иве.
   Первые же удары гонга вызвали  смятение  среди  опаздывающих.  Пристань
накренилась под тяжестью хлынувшей на пакетбот толпы; по большей части это
были дельцы, для которых не попасть  на  пароход  значит  понести  крупные
убытки.
   Наконец толпа растаяла. Тюки были разложены, и пассажиры  разместились.
Пламя  гудело  в  топке  котла,  палуба  "Кентукки"  содрогалась.  Солнце,
проглядывая сквозь утренний туман, слегка прогревало мартовский воздух.  В
такое утро невольно поднимешь воротник, спрячешь руки в карманы, но все же
скажешь: "А погода сегодня будет великолепная".
   Поездка моя не носила делового характера, в чемодане имелось  все,  что
только можно пожелать, а голова  не  была  занята  никакими  коммерческими
планами и торговыми расчетами; поэтому я беззаботно предался размышлениям,
положившись на волю случая, этого лучшего друга путешественников,  который
нередко доставляет нам в пути разные удовольствия и развлечения.  Внезапно
в нескольких шагах от себя  я  увидал  миссис  Мелвил,  которая  мило  мне
улыбалась.
   - Как! Это вы, миссис Мелвил! - воскликнул я с радостным удивлением.  -
Неужели вы отважились пуститься в опасное плавание и вас не  испугала  эта
толпа на гудзонском пароходе!
   - Как видите, мой друг, - ответила она, крепко,  на  английский  манер,
пожимая мне руку. - Впрочем, я  не  одна;  меня  сопровождает  моя  добрая
старая Арсиноя.
   И она указала мне на свою верную  негритянку,  которая,  сидя  на  тюке
шерсти, с нежностью смотрела на госпожу.
   - Я не сомневаюсь, что Арсиноя будет вам полезна в пути, миссис Мелвил,
- сказал я, - но сочту своим долгом оберегать вас во время этой поездки.
   - Если это ваш долг, - ответила она смеясь, - то мне не  за  что  будет
вас благодарить. Но вы-то каким  образом  очутились  здесь?  Помнится,  вы
говорили мне, что собираетесь выехать из Нью-Йорка только через  несколько
дней. Почему же вы вчера не сказали нам, что уезжаете?
   - Признаться, вчера я еще не думал  о  поездке,  -  ответил  я.  -  Мне
вздумалось поехать в Олбани только потому, что гудки  пакетбота  разбудили
меня в шесть утра. Вот вам и объяснение. Проснись я часом позже, возможно,
я направился бы в Филадельфию! Но вы-то, вы, миссис Мелвил! Ведь еще вчера
мне казалось, что вы домоседка, каких мало.
   - Так оно и есть. Но перед вами сейчас  не  миссис  Мелвил,  а  старший
приказчик  Генри  Мелвила,  нью-йоркского  негоцианта   и   судовладельца,
направляющийся в Олбани, чтобы наблюдать за прибытием груза. Вы родились в
чересчур цивилизованной стране Старого Света, и  вам  этого  не  понять!..
Дела не отпустили сегодня утром моего мужа из  Нью-Йорка,  и  вместо  него
отправилась я. Уверяю  вас,  торговые  книги  от  этого  не  пострадают  и
подсчеты будут не менее точными.
   - Теперь я больше ничему не удивляюсь! - воскликнул я.  -  Но  если  бы
нечто  подобное  случилось  во  Франции,  если  бы  жены  вдруг   вздумали
заниматься делами своих мужей, то и мужья непременно  занялись  бы  делами
своих супруг, - стали бы  играть  на  фортепиано,  вырезать  цветочки  для
аппликаций и вышивать подтяжки...
   - Вы не слишком-то лестно  отзываетесь  о  своих  соотечественниках,  -
засмеявшись, ответила миссис Мелвил.
   - Ничуть не бывало! Ведь  я  готов  допустить,  что  жены  вышивают  им
подтяжки.
   В этот момент раздался третий удар гонга. Последние пассажиры  ринулись
на палубу "Кентукки" под крики матросов,  которые,  вооружившись  длинными
баграми, собирались оттолкнуть пароход от пристани.
   Я предложил руку миссис Мелвил и отвел ее в сторону, где не было  такой
толчеи.
   - Я дала вам рекомендательное письмо в Олбани... - начала она.
   - Ну да. Я готов еще раз поблагодарить вас за него.
   - Незачем. Оно вам теперь не понадобится. Ведь  я  еду  к  моему  отцу,
которому и было адресовано это письмо, и, надеюсь,  вы  разрешите  мне  не
только  представить  ему  вас,  но  и  предложить   вам   от   его   имени
гостеприимство.
   - Выходит, я был прав, - сказал я, - рассчитывая на счастливый  случай,
который скрасит мне путешествие. А между тем мы с вами могли и не уехать.
   - Почему же?
   - Какой-то путешественник, один из тех  чудаков,  которых  до  открытия
Америки можно было встретить только в Англии,  пожелал  занять  "Кентукки"
для себя одного.
   - Верно, это  какой-нибудь  знатный  индус,  путешествующий  со  свитой
слонов и баядерок?
   - Вовсе нет. Я присутствовал при споре  этого  оригинала  с  капитаном,
который так и не пошел ему навстречу, и при этом ни один слон не  вмешался
в их беседу. Это - жизнерадостный толстяк,  и  ему  попросту  не  хотелось
ехать в давке... Да, впрочем, вот и он! Я узнаю его!.. Видите, к  пристани
бежит человек, он яростно жестикулирует и надрывается  от  крика!  Он  еще
может нас задержать, хотя пароход и отчаливает.
   Какой-то пассажир  среднего  роста,  с  непомерно  большой  головой,  с
огненно-рыжими бакенбардами, в длинном сюртуке со стоячим воротником  и  в
высокой широкополой шляпе, подбегал, запыхавшись, к  пристани,  с  которой
уже были убраны сходни. Он жестикулировал, бесновался, вопил,  не  обращая
внимания на смех толпы, собравшейся вокруг него:
   - Эй, вы, там, на "Кентукки"!..  Тысяча  чертей!  Мое  место  заказано,
отмечено, оплачено, а меня оставляют на берегу! Черт вас побери!  Капитан,
вы будете отвечать перед судом и присяжными!
   - Опоздали, так пеняйте на  себя!  -  ответил  капитан,  поднимаясь  на
мостик. - Мы должны прибыть в назначенный час, а прилив кончается.
   - Черт вас побери! - снова завопил толстяк. - Я добьюсь того, что с вас
взыщут сто тысяч долларов или даже больше в возмещение убытков!  Бобби,  -
крикнул он одному из двух негров,  сопровождавших  его,  -  займись-ка  ты
багажом и беги в гостиницу, а ты, Дакопа, тем временем отвяжи какую-нибудь
лодку, чтобы нагнать этот проклятый "Кентукки".
   - Бесполезно! - бросил капитан, уже приказавший отдать концы.
   - Живей, Дакопа! - заревел толстяк, подгоняя негра.
   Чернокожий успел ухватиться за конец каната и быстро  прикрутил  его  к
одному из причальных колец как раз в тот момент, когда канат потянулся  за
отапливающим пароходом. В ту же  минуту  настойчивый  пассажир  прыгнул  в
лодку и под одобрительные возгласы толпы в несколько взмахов весел  достиг
трапа "Кентукки". Взобравшись на палубу, он подбежал  к  капитану  и  стал
бурно с ним объясняться,  производя  при  этом  столько  шума,  как  будто
кричали сразу десять мужчин и тараторили двадцать кумушек. Убедившись, что
ему не удастся вставить ни одного словечка, и видя, что пассажир все равно
добился  своего,  капитан  решил  прекратить  разговор  и,   взяв   рупор,
направился к машинному отделению. Но в тот момент, когда капитан собирался
дать сигнал к отплытию, толстяк снова подбежал к нему и заголосил:
   - А мои ящики, черт вас побери?
   - Как, еще и ящики! - возмутился капитан. - Уж не их ли там везут?
   Пассажиры начали роптать, - новая задержка вывела их из терпения.
   - В чем дело? - закричал настойчивый пассажир. - Разве я  не  свободный
гражданин Соединенных Штатов Америки? Мое имя Огастес Гопкинс, и если  оно
вам ничего не говорит...
   Не знаю, произвело ли это имя должное  впечатление  на  присутствующих,
но, как бы там ни было, капитан "Кентукки" был вынужден снова  пристать  к
берегу, чтобы погрузить багаж  Огастеса  Гопкинса,  свободного  гражданина
Соединенных Штатов Америки.
   - Что за странный субъект! - сказал я миссис Мелвил.
   - Не более странный,  чем  его  багаж,  -  ответила  она,  указывая  на
приближавшиеся к пристани подводы с двумя громадными  ящиками  в  двадцать
футов высотой, покрытыми клеенкой  и  опутанными  целой  сетью  веревок  и
узлов. Верх и низ были обозначены красными литерами, а слова:  "Осторожно,
стекло!" - выведенные огромными буквами, еще  издали  приводили  в  трепет
служащих пароходной компании, отвечающих за сохранность грузов.
   Появление этих чудовищных ящиков  вызвало  у  пассажиров  новый  прилив
негодования, но Гопкинс так энергично орудовал ногами, руками,  головой  и
глоткой, что его багаж был погружен на палубу, хотя  это  стоило  огромных
трудов и заняло немало времени. Наконец "Кентукки" отчалил и  пошел  вверх
по Гудзону, пробираясь среди всевозможных судов, сновавших по реке.
   Оба негра Огастеса Гопкинса встали на страже у ящиков своего господина,
возбуждавших всеобщее любопытство. Пассажиры  все  время  толпились  возле
этого поразительного багажа, высказывая самые  невероятные  предположения,
какие способно породить лишь необузданное воображение американцев.  Миссис
Мелвил, как видно, тоже была сильно заинтригована. Что до меня, то, как  и
подобает  французу,  я  изо  всех   сил   старался   казаться   совершенно
равнодушным.
   - Какой вы странный человек! - сказала миссис Мелвил. - Неужели вам  не
интересно  знать,  что  в  этих  громадинах?  Я   прямо-таки   сгораю   от
любопытства.
   - Признаюсь, - ответил я, - все это меня мало интересует. При виде этих
поразительных сооружений я сделал самое  невероятное  предположение:  либо
там спрятан пятиэтажный дом со  всеми  его  обитателями,  либо  они  вовсе
пусты. И хотя то и  другое  одинаково  неправдоподобно,  я  ничуть  бы  не
удивился, если бы одно из моих предположений  оправдалось.  Впрочем,  если
вам угодно, я все же попытаюсь что-нибудь разузнать, а потом расскажу вам.
   - Пожалуйста, - ответила миссис Мелвил, - а я тем временем проверю свои
счета.
   Я предоставил своей удивительной спутнице проверять счета.  Она  делала
это с быстротой нью-йоркских банковских кассиров, о которых  говорят,  что
стоит им взглянуть на колонку цифр, как они тут же подведут итог.
   Размышляя о причудливой психической организации прелестных  американок,
отличающихся такой двойственностью, я направился к человеку, привлекавшему
все взгляды и служившему предметом всех разговоров.
   Хотя колоссальные ящики мешали рулевому следить за фарватером  Гудзона,
он уверенной рукой управлял пароходом, не заботясь о препятствиях. А между
тем их было немало, ибо ни одна река Европы, даже Темза, до такой  степени
не забита судами, как любая река в Соединенных Штатах. В  ту  пору,  когда
Франция насчитывала не более двенадцати - тринадцати  тысяч  судов,  когда
Англия обладала примерно сорока тысячами, у Соединенных Штатов их было уже
шестьдесят тысяч, в том числе две тысячи пароходов, которые бороздили  все
моря земного  шара.  Эти  цифры  дают  представление  о  развитии  мировой
торговли, и, вникая  в  них,  легко  понять,  чем  вызваны  многочисленные
несчастные случаи, имеющие место на американских реках.
   Правда, все эти катастрофы,  столкновения,  кораблекрушения  ничуть  не
пугают предприимчивых негоциантов. Более того, они даже на руку  страховым
компаниям, чьи дела не шли бы в гору, если бы страховые премии не были так
высоки. В Америке человек представляет меньше  ценности  и  значения,  чем
равный ему по весу и объему мешок каменного угля или тюк кофе.
   Быть может, американцы по-своему и правы, но я, коренной француз, готов
был бы отдать все угольные шахты и кофейные плантации в мире за свою ничем
не замечательную особу! Признаться, я испытывал некоторую  тревогу,  видя,
что пароход несется на всех парах по реке, загроможденной судами.
   Казалось, Огастес Гопкинс  не  разделял  моих  опасений.  Вероятно,  он
принадлежал к той породе людей, которые скорее потеряют рассудок,  взлетят
на воздух, пойдут ко дну, чем упустят выгодную аферу. Во всяком случае, он
не обращал ни малейшего внимания  на  живописные  берега  Гудзона,  быстро
проносившиеся мимо нас.  Проплыть  от  Нью-Йорка,  места  отправления,  до
Олбани, места назначения, означало для него только  потерять  восемнадцать
часов драгоценного  времени.  Ни  восхитительные  виды,  открывавшиеся  по
берегам реки, ни красиво расположенные городки, ни рощицы, разбросанные то
здесь, то там по равнине, как букеты у ног примадонны, ни быстрое  течение
величественной реки, ни свежая весенняя зелень - ничто  не  могло  отвлечь
этого человека от его коммерческих забот.
   Он шагал взад и вперед по  палубе  "Кентукки",  бормоча  себе  под  нос
какие-то бессвязные фразы; по временам он словно впопыхах присаживался  на
тюк с товаром и,  обшарив  свои  многочисленные  карманы,  вытащил  пухлый
бумажник, набитый всевозможными деловыми бумагами. Мне пришло в голову: уж
не нарочно ли он выставляет напоказ всю эту деловую  переписку?  Мне  даже
показалось, что он с каким-то наигранным рвением перебирает свою  огромную
корреспонденцию, пробегая  глазами  убористые  строчки  писем,  помеченных
названиями разных городов и стран, проштемпелеванных  почтовыми  конторами
всего мира.
   Поэтому я никак не мог решиться приступить к нему с  вопросами.  Тщетно
пытались любопытные пассажиры вовлечь в разговор двух негров, стоявших  на
посту у таинственных ящиков; хотя  это  и  не  свойственно  сынам  Африки,
стражи хранили гробовое молчание.
   Я уже собирался вернуться к миссис Мелвил и  поделиться  с  ней  своими
наблюдениями, как  вдруг  натолкнулся  на  группу  пассажиров,  окружавших
капитана "Кентукки", который о чем-то пространно повествовал. Речь  шла  о
Гопкинсе.
   - Повторяю, - говорил капитан, - этот  чудак  всегда  выкидывает  такие
штуки. Вот уже десятый раз он  поднимается  по  Гудзону  от  Нью-Йорка  до
Олбани, вот уже десятый раз он ухитряется прибыть с  опозданием,  вот  уже
десятый раз он перевозит все тот же груз. Что все это значит? Я и  сам  не
знаю. Ходят  слухи,  будто  мистер  Гопкинс  основывает  какое-то  крупное
предприятие в окрестностях Олбани и что со  всех  концов  света  ему  шлют
какие-то неизвестные товары.
   - Должно быть, это один из главных агентов индийской компании, - сказал
кто-то из присутствующих, - и,  наверное,  он  прибыл,  чтобы  основать  в
Америке филиал.
   - А может, это  владелец  золотых  приисков  в  Калифорнии,  -  заметил
второй. - И у него там, наверно, еще какие-нибудь коммерческие дела.
   - Или подвернулись  крупные  торги,  на  которые  он  собирается  взять
подряд, - ввернул третий. - Не так давно в  "Нью-Йорк  геральд",  кажется,
были на этот счет какие-то намеки.
   - Вот увидите,  -  заявил  четвертый,  -  скоро  выпустят  акции  новой
компании с капиталом в пятьсот миллионов. Я первый подпишусь на сто  акций
по тысяче долларов.
   - Почему же первый? - раздался чей-то голос. - Разве  вам  уже  обещаны
паи? Что до меня, то я готов закупить двести акций, а если понадобится, то
и больше.
   - Если что-нибудь останется на вашу долю!  -  крикнул  издали  какой-то
делец, лица которого я не мог  разглядеть.  -  Ясное  дело,  речь  идет  о
строительстве железной дороги из Олбани в Сан-Франциско, а банкир, который
будет финансировать это акционерное общество, - мой лучший друг.
   - При чем тут железная  дорога!  Мистер  Гопкинс  собирается  проложить
электрический кабель через озеро Онтарио, и в этих  здоровенных  ящиках  -
гуттаперча и целые мили проводов.
   - Прокладывает кабель через Онтарио? Да ведь это золотое  дно!  Где  же
этот джентльмен? - крикнули в один голос несколько дельцов, которых  обуял
дух стяжательства. - Пусть сам мистер Гопкинс изложит нам свой проект. Мне
первые акции!
   - Мне, мистер Гопкинс, прошу вас!
   - Нет, мне! Я даю тысячу долларов премиальных!
   Вопросы и ответы сыпались вперемежку; волнение охватило  весь  пароход.
Хотя спекуляция меня ничуть не прельщала, я направился  вместе  с  группой
дельцов к герою "Кентукки". Вскоре  Гопкинс  был  окружен  густой  толпой,
которую он не удостаивал  даже  взглядом.  Его  бумаги  пестрели  цифрами,
которые  выстраивались  длинными  рядами,  многие  из   них   сопровождала
внушительная  свита  нулей.  Карандаш  его  порхал  по  бумаге,  производя
различные вычисления. С губ его срывались астрономические цифры. Казалось,
он был охвачен неистовой лихорадкой расчетов. Воцарилось молчание, хотя  в
душах американцев, снедаемых жаждой наживы, бушевала буря.
   Но   вот   мистер   Огастес   Гопкинс   разрешил   некую   головоломную
арифметическую задачу (при  этом  он  трижды  обламывал  карандаш,  выводя
величественную единицу, возглавлявшую отряд из восьми великолепных  нулей)
и произнес два сакраментальных слова:
   - Сто миллионов!
   Затем он быстро спрятал бумаги в свой чудовищный бумажник и  извлек  из
кармана часы, обрамленные двумя рядами настоящих жемчужин.
   - Девять часов! Уже девять! - воскликнул он. - Этот  проклятый  пароход
ползет как черепаха! Капитан!.. Где же капитан?
   Тут Гопкинс сорвался с места  и,  расталкивая  обступивших  его  людей,
приблизился  к  капитану,  который,  склонившись   над   люком   машинного
отделения, отдавал какие-то распоряжения машинисту.
   - Известно  ли  вам,  капитан,  -  многозначительно  изрек  Гопкинс,  -
известно  ли  вам,  что  из-за  десятиминутного  опоздания  у  меня  может
сорваться важное дело?
   - И вы  смеете  еще  говорить  про  опоздание!  -  огрызнулся  капитан,
возмущенный такой наглостью. - Кто, как не вы, задержал пароход?
   - Если бы вы так упорно не оставляли меня на берегу, - завопил Гопкинс,
- то не потеряли бы столько драгоценных минут, ведь в эту пору года  время
- на вес золота!
   - А  если  бы  вы  со  своими  ящиками  потрудились  не  опаздывать,  -
отпарировал капитан, - мы воспользовались бы приливом и теперь были бы уже
на добрых три мили дальше.
   - Это меня не касается. Я должен  еще  до  полуночи  быть  в  Олбани  в
гостинице "Вашингтон". Если я попаду туда позже, то мне  не  имело  смысла
уезжать из Нью-Йорка. Предупреждаю  вас,  что  если  так  случится,  то  я
потребую от вашей администрации и лично от вас возмещения убытков.
   - Да отвяжетесь ли вы от  меня,  наконец?!  -  зарычал  раздосадованный
капитан.
   - И не подумаю. Пока вы тут будете скряжничать и беречь топливо, я могу
потерять целое состояние!.. Эй, вы, кочегары, подкиньте-ка в топку  четыре
или пять добрых лопатин угля, а вы, машинисты, поддайте пару,  и  мы  живо
наверстаем потерянное время!
   И Гопкинс швырнул в машинное отделение  кошелек,  в  котором  зазвенели
доллары.
   Это вконец разъярило  капитана,  но  взбешенный  пассажир  кричал  куда
громче и долго еще продолжал орать после того, как капитан умолк.
   Я  поспешил  удалиться  от  спорящих:  мне  было  ясно,  что  брошенное
машинисту приказание поддать пары  и  увеличить  скорость  парохода  может
привести к взрыву котла.
   Но, разумеется, наши спутники не нашли в поступке  Гопкинса  ничего  из
ряда вон выходящего. Поэтому я решил не  рассказывать  об  этом  инциденте
миссис Мелвил, которую только рассмешили бы мои нелепые страхи.
   Когда я к ней вернулся, она уже закончила свои  сложные  вычисления,  и
деловые заботы больше не омрачали ее прелестного чела.
   - Итак, мой друг, я уже больше не коммерсантка,  -  сказала  она,  -  а
снова светская женщина, и теперь вы  можете  беседовать  со  мной,  о  чем
угодно: об искусстве, о любви, о поэзии...
   - Говорить об искусстве, о возвышенных мечтах и поэзии после того,  что
я видел и слышал! - воскликнул  я.  -  Нет,  нет!  Я  насквозь  пропитался
меркантильным  духом,  теперь  я  больше  ничего  не  слышу,  кроме  звона
долларов, я ослеплен их обжигающим блеском. Теперь для меня эта прекрасная
река - только удобный торговый путь, ее чудесные берега - только рынок для
сбыта товаров, эти живописные прибрежные городишки -  лишь  многочисленные
склады сахара и хлопка, и я уже  начинаю  всерьез  подумывать  о  том,  не
построить ли на Гудзоне плотину, чтобы его воды вертели кофейную мельницу!
   - Что ж! Если отбросить в сторону кофейную мельницу, - то это  недурная
идея.
   - А почему, скажите на милость, меня не может осенить  блестящая  идея,
чем я хуже других?
   - Так вы в самом деле заразились деловой лихорадкой? - смеясь, спросила
миссис Мелвил.
   - Судите сами,