ся, то  суживался.  Иногда  перед  нами  развертывалась  настоящая
колоннада, точно портик готического собора. Зодчие средневековья могли  бы
изучить тут все виды церковной  архитектуры,  развившейся  из  стрельчатой
арки. Еще через одну милю нам пришлось  нагибать  головы  под  сдавленными
сводами романского стиля, где мощные колонны, укрепленные  в  фундаментах,
поддерживали их. В иных местах вместо колонн появлялись невысокие  навалы,
похожие на сооружения бобров, и нам  приходилось  пробираться  ползком  по
узким ходам.
   Температура была все время сносной. Я невольно  представлял  себе,  как
высока должна была быть здесь температура, когда потоки лавы,  извергаемые
Снайфедльс, неслись по этой дышавшей покоем галерее. Я  представлял  себе,
как  огненные  потоки  разбивались  об  углы  колонн,  как  горячие   пары
скоплялись в этом узком пространстве!
   "Только бы не пришла древнему  вулкану  фантазия  вспомнить  былое!"  -
подумал я.
   Впрочем, я не делился с дядюшкой Лиденброком своими мыслями, да он и не
понял бы их. Его единственным стремлением было: идти все вперед!  Он  шел,
скользил, даже падал, преисполненный уверенности, которой нельзя  было  не
удивляться.
   К шести часам вечера, не слишком утомившись, мы прошли два лье в  южном
направлении и едва четверть мили в глубину.
   Дядюшка  дал  знак  остановиться  и  отдохнуть.  Мы  поели,  почти   не
обмолвившись словом, и заснули без долгих размышлений.
   Наши приготовления на ночь были весьма  несложны:  дорожное  одеяло,  в
которое каждый из нас закутывался, составляло всю нашу постель. Нам нечего
было бояться ни холода, ни нежданных посетителей. В пустынях Африки или  в
лесах Нового Света путешественникам приходится вечно быть настороже. Тут -
совершенное одиночество и полнейшая безопасность. Нечего было опасаться ни
дикарей, ни хищных животных, ни злоумышленников!
   Утром мы проснулись бодрые и подкрепившиеся! И снова двинулись в  путь!
Мы шли, как и накануне, по тому  же  грунту  затвердевшей  лавы.  Строение
почвы  под  лавовым  покровом  невозможно  было  определить.  Туннель   не
углублялся больше в недра Земли,  но  постепенно  принимал  горизонтальное
направление. Мне показалось даже, что наш путь ведет к поверхности  Земли.
К десяти часам утра, в этом нельзя было сомневаться, стало труднее идти, и
я начал отставать от спутников.
   - В чем дело, Аксель? - спросил нетерпеливо профессор.
   - Я не могу идти быстрее, - ответил я.
   - Что? Всего каких-нибудь три часа ходьбы по столь легкой дороге!
   - Легкой, пожалуй, но все же утомительной.
   - Но ведь мы же спускаемся!
   - Поднимаемся! Не в обиду вам будь сказано!
   - Поднимаемся? - переспросил дядя, пожимая плечами.
   - Конечно! Вот уже с полчаса как наклон пути изменился,  и  если  будет
продолжаться так дальше, мы непременно вернемся в Исландию.
   Профессор покачал  головой,  давая  понять,  что  он  не  хочет  ничего
слышать. Я пытался привести новые доводы.  Дядюшка  упорно  молчал  и  дал
сигнал собираться в дорогу. Я  понял,  что  его  молчание  вызвано  дурным
расположением духа.
   Все же я мужественно взвалил свою тяжелую ношу на спину и быстрым шагом
последовал за Гансом, который шел впереди дядюшки. Я боялся отстать.  Моей
главной заботой было не терять из виду спутников. Я  содрогался  от  ужаса
при мысли заблудиться в этом лабиринте.
   Впрочем, если восходящий путь и был утомительнее,  все  же  я  утешался
мыслью, что он вел нас к поверхности Земли. Он вселял  в  сердце  надежду.
Каждый шаг подтверждал мою догадку, и меня окрыляла  мысль,  что  я  снова
увижу мою милую Гретхен.
   Около полудня характер внутреннего покрова галереи изменился. Я заметил
это по отражению электрического света от  стен.  Вместо  лавового  покрова
поверхность  сводов   состояла   теперь   из   осадочных   горных   пород,
расположенных  наклонно  к  горизонтальной   плоскости,   а   зачастую   и
вертикально. Мы находились в отложениях силурийского периода.
   - Совершенно очевидно! - воскликнул я.  -  Осадочные  породы,  как  то:
сланцы, известняки и  песчаники,  относятся  к  древней  палеозойской  эре
истории Земли! Мы теперь удаляемся от гранитного массива. Выходит, что  мы
поступаем, точно гамбуржцы, которые поехали бы в Любек через Ганновер.
   Мне следовало бы держать свои наблюдения про себя. Но мой  пыл  геолога
одержал  верх  над  благоразумием,  и  дядюшка   Лиденброк   услышал   мои
восклицания.
   - Что случилось? - спросил он.
   -  Смотрите,  -  ответил   я,   указывая   ему   на   пласты   слоистых
песчано-глинистых  и  известковых  масс,  в  которых  наблюдались   первые
признаки шиферного сланца.
   - Ну, и что же?
   - Значит, мы дошли до того периода, когда появились первые  растения  и
животные.
   - А-а! Ты так думаешь?
   - Да взгляните же, исследуйте, понаблюдайте!
   Я заставил профессора направить лампу на стены  галереи.  Я  ожидал  от
него обычных в таких случаях восклицаний, но он, не сказав ни слова, пошел
дальше.
   Понял ли он меня, или нет? Или он, как старший родственник и ученый, не
хотел сознаться из чувства самолюбия,  что  он  ошибся,  избрав  восточный
туннель, или же дядюшка намеревался исследовать до конца  этот  ход?  Было
очевидно, что мы сошли с лавового пути и что по этой дороге нам  не  дойти
до очага Снайфедльс.
   Все же у меня возникало сомнение, не придавал  ли  я  слишком  большого
значения этому изменению в  строении  слоев?  Не  заблуждался  ли  я  сам?
Действительно ли мы находимся в слоистых пластах земной коры, лежащих выше
зоны гранитов?
   "Если я прав, -  думал  я,  -  то  должен  найти  какие-нибудь  остатки
органической жизни, и перед очевидностью придется сдаться. Итак, поищем!"
   Не  прошел  я  и  ста  шагов,  как  мне  представились   неопровержимые
доказательства. Так и должно было быть, ибо в силурийский период  в  морях
обитало свыше тысячи пятисот растительных  и  животных  видов.  Мои  ноги,
ступавшие до сих пор по затвердевшей лаве, ощутили под собою мягкий грунт,
образовавшийся из отложений растений и раковин. На стенах  ясно  виднелись
отпечатки морских водорослей, фукусов  и  ликоподий.  Профессор  Лиденброк
закрывал на все глаза и шел все тем же ровным шагом.
   Упрямство  его  переходило  всякие  границы.  Я  не  выдержал.   Подняв
раковину, вполне сохранившуюся, принадлежавшую животному, немного похожему
на нынешнюю мокрицу, я подошел к дядюшке и сказал ему:
   - Взгляните!
   - Превосходно! - ответил он спокойно. - Это редкий экземпляр  вымершего
еще в древние времена, низшего животного из отрядов трилобитов. Вот и все!
   - Но не заключаете ли вы из этого?..
   - То же, что  заключаешь  и  ты  сам?  Разумеется!  Мы  вышли  из  зоны
гранитных массивов и лавовых потоков.  Возможно,  что  я  избрал  неверный
путь, но я удостоверюсь в своей ошибке лишь  тогда,  когда  мы  дойдем  до
конца этой галереи.
   - Вы поступаете правильно, дорогой дядюшка, и я одобрил бы вас, если бы
не боялся угрожающей нам опасности.
   - Какой именно?
   - Недостатка воды.
   - Ну что ж! Уменьшим порции, Аксель.



20

   В самом деле, с водою пришлось экономить. Нашего запаса  могло  хватить
еще только на три дня; в этом я убедился за ужином.  И  мы  теряли  всякую
надежду встретить источник в этих пластах переходной эпохи. Весь следующий
день мы шли под бесконечными арочными перекрытиями галереи. Мы  шли,  лишь
изредка обмениваясь словом. Молчаливость Ганса передалась и нам.
   Подъем в гору почти  не  чувствовался.  Порою  даже  казалось,  что  мы
спускаемся, а не  поднимаемся.  Последнее  обстоятельство,  впрочем,  едва
ощутимое, не обескураживало профессора, ибо структура почвы не  изменялась
и все признаки переходного периода были налицо.
   Сланец,  известняк  и  древний  красный  песчаник  в  покровах  галереи
ослепительно сверкали  при  электрическом  свете.  Могло  показаться,  что
находишься в копях Девоншира, который и дал свое  имя  этой  геологической
формации. Облицовка стен являла великолепные образцы мрамора,  начиная  от
серого,  как  агат,  с  белыми  прожилками,   причудливого   рисунка,   до
ярко-розового и желтого в красную крапинку; тут  были  и  образцы  темного
мрамора с красными и коричневыми крапинами, оживленного игрою оттенков  от
присутствия в  нем  известняков.  Мраморы  были  богаты  остатками  низших
животных. В сравнении с тем,  что  мы  наблюдали  накануне,  в  творчестве
природы замечался некоторый прогресс; вместо трилобитов  я  видел  остатки
более совершенных видов; между прочим, из позвоночных были ганоидные  рыбы
и заороптерисы, в которых глаз палеонтолога мог  обнаружить  первые  формы
пресмыкающихся. Моря девонского периода были богаты животными этого  вида,
и отложения их в горных породах новейшей эры встречаются миллиардами.
   Очевидно, перед нами проходила картина животного мира от  самой  низшей
до высшей ступени, на  которой  стоял  человек.  Но  профессор  Лиденброк,
казалось, не обращал на окружающее никакого внимания.
   Он ожидал одного из двух: или разверстого у его ног отверстия  колодца,
в который он мог бы спуститься, или препятствия, которое преградило бы ему
дальнейший путь. Но наступил вечер, а надежды дядюшки были тщетны.
   В пятницу, после мучительной ночи, истомленный  жаждой,  наш  маленький
отряд снова пустился в скитания по лабиринтам галереи.
   Мы шли уже два часа, когда я заметил, что отблеск наших ламп на  стенах
стал значительно слабее. Мрамор, сланец, известняк, песчаник, составлявшие
облицовку стен, уступили место темному и тусклому покрову. В одном  месте,
где туннель становился очень узким, я провел рукой по левой стене. Когда я
отдернул руку, она была совсем черная. Я вгляделся внимательнее. Рука была
испачкана каменноугольной пылью.
   - Каменноугольные копи! - воскликнул я.
   - Копи без рудокопов, - ответил дядюшка.
   - Ну, кто знает!
   - Я-то знаю! - сухо возразил профессор. - Я  твердо  убежден,  что  эта
галерея,  проложенная  в  каменноугольных  пластах,  не  есть   дело   рук
человеческих. Но дело ли это природы, или нет, меня мало интересует. Время
ужинать. Давайте-ка поужинаем!
   Ганс приготовил  ужин.  Я  ел  мало  и  выпил  несколько  капель  воды,
составлявших  мою  порцию.  Только  фляжка  проводника  была  до  половины
наполнена водой; вот все, что осталось для утоления жажды трех человек!
   Поужинав, мои спутники растянулись на своих  одеялах,  черпая  отдых  в
живительном сне. Но я не мог заснуть; я считал минуты до самого утра.
   В субботу, в шесть часов утра,  мы  двинулись  дальше.  Через  двадцать
минут  мы  оказались  в  большой  пещере;  я  сейчас  же  понял,  что  эта
"каменноугольная копь" не могла быть прорыта рукой  человека:  ведь  иначе
своды были бы снабжены подпорками, а здесь  они  держались  лишь  каким-то
чудом.
   Эта своеобразная пещера имела сто футов в ширину и полтораста в вышину.
Грунт ее  был  очень  сильно  расколот  подземными  сотрясениями.  Твердые
пласты, уступая мощному давлению, сдвинулись с места,  образовав  огромное
пустое пространство, в которое впервые ныне проникали обитатели Земли.
   Вся история каменноугольного периода  была  начерчена  на  этих  темных
стенах,  и  геолог  мог  легко  проследить  по  каменным  слоистым  массам
различные фазы в развитии земной коры. Угленосные отложения  перекрывались
слоями песчаника или плотной глины  и  были  как  бы  придавлены  верхними
слоями.
   В период, предшествовавший вторичной эпохе, Земля, вследствие  действия
тропической жары и постоянной влажности воздуха, была покрыта  чрезвычайно
богатой и пышной растительностью. Атмосфера, состоящая из  водяных  паров,
окружала земной шар со всех сторон, застилая свет солнца.
   Отсюда и пришли к заключению, что причина высокой  температуры  кроется
не в этом новом источнике тепла. Возможно, что дневное светило в ту эру не
было еще в состоянии выполнять свою блестящую роль. Разделение на  климаты
еще не существовало, и палящий зной распространялся  по  всей  поверхности
земного шара равно, как у полюсов, так и у экватора. Откуда же этот  зной?
Из недр земного шара.
   Вопреки теориям профессора Лиденброка, в недрах сфероида таился  вечный
огонь, действие которого чувствовалось в самых верхних слоях земной  коры.
Растения, лишенные благодетельных лучей солнца, не давали  ни  цветов,  ни
аромата, но корни их черпали мощную силу  в  горячей  почве  первозданного
мира.
   Деревьев встречалось мало, лишь  травянистые  растения,  зеленый  дерн,
папоротники,  ликоподии,  сигиллярии,  астерофиллиты   и   другие   редкие
семейства, роды которых  в  то  время  насчитывались  тысячами,  покрывали
земную поверхность.
   Именно  этой  обильной  растительности  обязан   своим   возникновением
каменный  уголь.  Растения,  унесенные   водою,   образовали   мало-помалу
значительные залежи.
   Тогда стали  действовать  естественные  химические  силы.  Растительные
залежи на дне морей превратились сначала в торф. Затем, под влиянием газов
и брожения, происходила полная минерализация органической массы.
   Таким путем образовались огромные пласты каменного угля, которые все же
должны истощиться в течение трех столетий из-за  чрезмерного  потребления,
если только промышленность не примет необходимых мер.
   Так думал я, обозревая угольные богатства,  собранные  в  этом  участке
земных  недр.  Богатства  эти,  конечно,  никогда  не  будут  разработаны.
Разработка этих подземных копей требовала бы слишком больших усилий. Да  и
какая в том надобность, если уголь еще можно добывать в стольких странах у
самой  поверхности  земного  шара?  Стало  быть,  эти  нетронутые   пласты
останутся  в  таком  же  состоянии,  покуда  не  пробьет   последний   час
существования Земли.
   А мы все шли и шли. Весь уйдя в геологические наблюдения, я не  замечал
времени. Температура явно стояла на той же шкале, что и  во  время  нашего
пути среди пластов лавы и сланцев. Только мой  нос  ощущал  сильный  запах
углеводорода. Я тотчас же понял, что в этой галерее скопилось значительное
количество  опасного,  так  называемого,  рудничного  газа,  столь   часто
являвшегося причиной ужасных катастроф.
   К счастью, у нас был остроумный прибор Румкорфа. Имей мы неосторожность
осматривать эту галерею с факелом в руке, страшный взрыв положил бы  конец
нашему существованию.
   Наше путешествие по угольной копи длилось  вплоть  до  вечера.  Дядюшка
едва  сдерживал  свое  нетерпение,  -  он  никак  не  мог  примириться   с
горизонтальным направлением нашего пути.  Мрак,  столь  глубокий,  что  за
двадцать шагов ничего не было видно, мешал определить длину галереи, и мне
начинало казаться, что она  бесконечна,  как  вдруг,  в  шесть  часов,  мы
очутились перед стеной. Не было выхода ни направо, ни налево, ни вверх, ни
вниз. Мы попали в тупик.
   - Ну, тем лучше! - воскликнул дядюшка. - Я знаю теперь по крайней мере,
что следует делать. Мы сбились  с  маршрута  Сакнуссема,  и  нам  остается
только вернуться назад. Отдохнем ночь, и не  пройдет  трех  дней,  как  мы
снова будем у того места, где галерея разветвляется надвое.
   - Да, - сказал я, - если у нас хватит сил!
   - А отчего же нет?
   - Оттого, что завтра у нас не останется и капли воды.
   - И ни капли мужества? - сказал профессор, строго взглянув на меня.
   Я не осмелился возражать.



21

   На следующий день, на  рассвете,  мы  пошли  обратно.  Необходимо  было
спешить. Мы находились в пяти днях пути от перекрестка.
   Я не буду распространяться о  трудностях  нашего  возвращения.  Дядюшка
выносил все тяготы, внутренне негодуя, как человек, вынужденный покориться
необходимости; Ганс относился ко всему  с  покорностью,  свойственной  его
невозмутимому характеру. Что же  касается  меня,  сознаюсь,  я  предавался
сетованиям и отчаянию, теряя бодрость перед лицом такой неудачи.
   Как уже упомянуто, вода у нас совершенно вышла  к  исходу  первого  дня
пути. Нам приходилось для  утоления  жажды  довольствоваться  можжевеловой
водкой; но этот адский напиток обжигал горло, и даже один его вид  вызывал
во мне отвращение. Воздух казался мне удушливым. Я выбивался из сил. Порою
я готов был лишиться чувств. Тогда  делали  привал.  Дядюшка  с  исландцем
старались ободрить меня. Но  я  заметил,  что  сам  дядюшка  изнемогал  от
мучительной жажды и усталости.
   Наконец, во вторник, 8 июля, ползком, на  четвереньках,  мы  добрались,
полумертвые, до скрещения двух галерей. Там я замертво свалился на  землю.
Было десять часов утра.
   Ганс и дядюшка напрасно пытались заставить меня съесть немного сухарей.
С моих распухших губ срывались протяжные стоны. Я впал в глубокое забытье.
   Через несколько минут дядюшка подошел  ко  мне  и,  приподняв  меня  на
руках, прошептал с искренней жалостью в голосе:
   - Бедный мальчик!
   Слова  эти  тронули  меня,  ведь  суровый  профессор  не  баловал  меня
нежностями. Я схватил его дрожащие руки. Он не отдернул их и посмотрел  на
меня. На его глазах были слезы.
   Затем он взял фляжку, висевшую  у  него  сбоку,  и,  к  моему  великому
удивлению, поднес ее к моим губам.
   - Пей, - сказал он.
   Не ослышался ли я? Не сошел ли дядюшка  с  ума?  Я  посмотрел  на  него
пристально. Я ничего не понимал.
   - Пей, - повторил он.
   И, взяв фляжку, он вылил мне в рот всю воду, какая оставалась в ней.
   Какое наслаждение! Глоток воды освежил мой воспаленный рот. Всего  один
глоток, но его было достаточно, чтобы оживить меня.
   Я горячо поблагодарил дядюшку.
   - Да, - сказал он, - последняя капля воды! Понимаешь ли ты?  Последняя!
Я бережно хранил ее в моей фляжке. Двадцать раз,  сто  раз  боролся  я  со
страстным желанием выпить остаток воды! Но, мой Аксель, я хранил эту  воду
для тебя!
   - Милый дядя! - лепетал я, и слезы текли из моих глаз.
   - Да, бедняжка, я  знал,  что,  добравшись  до  этого  перекрестка,  ты
упадешь полумертвый, и сохранил последние капли воды, чтобы оживить тебя.
   - Благодарю, благодарю! - восклицал я.
   Как ни скупо была утолена моя жажда,  я  все  же  чувствовал  некоторый
подъем сил. Мышцы моей гортани, судорожно  сведенные,  разошлись,  сухость
губ уменьшилась. Я мог говорить.
   - Видите, - сказал я, - у нас нет теперь иного выбора! Вода  кончилась.
Надо вернуться на землю.
   Пока я говорил, дядюшка  избегал  моего  взгляда;  он  опустил  голову,
отводил глаза в сторону...
   - Надо вернуться! - воскликнул я. - Надо  идти  обратно  к  Снайфедльс,
если только господь бог даст нам сил добраться до вершины кратера!
   - Вернуться! - воскликнул дядюшка, скорее отвечая самому себе.
   - Да, вернуться, и не теряя ни минуты.
   Последовало довольно долгое молчание.
   - Итак, Аксель, - продолжал профессор  странным  голосом,  -  несколько
капель воды не вернули тебе мужества и энергии?
   - Мужества!
   - Я вижу, что ты столь же малодушен, как и прежде, и слышу от тебя  все
те же слова отчаяния!
   С каким же человеком я имел дело и  какие  планы  все  еще  лелеял  его
дерзкий ум?
   - Как, вы не хотите?..
   - Отказаться от предприятия в тот именно момент, когда все указывает на
то, что оно может удаться? Никогда!
   - Так, значит, нам надо идти на верную гибель?
   - Нет, Аксель, нет! Возвращайся на землю! Я не хочу твоей смерти! Пусть
Ганс проводит тебя. Оставь меня одного!
   - Покинуть вас!
   - Оставь меня, говорю я тебе! Я предпринял это  путешествие.  Я  доведу
его до конца или не вернусь вовсе... Ступай, Аксель, ступай!
   Дядюшка  говорил  с  величайшим  раздражением.  Его  голос,  на  минуту
смягчившийся, снова сделался резким и угрожающим. Он  с  мрачной  энергией
хотел одолеть неодолимое! Я не мог покинуть его в глубине этой бездны, а с
другой стороны, чувство самосохранения побуждало меня бежать от него.
   Проводник  понимал,  что  происходило  между  нами.  Наша  жестикуляция
указывала достаточно  ясно,  что  спор  шел  о  выборе  дороги