у
меня на службе.
   Мы  почти  и  не  надеялись,  что  наш  бедный  малютка   остался   после
кораблекрушения в живых. Тем не менее я предпринял  поиски  на  Фарерских  и
Шетландских островах и на побережье Норвегии к северу от Бергена. Подумать о
том, что колыбель могло отнести еще дальше, было просто  невозможно.  Только
по истечении трех лет я отказался от дальнейших поисков, и поселок Нороэ  не
попал в зону обследования единственно по той причине, что  он  расположен  в
стороне и довольно далеко от открытого моря.
   Когда всякая надежда была окончательно потеряна, я целиком посвятил  себя
моей дочери, ибо ее физическое и  моральное  состояние  требовало  бережного
ухода. Добившись,  чтобы  меня  перевели  на  Восток,  я  всячески  старался
развлечь  ее  путешествиями  и  участием  в  моих  научных  изысканиях.  Она
приобщилась ко всем моим работам и была моей неизменной помощницей, но, увы,
мне никогда не удавалось развеять ее безысходную печаль. Наконец, через  два
года я подал в отставку, и мы вернулись во  Францию.  С  тех  пор  мы  живем
попеременно то в Париже, то в моем старом доме в Валь-Фере, близ Бреста.
   Так неужели нам суждено будет увидеть, как порог  этого  дома  переступит
мой внук, которого мы оплакиваем столько лет? Надежда так заманчива,  что  я
не могу решиться сообщить о ней дочери, пока не обрету  полной  уверенности.
Воистину это было бы настоящим возвращением  к  жизни!  И  если  теперь  мне
придется отказаться от своей мечты, какое это будет горькое разочарование!..
   Сегодня понедельник. В субботу, сказали мне на почте, я мог  бы  получить
ответ!.."

   Эрик с трудом закончил чтение. Слезы  застилали  ему  глаза.  Как  и  г-н
Дюрьен, он боялся слишком поспешно отдаться  внезапно  возникшей  перед  ним
надежде, но тоже говорил себе, что все данные совпадают: факты, даты и самые
мельчайшие подробности... Это было бы настоящим чудом! Как он мог поверить в
него  после  стольких  разочарований!  Найти  одновременно  семью,  мать   и
родину!.. И какую родину!.. Именно ту, какую он предпочел  бы  выбрать  сам,
потому что в ней каким-то  удивительным  образом  воплотились  все  щедроты,
таланты и величие человечества, потому что в ней объединились в  одно  целое
гений античной цивилизации, дух и пламень новых времен!
   Ему казалось, что все это он видит во сне. Уже столько раз его обманывала
надежда!.. Вот и сейчас, быть может, достаточно будет одного слова  доктора,
чтобы развеять прекрасную мечту. Но, так или иначе, прежде всего нужно с ним
посоветоваться.
   Доктор внимательно прочел письмо, неоднократно прерывая  себя  возгласами
удивления и радости.
   - Нечего и сомневаться, - сказал он наконец. - Все подробности  точнейшим
образом совпадают, даже и те, о которых забыл упомянуть твой  корреспондент.
Инициалы, вышитые на белье, изречение, выгравированное  на  колечке,  те  же
самые, что и на его почтовой бумаге... Мой дорогой мальчик, на этот  раз  ты
действительно  нашел  свою  семью!  Ты  должен  немедленно   телеграфировать
дедушке...
   - Но что же сообщить ему? - спросил Эрик, побледнев от радости.
   - Сообщи, что ты завтра выедешь курьерским, что мечтаешь поскорее  обнять
свою мать и его!
   Успев  только  обменяться  сердечным  рукопожатием  с  этим   благородным
человеком, молодой капитан выбежал из дому и  вскочил  в  первый  попавшийся
кабриолет82, чтобы, не теряя ни минуты, добраться до телеграфа.
   В тот же день он  выехал  скорым  поездом  из  Стокгольма  в  Мальм„,  на
западном побережье Швеции, за каких-нибудь двадцать  минут  пересек  пролив,
сел в Копенгагене в экспресс, следующий в Голландию и Бельгию, а там пересел
на поезд Брюссель-Париж.
   В субботу, в семь часов вечера, ровно на шестой день после того, как  г-н
Дюрьен отправил свое письмо, он  с  радостным  нетерпением  встречал  своего
внука на Северном вокзале. Эрик посылал с дороги телеграмму за  телеграммой,
которые сокращали для обоих томительные часы ожидания.
   Наконец  поезд  с  грохотом  ворвался  под  высокие,  застекленные  своды
вокзала. Г-н Дюрьен и его внук  бросились  друг  другу  в  объятия.  За  эти
последние дни они настолько сблизились  в  своих  мыслях,  что  им  начинало
казаться, будто они всегда были хорошо знакомы.
   - А моя мать? - спросил Эрик.
   - Я так и не решился ей обо всем рассказать,  пока  тебя  не  встречу,  -
ответил г-н Дюрьен, сразу перейдя на нежное, как материнская ласка, "ты".
   - Она еще ничего не знает?
   - Она подозревает, страшится, надеется! Как только я получил твою  первую
телеграмму, я начал исподволь ее подготавливать к ожидающей ее  в  недалеком
будущем неслыханной радости. Я говорил ей, что меня, кажется, навел на  след
один шведский офицер, что в  Бресте  я  познакомился  с  молодым  моряком  и
почувствовал к нему большую симпатию... Но она еще ничего не знает  и  ни  о
чем не догадывается, хотя и начинает уже подозревать, что ее  ждут  какие-то
новости... Сегодня утром, за завтраком, мне с большим трудом удалось  скрыть
от нее свое нетерпение. Я чувствовал, как она внимательно наблюдает за мной.
Мне не раз уже казалось, что она  вот-вот  потребует  от  меня  откровенного
объяснения. Признаться, я больше всего этого  опасался.  Легко  представить,
какое несчастье могло бы обрушиться на нас, если  бы  случилось  неожиданное
недоразумение или возникла непредвиденная помеха! В такой истории, как наша,
можно всего опасаться... Чтобы не встретиться с нею сегодня за обедом  и  не
попасть  в  затруднительное  положение,  я  спасся  бегством  под  предлогом
неотложных дел...
   Не дожидаясь багажа, они поехали на улицу Деварен в двухместной  коляске,
которой правил сам г-н Дюрьен.
   Тем  временем,  оставшись  в  одиночестве,  г-жа  Дюрьен  с   нетерпением
дожидалась возвращения своего отца. Он  правильно  догадался  о  ее  желании
вызвать его за обедом на откровенный разговор. Уже несколько  дней  как  она
была  встревожена  его  странными  уловками,  многочисленными  телеграммами,
которые он получал, какими-то туманными намеками,  проскальзывавшими  в  его
словах. У отца и дочери вошло  в  привычку  поверять  друг  другу  все  свои
помыслы и чувства, и потому  ей  даже  не  приходило  в  голову,  что  он  в
состоянии от нее что-либо  утаить.  Уже  много  раз  она  собиралась  с  ним
объясниться, но не осмеливалась нарушить его упорное молчание. "Должно быть,
он готовит для меня какой-нибудь сюрприз, - думала она, - не  стоит  портить
ему удовольствие".
   Но за последние два - три дня и особенно в это утро ей бросилось в  глаза
какое-то явное  нетерпение,  которое  обнаруживалось  в  каждом  жесте  г-на
Дюрьена, в счастливом блеске его глаз и в той  непонятной  настойчивости,  с
какой он возвращался к обстоятельствам гибели "Цинтии",  хотя  об  этом  они
давно уже старались не говорить.
   И вдруг ее словно осенило. Она  смутно  поняла,  что  появились  какие-то
признаки надежды, что отцу, по-видимому, удалось напасть на какой-то след, и
он опять надеется найти ее пропавшего сына. Даже и не подозревая, как далеко
продвинулось дело, она твердо решила выпытать у него все подробности.
   Г-жа Дюрьен никогда не отказывалась от мысли, что сын ее мог  остаться  в
живых. До тех пор, пока мать не удостоверится собственными глазами,  что  ее
ребенок мертв, она не поверит в его гибель. Она  будет  убеждать  себя,  что
свидетели ошиблись, что их ввело в  заблуждение  внешнее  сходство,  и  даже
много лет спустя она  все  еще  будет  надеяться  на  внезапное  возвращение
пропавшего и не перестанет его ждать. Тысячи солдатских  матерей  и  матерей
моряков стараются тешить себя этой трогательной иллюзией.
   Что касается г-жи Дюрьен, то у нее были большие основания, чем  у  многих
других, беречь и лелеять свою надежду. Все пережитые ужасы были так свежи  в
ее памяти, трагические картины так отчетливо стояли  у  нее  перед  глазами,
словно события двадцатидвухлетней давности произошли только вчера.
   Она видела перед собой "Цинтию",  осажденную  бушующей  стихией,  готовую
пойти ко дну от удара первой волны. Она видела себя привязывающей малютку  к
широкому спасательному кругу, в то время  как  пассажиры  и  матросы  с  бою
захватывали места в спасательных шлюпках; оттесненная толпой,  она  умоляла,
требовала, чтобы захватили хотя бы ее ребенка,  но  в  эту  минуту  какой-то
человек вырвал у нее из рук ее. бесценное сокровище, а сама она была брошена
в шлюпку. Почти в тот же миг обрушился новый вал и - о, ужас! - спасательный
круг мелькнул на гребне волны, кружева колыбели надулись от  ветра,  который
уносил свою добычу, как перышко, упавшее  в  бурный  поток.  Душераздирающий
вопль смешался с  криками  и  стонами  насмерть  перепуганных  люден,  потом
отчаянная борьба, падение во мрак,  потеря  сознания...  Потом  пробуждение,
безграничная  скорбь,  мучительные  ночи  в  горячке  и  бреду...  А   затем
длительные и безуспешные поиски и безысходная тоска, поглотившая все  другие
чувства...
   О, как свежо все это было в ее памяти! А  вернее  сказать,  ее  до  такой
степени потрясла пережитая трагедия, что она уже не в силах была оправиться.
Прошло почти четверть века с тех пор, как это случилось, а г-жа Дюрьен,  как
и в первые дни, продолжала  оплакивать  свое  дитя.  Ее  бедное  материнское
сердце изнемогало от горя, и вся ее жизнь, омраченная трауром,  была  отдана
воспоминаниям.
   Перед ее духовным  взором  часто  возникал  образ  сына,  последовательно
переходящего из одного возраста в  другой.  Детство  сменялось  отрочеством,
подросток становился юношей. Из года в год  она  рисовала  его  себе  таким,
каким он мог бы стать и каким, возможно, был в действительности, ибо она  ни
на минуту не переставала верить в его возвращение. Ничто не могло поколебать
ее безотчетную надежду - ни бесполезные хлопоты, ни  бесплодные  поиски,  ни
истекшее время!

   Вот  почему  в  этот  вечер  она  ожидала  отца  с   твердым   намерением
освободиться от мучивших ее сомнений.
   Вошел  г-н  Дюрьен.  Его  сопровождал  молодой   человек,   который   был
представлен ей в следующих выражениях:
   - Дорогая моя, это тот самый Эрик Герсебом, о котором я тебе рассказывал.
Он только что прибыл в Париж. Географическое общество присудило ему  большую
почетную медаль, и он оказал мне честь, согласившись  воспользоваться  нашим
гостеприимством.
   По пути с вокзала было решено, как Эрику себя вести. Только позднее и как
бы невзначай он упомянет о ребенке, найденном близ Нороэ, и очень осторожно,
чтобы не вызвать у г-жи Дюрьен сильного потрясения, наведет ее на мысль, что
он и был тем самым ребенком. Но, когда Эрик увидел  свою  мать,  у  него  не
хватило сил войти в эту роль. Побелев, как полотно, он низко поклонился,  не
произнеся ни слова.
   А она приветливо улыбнулась ему, слегка приподнявшись в кресле.  И  вдруг
глаза ее широко раскрылись, губы задрожали, руки протянулись ему навстречу.
   - Мой сын!.. Вы мой сын! - воскликнула она и бросилась к Эрику. - Да, ты,
ты... ты и есть мое дитя! - сказала она. - Я вижу перед собой  твоего  отца!
Он воскресает во всем твоем облике.
   И в то время как Эрик, обливаясь слезами, опустился на колени перед своей
матерью, бедная женщина, обхватив его голову и  поцеловав  в  лоб,  лишилась
чувств от радости и счастья.

   Глава двадцать вторая. ВАЛЬ-ФЕРЕ. - ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
   Месяцем позже в пригороде Бреста Валь-Фере на семейном торжестве у матери
и деда Эрика собрались гости из Нороэ и  Стокгольма.  Г-жа  Дюрьен  выразила
горячее  желание,  чтобы  простые  добрые  люди,  которые  спасли  ее  сына,
разделили с ней ее величайшую и ни с чем не сравнимую радость.  Ей  хотелось
во что бы то ни стало принять у себя в доме  не  только  матушку  Катрину  и
Ванду,  маастера  Герсебома  и  Отто,  но  и  доктора  Швариенкрона,  Кайсу,
Бредежора и Маляриуса.
   Срзди суровой бретонской природы,  близ  мрачного  Армориканского  моря83
норвежские гости, несомненно, должны были чувствовать себя менее оторванными
от родины, чем на улице Деварен в Париже. Они совершали далекие  прогулки  в
окрестные леса, сообщали друг другу то, что недавно стало известно  от  г-на
Дюрьена, обсуждали разрозненные  факты,  сопоставляли  отрывочные  сведения,
стараясь внести ясность во  всю  эту  историю,  во  многом  еще  туманную  и
загадочную. И постепенно, в длительных беседах и  спорах,  восстанавливалась
истина.
   Прежде всего, кто такой был Тюдор Броун? Какая корысть заставляла  его  с
помощью Патрика О'Доногана препятствовать поискам  семьи  Эрика?  Как  много
значило одно слово, сказанное несчастным ирландцем! Он назвал Тюдора  Броуна
Джонсом и знал его только под этим именем. А ведь не кто  иной,  как  мистер
Ной Джонс был компаньоном отца Эрика по  эксплуатации  нефтяного  источника,
открытого молодым инженером в Пенсильвании! Достаточно было установить  этот
факт, чтобы события, казавшиеся до недавнего  времени  таинственными,  вдруг
озарились зловещим светом.
   Подозрительное крушение "Циптии",падение ребенка в море, а может  быть  и
смерть отца Эрика - все это - увы! - было  результатом  рокового  контракта,
который г-н Дюрьен обнаружил в бумагах своего зятя.  Он  изложил  содержание
этого договора, комментируя отдельные статьи.
   - За несколько месяцев до своей женитьбы, - сообщил он друзьям  Эрика,  -
мой зять открыл возле Гаррисберга нефтяной источник. Так как у него не  было
средств, чтобы закрепить за собой участок, ему казалось уже, что он потеряет
все выгоды от этого открытия. Но тут подвернулся некто  Ной  Джонс,  который
выдавал себя за скотопромышленника с Дальнего Запада, а на самом  деле,  как
позднее стало известно, был работорговцем из Южной  Каролины.  Этот  субъект
охотно взялся вложить необходимую сумму для покупки источника  "Вандалия"  и
последующей его разработки. Но при этом,  в  виде  возмещения  издержек,  он
заставил  Жоржа  подписать  совершенно  неравноправный  контракт.  По  этому
соглашению Ною Джонсу причиталась львиная доля прибыли. Пока моя  дочь  была
замужем, я ничего не знал об условиях договора, и, судя по всему, сам Жорж о
нем больше не думал. Можно сказать, что он  ничего  не  смыслил  в  подобных
вещах. Исключительно одаренный и разносторонний человек, математик, химик  и
выдающийся механик, он был крайне неопытен в коммерческих делах и  по  своей
неосведомленности дважды терял состояние. Несомненно, что и в  отношениях  с
Ноем Джонсом он был верен себе. Весьма возможно, что он, не читая,  подписал
двустороннее обязательство, которое тот ему подсунул.  Вот  главные  статьи,
параграфы  и  выводы,  представляющие  типичный   образец   англо-саксонской
фразеологии:
   "Статья 3. Источник "Вандалия" - неделимая собственность  открывшего  его
Жоржа Дюрьена и вкладчика капитала Ноя Джонса.
   Статья 4. Ною Джонсу предоставляется исключительное  право  распоряжаться
всеми денежными средствами, сбывать продукцию, собирать  доходы,  оплачивать
издержки с обязательством ежегодно отчитываться перед  своим  компаньоном  и
делить с вышеупомянутым компаньоном чистую прибыль. Жорж  Дюрьен,  со  своей
стороны,  обязуется  руководить   работами   и   технической   эксплуатацией
источника.
   Статья 5. В случае, если один из совладельцев пожелает продать свою долю,
он должен будет предпочесть  в  качестве  приобретателя  своего  компаньона,
которому после официального уведомления будет предоставлен трехмесячный срок
для принятия соответствующего решения, после  чего  он  станет  единственным
владельцем, уплатив своему бывшему компаньону сумму в  размере  одной  трети
чистого годового дохода, установленного последним переучетом.
   Статья 6. Только дети каждого из компаньонов наследуют  его  права.  Если
один из компаньонов умрет  бездетным  или  в  случае  смерти  до  достижения
двадцатилетнего   возраста   ребенка   или   детей   покойного   компаньона,
единственным  собственником  предприятия   и   капиталовложений   становится
оставшийся в живых совладелец, минуя всех других наследников покойного.
   Настоящая статья продиктована различием национальности обоих  компаньонов
и неизбежными процессуальными трудностями, которые  возникли  бы  при  любых
других условиях договора".
   - Таков был, - продолжал г-н Дюрьен, - контракт, подписанный моим будущим
зятем в ту пору, когда он еще не помышлял о женитьбе и когда все окружающие,
за исключением разве одного только Ноя Джонса, даже  не  представляли  себе,
какие огромные доходы сулит разработка источника "Вандалия". В ту  пору  еще
не были закончены изыскания и только собирались приступить к  его  освоению.
По-видимому, янки рассчитывал охладить пыл своего  компаньона  и  отстранить
его  от  дел,  всячески  преувеличивая  трудности   эксплуатации   нефтяного
месторождения,  чтобы  взять  его  в  ближайшем  будущем   в   свою   полную
собственность. Женитьба Жоржа  на  моей  дочери,  рождение  нашего  дорогого
мальчика и неожиданное установление громадной ценности источника - все  это,
разумеется, коренным образом изменило положение. Теперь уже не могло быть  и
речи о покупке Ноем Джонсом за бе