на
жителей Кикандона. В себя, в  свои  теории  он  верил  непоколебимо.  Всегда
улыбающийся, с высоко поднятой головой, с походкой свободной и уверенной,  с
ясным,  твердым  взглядом,  с  большим  ртом,  жадно  глотавшим  воздух,  он
производил на всех приятное впечатление. Он  был  живым,  несомненно  живым,
прекрасно уравновешенным во всех своих частях механизмом, с  хорошим  ходом,
со ртутью в жилах и сотней иголок в пятках. Он не мог ни  минуты  оставаться
спокойным и рассыпался в торопливых словах и бесчисленных жестах.
   Был ли он богат, этот доктор Окс,  решивший  на  свои  средства  осветить
целый город?
   Вероятно, если он позволял себе такие расходы, и это единственное, что мы
можем ответить на этот нескромный вопрос.
   Доктор Окс прибыл в Кикандон пять месяцев назад  со  своим  препаратором,
отзывавшимся на имя Гедеон Иген, высоким, сухим, тощим, но не  менее  живым,
чем его начальник.
   Но почему доктор Окс предпринял на свой счет освещение города? Почему  он
выбрал  именно  мирных  кикандонцев,  этих   истых   фламандцев,   и   решил
облагодетельствовать их город необычайным освещением? Не  хотел  ли  он  под
этим  предлогом  провести  какой-нибудь  новый  физиологический  опыт?  Что,
наконец, пытался сделать этот оригинал? Этого мы не знаем, так как у доктора
Окса не было других поверенных,  кроме  его  препаратора  Игена,  слепо  ему
повиновавшегося.
   Очевидно,  доктор  Окс  взялся  осветить  город  потому,   что   Кикандон
действительно очень  нуждался  в  освещении,  "особенно  ночью",  как  тонко
замечал  комиссар  Бассоф.  Поэтому  и  был  сооружен  завод  для  выработки
осветительного газа. Газометры были готовы к  работе,  трубы  проложены  под
мостовыми города,  и  в  скором  времени  газовые  рожки  должны  были  ярко
загореться в общественных зданиях и в домах некоторых  любителей  прогресса.
Ван-Трикасс в качестве бургомистра, Никлосс в качестве  советника  и  другие
знатные лица города сочли своим долгом разрешить провести новое освещение  в
свои квартиры.
   Читатель, вероятно, не забыл, как бургомистр и советник упомянули о  том,
что город будет освещен  не  вульгарным  светильным  газом,  полученным  при
перегонке каменного угля, но новейшим газом, в двадцать раз более  ярким,  -
оксигидрическим газом, получаемым от смешения кислорода и водорода.
   Доктор, искусный химик и изобретательный физик, умел получать этот газ  в
больших количествах и дешево,  не  пользуясь  марганцевокислым  натрием,  по
методу Гессье дю-Мотэ*, а просто разлагая слегка подкисленную воду с помощью
батареи, построенной  из  новых  элементов,  изобретенных  им  самим.  Таким
образом, ему не требовалось ни дорогих веществ, ни платины,  ни  реторт,  ни
тонких аппаратов для производства газа. Электрический  ток  проходил  сквозь
большие чаны, наполненные водой, и жидкая стихия  разлагалась  на  составные
части - кислород и водород. Кислород направлялся в одну сторону, водород,  -
в двойном сравнительно со своим бывшим союзником объеме,  -  в  другую.  Оба
газа собирались в отдельные резервуары - существенная предосторожность,  так
как их смесь, воспламенившись, вызвала бы страшный  взрыв,  -  потом  трубки
должны  были  подводить  их  раздельно  к  рожкам,  устроенным  так,   чтобы
предотвратить   всякую   возможность   взрыва.   Должно   было    получаться
замечательное пламя, блеск которого не уступает электрическому свету, а свет
электрической лампы, как это всем  известно,  согласно  опытам  Кассельмана,
равняется свету тысячи ста семидесяти одной свечи, ни одной больше, ни одной
меньше.
   Благодаря этому счастливому  изобретению  Кикандон  должен  был  получить
прекрасное освещение; но доктор Окс и его препаратор меньше всего занимались
этим, как будет видно из дальнейшего.
   Как раз на следующий день после шумного  вторжения  комиссара  Пассофа  в
гостиную бургомистра Гедеон Иген и доктор Окс  беседовали  в  своем  рабочем
кабинете, в главном корпусе завода.
   - Ну что, Иген, ну что! - вскричал доктор Окс,  потирая  руки.  -  Вы  их
видели вчера у нас на собраний, этих добрых кикандонцев с  холодной  кровью,
занимающих по живости своих страстей середину между  губками  и  коралловыми
наростами! Вы  видели,  как  они  спорили,  как  жестикулировали?  Ведь  они
преобразились физически и морально! А  ведь  это  только  начало!  Погодите,
когда мы дадим им настоящую дозу!
   - Действительно, учитель, - ответил Гедеон Иген, потирая свой острый нос,
- опыт начался удачно, и если бы я сам не закрыл из  осторожности  выпускной
кран, я не знаю, что произошло бы.
   - Вы слышали, что говорили друг  другу  адвокат  Шют  и  врач  Кустос?  -
продолжал доктор Окс. - Фраза сама по себе  не  была  обидной,  но  в  устах
кикандонца она стоит тех оскорблений,  которые  герои  Гомера  бросают  друг
другу, прежде чем обнажить меч. Ах, эти фламандцы! Увидите, что  мы  из  них
сделаем в один прекрасный день!
   - Неблагодарных, - отвечал Гедеон Иген  тоном  человека,  оценившего  род
человеческий по достоинству.
   - Ба! - вскричал доктор. - Не важно, понравится ли это им или  нет,  если
наш опыт удастся!
   - Но я боюсь, - прибавил препаратор, хитро  улыбаясь,  -  что,  возбуждая
таким образом их дыхательный аппарат, мы можем повредить легкие этим честным
жителям Кикандона.
   - Тем хуже для них, - отвечал доктор Окс.  -  Это  делается  в  интересах
науки. Что бы вы сказали, если бы собаки или лягушки отказались  подчиняться
опытам?
   Возможно, что если бы  спросить  собак  и  лягушек,  то  эти  животные  и
возразили бы кое-что против  вивисекторской  практики;  но  доктор  Окс  был
уверен в неоспоримости своего аргумента.
   - В конце концов вы правы, учитель, -  произнес  Гедеон  Иген:  -  нельзя
найти ничего лучшего, чем эти кикандонцы.
   - Нельзя, - повторил доктор.
   - Вы проверяли пульс этих созданий?
   - Сто раз.
   - И сколько же у них ударов в среднем?
   - Нет и пятидесяти в минуту. Поймите только: город, в  котором  за  целое
столетие не было и тени какого ни будь разлада; где  грузчики  не  бранятся,
кучера не переругиваются, где лошади не брыкаются, собаки не кусаются, кошки
не царапаются! Город, где полицейский суд не находит себе  работы  с  начала
года до конца. Город, где никто не горячится  ни  ради  искусства,  ни  ради
дела! Город, где жандармы превратились в миф, где протоколы не  составлялись
уже сто лет! Город, наконец, где за  триста  лет  не  было  дано  ни  одного
тумака, ни одной пощечины!  Вы  понимаете,  мэтр  Иген,  что  это  не  может
продолжаться и что мы изменим все это.
   - Прекрасно! прекрасно! - повторял восторженно  препаратор.  -  А  воздух
этого городам? Вы его исследовали?
   - Конечно. Семьдесят девять частей азота и двадцать одна часть кислорода,
углекислота и водяные пары в переменных количествах. Это обычные пропорции.
   - Хорошо, доктор, хорошо, - ответил мэтр Иген. - Опыт будет произведен  в
большом масштабе и будет решающим.
   - А если он будет решающим, - прибавил доктор Окс с торжествующим  видом,
- то мы преобразуем мир!

   ГЛАВА V,
   где бургомистр и советник навещают доктора Окса,
   и что из этого получается

   Советнику Никлоссу и бургомистру ван-Трикассу пришлось  все-таки  узнать,
что такое тревожная ночь. Важное событие, происшедшее в доме  доктора  Окса,
совершенно лишило их сна. Каковы будут  последствия  этой  истории,  они  не
могли себе представить, Нужно ли будет принять какое-нибудь  решение?  Будет
ли вынуждена вмешаться городская властью Будут ли изданы предписания,  чтобы
подобный скандал не повторился?
   Столько сомнений  не  могли  не  потревожить  этих  почтенных  людей,  и,
расставаясь, они решили увидеться на другой день.
   Итак, на следующий день перед  обедом  бургомистр  ван-Трикасс  самолично
отправился к советнику Никлоссу. Он нашел своего друга более спокойным и сам
тоже пришел в обычное настроение.
   - Ничего нового? - спросил ван-Трикасс.
   - Ничего нового со вчерашнего дня, - отвечал Никлосс.
   - А врач Доминик Кустос?
   - Я слышал о нем не больше, чем об адвокате Шюте.
   После часового разговора, суть которого могла бы уложиться в три  строки,
советник и бургомистр решили навестить доктора  Окса,  чтобы  незаметно  для
него узнать кое-какие подробности происшествия.
   Против обыкновения, они привели свое решение в  исполнение  немедленно  и
направились  к  заводу  доктора  Окса,  расположенному  за   городом,   близ
Ауденаардских ворот, тех самых, башня которых грозила падением.
   Бургомистр  и  советник  шествовали   медленным,   торжественным   шагом,
продвигаясь вперед не больше чем на тридцать дюймов  в  секунду.  Это  была,
впрочем, нормальная скорость всех горожан. Никто никогда не видел на  улицах
Кикандона бегущего человека.
   Время от времени на спокойном и тихом перекрестке, на углу мирной  улицы,
оба нотабля* останавливались, чтобы поздороваться с людьми.
   - Добрый день, господин бургомистр, - говорил прохожий.
   - Добрый день, друг мой, - отвечал ван-Трикасс.
   - Ничего нового, господин советник? - спрашивал другой.
   - Ничего нового, - отвечал Никлосс.
   Однако  по  любопытному  тону  и  вопросительным  взглядам   можно   было
догадаться, что вчерашнее происшествие  известно  всему  городу.  По  одному
направлению  пути  ван-Трикасса  самые  тупые   кикандонцы   отгадали,   что
бургомистр готовится предпринять некий важный маневр. Дело  Кустоса  и  Шюта
занимало все умы, но никто не принимал ни ту, ни другую сторону. И адвокат и
врач были уважаемыми людьми. Адвокат Шют, никогда не выступавший  в  городе,
где суд и  присяжные  существовали  только  в  памяти  старожилов,  никогда,
следовательно, не проигрывал процесса. Что касается врача  Кустоса,  то  это
был почтенный практик, который излечивал своих  больных  от  всех  болезней,
кроме той, от которой они умирали. Досадная странность, общая, впрочем,  для
врачей всех стран.
   Подходя к Ауденаардским воротам, советник и бургомистр  предусмотрительно
сделали небольшой крюк, чтобы не проходить "в радиусе падения"  башни.  Зато
они внимательно осмотрели ее издали.
   - Я думаю, что она упадет, - сказал ван-Трикасс.
   - Я тоже, - ответил Никлосс.
   - Если только не подпереть ее, - прибавил  ван-Трикасс.  -  Но  нужно  ли
подпирать? Вот в чем вопрос.
   - Действительно, вот в чем вопрос, - ответил Никлосс.
   Через несколько минут они оказались перед дверью завода.
   - Можно видеть доктора Окса? - спросили они.
   Доктора Окса всегда можно было видеть первым людям города, и  они  тотчас
же были введены в кабинет знаменитого физиолога.
   Возможно, что им пришлось дожидаться доктора добрый час. По крайней мере,
бургомистр, чего с  ним  ни  разу  в  жизни  не  было,  обнаружил  некоторое
нетерпение, так же как и советник.
   Доктор Окс вошел наконец и прежде  всего  извинился,  что  заставил  себя
ждать, но план газометра,  который  нужно  утвердить,  ответвление,  которое
нужно исправить, задержали его.
   Впрочем, все было на ходу. Трубопроводы, предназначенные  для  кислорода,
уже проложены. Через несколько месяцев город будет великолепно освещен;  уже
можно видеть отверстия трубок, введенных в кабинет доктора.
   Потом доктор осведомился, чему он обязан чести видеть у себя  бургомистра
и советника.
   - Нам просто захотелось повидать вас, доктор, - ответил ван-Трикасс, - мы
уже давно не имели этого удовольствия. Ведь мы в  нашем  мирном  городе  так
редко куда-нибудь выходим, считаем каждый свой шаг, каждое  движение  и  так
счастливы, когда никто не нарушает однообразия...
   Никлосс с удивлением смотрел  на  своего  друга.  Никогда  бургомистр  не
говорил  так  много  без  передышки.  Ван-Трикасс  объяснялся  с  совершенно
несвойственной  ему  поспешностью,  и  сам  Никлосс  чувствовал   неодолимую
потребность говорить.
   Доктор Окс внимательно и лукаво глядел на бургомистра.
   Ван-Трикасс, никогда не разговаривавший иначе как сидя в удобном  кресле,
на этот раз поднялся. Он еще не жестикулировал, но было ясно, что  до  этого
недалеко. Советник то и дело потирал икры  и  тяжело  дышал.  Оживляясь  все
более, он решил поддержать, если будет нужно, своего начальника и друга.
   Ван-Трикасс встал, сделал  несколько  шагов  и  снова  остановился  перед
доктором.
   - А через  сколько  же  времени,  -  спросил  он,  -  ваши  работы  будут
закончены?
   - Через три или четыре месяца, господин бургомистр, - ответил доктор Окс.
   - Ой, как долго! - воскликнул ван-Трикасс.
   - Слишком долго! -  прибавил  Никлосс,  который  был  положительно  не  в
состоянии больше сидеть, и тоже встал.
   - Нам нужен этот срок, чтобы  закончить  работы,  -  возразил  доктор:  -
кикандонские рабочие не отличаются проворством.
   - Как, вы находите, что они непроворны?  -  вскричал  бургомистр,  сильно
задетый этим замечанием.
   - Да, господин бургомистр, - ответил доктор Окс:  -  французский  рабочий
один сделал бы за день работу  десятерых  кикандонцев.  Ведь  они  же  истые
фламандцы!..
   -  Фламандцы!  -  вскричал  советник  Никлосс,  сжав  кулаки.  -  Что  вы
подразумеваете под этим словом, сударь?
   - Ах, любезный советник... то же, что подразумевает весь мир,  -  ответил
доктор улыбаясь.
   - Ах, так, сударь!.. - произнес бургомистр, шагал по кабинету из  угла  в
угол. - Я не люблю этих намеков. Рабочие в Кикандоне стоят рабочих  в  любом
другом городе, и ни в Париж, ни в Лондон мы  за  образцами  не  пойдем!  Что
касается работ, относящихся к вам, то я  попрошу  вас  ускорить  выполнение.
Наши улицы взрыты для прокладки ваших трубопроводов, а это  мешает  уличному
движению.  Торговцы  начнут,  наконец,  жаловаться,   и   я,   ответственный
управитель, не желаю подвергаться законным упрекам.
   Достойный бургомистр! Он говорил о торговцах, об уличном движении, и  эти
непривычные для него слова срывались так легко с его языка. Удивительно! Что
с ним случилось?
   - К тому же, - прибавил Никлосс, - город не может больше  обходиться  без
освещения.
   - Однако, - сказы доктор, - он  ждет  его  уже  восемьсот  или  девятьсот
лет...
   - Тем более, сударь, - возразил бургомистр, отчеканивая  каждый  слог:  -
другие времена, другие нравы! Прогресс идет своим чередом,  и  мы  не  хотим
оставаться позади. Если через месяц улицы не будут освещены, вы заплатите за
каждый просроченный  день.  Подумайте,  что  будет,  если  в  такой  темноте
произойдет какая-нибудь потасовка!
   - Конечно! - вскричал Никлосс.  -  Ведь  фламандец  -  порох!  Достаточно
искры, чтобы он вспыхнул!
   - И кстати, - перебил своего друга бургомистр, - комиссар Пассоф  сообщил
нам, что вчера вечером в вашем доме произошел спор. Действительно ли это был
политический спор?
   -  Действительно,  господин  бургомистр,  -  ответил  доктор  Окс,   едва
сдерживая довольную улыбку.
   - И столкновение произошло между Домиником Кустосом и Андре Шютом?
   - Да, господин советник, но в их словах не было ничего серьезного.
   - Ничего серьезного! - вскричал бургомистр. -  Ничего  серьезного,  когда
один человек говорит другому, что тот не взвешивает своих слов! Да из какого
теста вы созданы, доктор? Разве вы  не  знаете,  что  в  Кикандоне  подобные
выражения могут привести к весьма печальным последствиям?  Если  бы  вы  или
кто-нибудь другой осмелился сказать это мне...
   - Или мне, - прибавил советник Никлосс.
   Произнеся эту угрозу, оба друга встали  перед  доктором,  скрестив  руки,
готовые расправиться с ним, если бы движение или даже взгляд  показались  им
оскорбительными.
   Но доктор даже не моргнул.
   - Во всяком случае, сударь,  -  продолжал  бургомистр,  -  я  считаю  вас
ответственным за то, что происходит в вашем доме. Я отвечаю  за  спокойствие
этого города и не желаю, чтобы оно нарушалось. То, что случилось  вчера,  не
должно повторяться, или  мне  придется  исполнить  свой  долг!  Вы  слышали?
Отвечайте же, сударь!
   Говоря так, бургомистр под властью необычайного возбуждения все  возвышал
голос. Он был разъярен, этот достойный ван-Трикасс,  и  его,  конечно,  было
слышно и с улицы. Наконец, вне себя, видя, что доктор  не  отвечает  на  его
вызовы, он крикнул:
   - Идемте, Никлосс!
   И, хлопнув дверью с такой силой, что  гул  потряс  весь  дом,  бургомистр
вышел, увлекая за собой советника.
   Пройдя шагов двадцать, достойные друзья успокоились. Шаг  их  замедлился,
походка изменилась, лица из красных сделались розовыми.
   И через четверть часа после того, как  они  покинули  завод,  ван-Трикасс
спокойно заметил:
   - Какой любезный человек этот доктор Окс! Я всегда с удовольствием с  ним
встречаюсь.

   ГЛАВА VI,
   где Франц Пиклосс и Сюзель ван-Трикасс строят кое-какие планы на будущее

   Читателю  известно,  что  у  бургомистра  была  дочь  Сюзель,  но  что  у
советника. Никлосса; был сын Франц, этого, конечно, читатель  предвидеть  не
мог. А если бы читатель и догадался об этом, то вообразить,  что  Франц  был
обручен с Сюзель, ему было бы трудно. А между  тем  эти  молодые  люди  были
созданы друг для друга и любили друг друга, как любят в Кикандоне.
   Не нужно думать, что в этом исключительном городе молодые сердца вовсе не
бились; они бились, но с известной медлительностью. Там женились и  выходили
замуж, как и во всех других городах мира, но делали это  не  спеша.  Будущие
супруги, прежде чем связать себя страшными узами, хотели изучить друг друга,
и это изучение длилось не меньше десяти лет,  как  с  колледже.  Редко-редко
свадьба совершалась раньше этого срока.
   Да, десять лет! Десять лет ухаживания! Но, право, это не  слишком  много,
когда речь идет о том, чтобы соединиться на всю жизнь. Нужно учиться  десять
лет, чтобы стать инженером или врачом, адвокатом  или  советником,  и  разве
можно за  меньший  срок  приобрести  познания,  необходимые  для  мужа?  Это
недопустимо; и в силу темперамента или рассудка кикандонцы, как нам кажется,
нравы, когда растягивают таким образом свое обучение.  Как  увидишь,  что  в
других городах,  свободных  и  счастливых,  браки  заключаются  в  несколько
месяцев, пожмешь плечами и отправишь сыновей в колледж, а дочерей в  пансион
в Кикандоне.
   За полстолетия только один брак был заключен в два года, да и тот чуть не
оказался несчастным.
   Итак, Франц Никлосс любил Сюзель  ван-Трикасс,  но  любил  спокойно,  как
любят, имея впереди десять лет для приобретения  любимого  предмета.  Раз  в
неделю, в условленный час, Франц приходил за Сюзель и уводил ее  на  оберега
Ваара. Молодой человек брал с собой удочки, а  Сюзель  никогда  не  забывала
коврового вышиванья, на котором под ее  хорошенькими  пальчиками  сочетались
самые невероятные цветы.
   Францу было  двадцать  два  года,  на  щеках  у  него  пробивался  легкий
персиковый пушок, и голос его уже перестал соскакивать  с  одной  октавы  на
другую.
   Что касается Сюзель, то она была белокурой и розовой. Ей было  семнадцать
лет, и она не питала отвращения  к  рыбной  ловле.  Это  времяпрепровождение
очень подходило к темпераменту Франца. Терпеливый, насколько  это  возможно,
он умел ждать,  и  когда  после  шестичасового  ожидания  скромная  уклейка,
сжалившись над ним, позволяла наконец поймать себя, он был счастлив, но умел
сдерживать свою радость.
   В этот день будущие супруги сидели на зеленом берегу.  У  их  ног  журчал
прозрачный Ваар.  Сюзель  беспечно  протягивала  иглу  сквозь  канву.  Франц
машинально отводил удочку слева направо, потом снова пускал ее  по  течению,
справа налево. Уклейки выделывали в воде капризные круги вокруг поплавка, но
ни одна рыба еще не была поймана.
   - Кажется, клюет, Сюзель, - говорил время от времени Франц,  не  поднимая
глаз на молодую девушку.
   - Вы думаете, Франц? - отвечала Сюзель, на миг оставляя свое рукоделье  и
следя за удочкой жениха.
   - Нет, нет, - продолжал Франц. - Мне показалось, я ошибся.
   - Клюнет, Франц, - утешала е