вая, крича, рыдая, ударяясь о выступы
скал, падая и вставая, окровавленный, слизывая капли  крови,  стекавшие  с
моего лица, и все ожидая, что натолкнусь на какую-нибудь стену, о  которую
можно разбить голову!
   Куда увлекало меня мое безумие? Я сам этого не  знал!  Через  несколько
часов, совершенно выбившись из сил, я упал замертво около гранитной  стены
и потерял сознание!



28

   Когда я пришел в себя, мое лицо было мокро  от  слез.  Сколько  времени
находился  я  в  таком  состоянии,  не  могу  сказать.  Я  потерял  всякое
представление о времени. То было полное одиночество, полная беспомощность.
   Во время падения я потерял много крови. Я буквально истекал кровью! Ах,
как я горевал, что не умер, что мне еще "предстоит умереть"!  Я  не  хотел
больше думать. Я отгонял  от  себя  всякую  мысль  и,  подавленный  горем,
валялся на земле.
   Я уже чувствовал, что снова близок к обмороку, а там и к окончательному
исчезновению, как вдруг послышался ужасающий грохот, поразивший мой  слух.
Казалось, я слышал раскаты грома;  звуковые  волны  терялись  понемногу  в
глубинах бездны.
   Что породило этот шум? Несомненно,  какая-нибудь  катастрофа  в  недрах
Земли! Взрыв газа или падение огромной скалы.
   Я прислушивался. Я ждал, не повторится ли шум.
   Так прошло четверть часа. Полнейшая  тишина  царила  в  галерее.  Я  не
слышал даже биения моего сердца. Вдруг мне почудилось,  когда  я  случайно
приложил ухо к стене,  что  откуда-то,  издалека,  доносятся  человеческие
голоса. Я задрожал.
   "Галлюцинация!" - подумал я.
   Нет!  Прислушиваясь,  я  действительно  услышал  какой-то   шепот.   Но
разобрать, что говорилось, не позволяла моя слабость. Но я слышал  голоса.
В этом я был уверен.
   На минуту я испугался, не мой ли то был  голос,  повторенный  эхом?  Не
закричал ли я, сам того не сознавая? Я затаил дыхание и вновь приложил ухо
к стене.
   Да, конечно, это голоса, человеческие голоса.
   Пройдя несколько шагов вдоль стены, я стал слышать яснее.  Мне  удалось
разобрать  невнятные,  незнакомые  слова.  Казалось,  кто-то  шептался  за
стеной. Чей-то печальный голос  чаще  всего  произносил  слово  "forlorad"
[погиб].
   Кто его произносил? Очевидно, Ганс или дядюшка. Но  если  я  слышал  их
голоса, то и они могли меня услышать.
   - Помогите! - закричал я что было сил. - Помогите!
   Я прислушался, стараясь уловить ответ, крик, вздохи. Ни  звука!  Прошло
несколько минут. Тысячи мыслей проносились в моей голове. Я  подумал,  что
мой голос, вероятно, слишком слаб, чтоб дойти до моих спутников.
   "Ведь это, конечно, они, - повторял я. - Кто же еще может  быть  здесь,
на глубине тридцати лье под землей?"
   Я прислушался снова. Водя ухом по стене, я нашел математическую  точку,
где голоса, по-видимому, достигали высшей степени  силы.  До  моего  слуха
снова донеслось слово "forlorad"; потом раздался все тот же раскат  грома,
какой вывел меня только что из оцепенения.
   "Нет, - сказал я себе, - нет! Голоса слышны не из-за  стены.  Гранитная
стена не пропустила бы даже гораздо более сильного звука.  Звуки  проходят
по самой галерее! Тут своеобразное, чисто акустическое явление!"
   Я стал прислушиваться, и на этот раз - да, на этот раз! - услышал  свое
имя, отчетливо произнесенное!
   Дядюшка называл мое имя. Он говорил с проводником, и  слово  "forlorad"
было датское слово!
   Теперь я понял все. Для того чтобы они услышали меня, надо  говорить  у
самой стены, которая передаст мой голос, как провод передает электрический
ток.
   Нельзя было терять  времени!  Отойди  мои  спутники  хоть  на  короткое
расстояние, акустическое явление могло исчезнуть.  Я  подошел  вплотную  к
стене и произнес возможно отчетливее:
   - Дядя Лиденброк!
   Я стал ждать с величайшим нетерпением.  Передача  звука  на  расстояние
требует известного времени. Плотность воздуха увеличивает только его силу,
а не скорость. Прошло несколько секунд. Целая вечность! Наконец, до  моего
слуха донеслись следующие слова:


   - Аксель, Аксель, это ты?..
   - Да, да!
   - Дитя мое, где ты?..
   - Я заблудился! Стоит тьма кромешная!
   - А лампа?
   - Погасла...
   - А ручей?..
   - Исчез...
   - Аксель, бедный Аксель, мужайся!..
   - Погодите немного, я устал! У меня нет сил отвечать.  Но  говорите  со
мною!..
   - Мужайся, - продолжал дядюшка. - Ничего не отвечай,  слушай  меня.  Мы
искали тебя, ходили вверх и вниз по галерее, но не  могли  тебя  найти!  Я
горько оплакивал тебя, мое дитя! Наконец, предполагая, что ты идешь  вдоль
ручья Ганса, мы пошли прежней дорогой, мы стреляли  из  ружей!  Хотя  наши
голоса благодаря своеобразной акустике и слышны, но соединиться мы еще  не
можем. Но  не  отчаивайся,  Аксель!  Мы  слышим  друг  друга,  а  это  уже
что-нибудь да значит!..
   Надо было что-то  предпринять!  Смутная  надежда  пробудилась  во  мне.
Прежде всего нужно было выяснить одно важное  обстоятельство.  Я  приложил
губы к стене и крикнул:
   - Дядя!..
   - Что, дитя мое?
   - Скажи, как далеко мы друг от друга?..
   - Это не трудно узнать...
   - Хронометр цел?..
   - Да...
   - Возьмите его. Произнесите мое  имя  и  точно  заметьте  время,  когда
начнете говорить. Я повторю его, как только звук дойдет до меня, и вы  так
же точно отметьте, с какой скоростью мой ответ дойдет до вас...
   - Хорошо! Время, прошедшее между моим вопросом и твоим ответом, укажет,
во сколько секунд звук доходит до тебя...
   - Да, дядя...
   - Ты готов?..
   - Да...
   - Теперь будь внимателен, я произношу твое имя...
   Я приложил ухо к стене и, как  только  слово  "Аксель"  достигло  моего
слуха, немедленно повторил его, потом стал ждать...
   - Сорок секунд! - сказал дядюшка. - Между  вопросом  и  ответом  прошло
сорок секунд; следовательно, звук донесся до меня в двадцать секунд. А так
как на секунду приходится тысяча двадцать футов, то это составит  двадцать
тысяч четыреста футов, иначе говоря, немногим больше полутора лье.
   - Полутора лье!..
   - Не так страшно, Аксель!..
   - Но как мне идти, вверх или вниз?..
   - Вниз, все вниз! Мы дошли до  большой  площадки,  к  которой  сходится
множество галерей. Та, в которую ты попал, несомненно приведет тебя к нам,
ибо все эти трещины, расселины в Земле,  по-видимому,  идут  радиусами  от
огромной пещеры, в которой мы находимся. Встань и иди вперед. Иди,  ползи,
если понадобится, скользи по крутым спускам. Наши руки подхватят  тебя!  В
путь, дитя мое, в путь!..
   Эти слова подбодрили меня.
   - До свиданья, дядя, - крикнул я. - Я ухожу! Теперь мы не сможем больше
переговариваться. Прощай же!..
   - До свиданья, Аксель, до свиданья!..


   То были последние слова, донесшиеся до меня.  Наш  необычный  разговор,
который мы вели сквозь толщу Земли, на расстоянии полутора лье, закончился
этими утешительными словами.
   Удивительное акустическое явление легко объяснимо законами физики.  Оно
зависит от расположения галереи и проводимости каменной породы. Существует
несколько примеров  такого  распространения  звуков,  передающихся  помимо
воздуха. Я вспомнил, что подобное явление наблюдалось в нескольких местах,
между прочим, во внутренней галерее собора св.Павла в Лондоне, и  особенно
в замечательных пещерах Сицилии, в каменоломнях близ Сиракуз,  из  которых
самая знаменитая известна под именем "Дионисово ухо".
   Эти воспоминания приходили мне на ум, и мне стало ясно, что  раз  голос
дядюшки доносился до меня, то между  нами  не  было  преграды.  Следуя  за
звуком, я должен был неизбежно дойти до своих спутников, если силы мне  не
изменят. Я встал.
   Я скорее полз, чем шел. Спуск был довольно крутой. Я стал соскальзывать
вниз.
   Вскоре  быстрота,  с  которой  я  спускался,  увеличилась  в  ужасающей
степени,  мне  угрожало  настоящее  падение.  У  меня  не   хватало   силы
остановиться.
   Вдруг земля исчезла из-под моих  ног.  Я  чувствовал,  что  лечу  вниз,
подскакивая на  неровностях  отвесной  галереи  -  настоящего  колодца!  Я
ударился головой об острую скалу и лишился чувств.



29

   Когда я снова пришел в себя, вокруг стояла полутьма, я лежал на  земле,
на мягких одеялах. Дядюшка сидел возле меня, стараясь уловить в моем  лице
признаки жизни. Услыхав мой вздох, он схватил меня  за  руку.  Поймав  мой
взгляд, он вскрикнул от радости.
   - Он жив! Он жив! - закричал дядюшка.
   - Да, - произнес я слабым голосом.
   - Дитя мое, - сказал дядюшка, прижимая меня к своей груди, - вот  ты  и
спасен!
   Тон, каким он произнес эти слова, глубоко тронул меня, а еще более меня
растрогали его заботы. Но какие же понадобились испытания, чтобы вызвать у
профессора такое излияние чувств!
   Подошел Ганс. Когда он увидел, что дядюшка  держит  мою  руку  в  своих
руках, смею утверждать, что в  его  глазах  мелькнуло  выражение  живейшей
радости.
   - God dag, - сказал он.
   - Здравствуй, Ганс, здравствуй, - прошептал  я.  -  А  теперь,  дорогой
дядюшка, объясните мне, где мы находимся.
   - Завтра, Аксель, завтра! Сегодня ты еще слишком слаб. Я  обложил  твою
голову компрессами, лежи спокойно! Усни, мой  мальчик,  а  завтра  ты  все
узнаешь.
   - Но скажите хотя бы, - продолжал я, -  который  час  и  какое  сегодня
число?
   - Одиннадцать часов вечера; сегодня  воскресенье,  девятое  августа,  а
теперь я запрещаю тебе говорить до завтрашнего дня.
   Действительно, я был очень слаб, и глаза мои  закрывались  сами  собой.
Мне нужно было хорошенько выспаться, и я заснул  с  той  мыслью,  что  моя
разлука со спутниками продолжалась четыре долгих дня.
   Проснувшись  на  следующее  утро,  я  стал  осматриваться.  Мое   ложе,
устроенное  из  наших  дорожных  одеял,  помещалось  в  гроте,  украшенном
великолепными сталактитами  и  усыпанном  мелким  песком.  В  гроте  царил
полумрак. Ни лампы, ни факелы не были зажжены,  а  все  же  извне,  сквозь
узкое отверстие, в грот проникал откуда-то слабый свет. До меня  доносился
плеск воды, точно волны во время прибоя  набегали  на  берег,  а  порою  я
слышал свист ветра.
   Я спрашивал себя, действительно ли я проснулся, не грежу ли я  во  сне,
не пострадал ли мой мозг при падении, не начинаются  ли  у  меня  слуховые
галлюцинации? Но нет! Зрение и слух не могли обманывать меня!
   "Да ведь это луч дневного света проникает через расщелину  в  скале!  -
думал я. - А плеск волн? А ветер? Неужели я  ошибаюсь?  Неужели  мы  снова
вышли на поверхность Земли? Неужели дядюшка отказался от своей затеи,  или
он довел дело благополучно до конца?"
   В моем мозгу теснилось множество вопросов, но тут подошел профессор.
   - Здравствуй, Аксель, - сказал он весело. - Я готов держать  пари,  что
ты хорошо себя чувствуешь!
   - О да, - сказал я, приподнимаясь.
   - Так и должно быть, потому что ты спал спокойно. Ганс и  я  поочередно
дежурили ночью подле тебя и видели, что дело заметно идет на поправку.
   - Верно, я чувствую себя вполне здоровым и в доказательство окажу честь
завтраку, которым вы накормите меня.
   - Тебе следует поесть, мой мальчик! Лихорадка у тебя уже  прошла.  Ганс
натер твои раны  какой-то  мазью,  составляющей  тайну  исландцев,  и  они
необыкновенно быстро затянулись. Что за молодчина наш охотник!
   Разговаривая со мною, дядюшка приготовил для  меня  кое-какую  пищу;  я
накинулся на нее с жадностью, несмотря на его увещания быть осторожнее.  Я
забрасывал дядюшку вопросами, на которые он охотно отвечал.
   И тут я узнал, что упал я как раз в конце  почти  отвесной  галереи;  а
поскольку меня нашли лежащим среди груды камней,  из  которых  даже  самый
маленький мог раздавить меня, то, значит, часть скалы оборвалась вместе со
мною, и я скатился прямо в объятия дядюшки, окровавленный и без чувств.
   - Право, - сказал он, - достойно удивления, что ты не убился. Но,  ради
бога, не будем впредь разлучаться, иначе мы потеряем друг друга.
   "Не  будем  больше  разлучаться!"  Так,  значит,  путешествие  еще   не
кончилось? Я вытаращил глаза от удивления.
   Дядюшка тотчас же спросил:
   - Что с тобой, Аксель?
   - Я желал бы предложить  вам  вопрос.  Вы  говорите,  что  я  здоров  и
невредим?
   - Без сомнения!
   - Мои руки и ноги в порядке?
   - Конечно!
   - А моя голова?
   - Голова, не считая нескольких ушибов, цела и невредима!
   - Я опасаюсь, что пострадал мой мозг.
   - Пострадал?
   - Да! Мы разве не на поверхности Земли?
   - Нет, конечно!
   - Значит, я сошел с ума! Ведь я вижу дневной свет, слышу  шум  ветра  и
плеск волн.
   - Ну и что же?
   - Вы можете объяснить мне это явление?
   - Нет, не объясню! Явление это необъяснимо. Но  ведь  геология  еще  не
сказала своего последнего слова. Ты в этом убедишься на опыте.
   - Так выйдем же отсюда! - воскликнул я, вскакивая.
   - Нет, Аксель, нет! Свежий воздух повредит тебе.
   - Свежий воздух?
   - Да, ветер довольно сильный. Ты можешь простудиться.
   - Но, уверяю вас, что я чувствую себя превосходно.
   - Немного терпения,  мой  мальчик!  Рецидив  болезни  задержит  нас,  а
времени   терять   нельзя,   потому   что   переправа   может    оказаться
продолжительной.
   - Переправа?
   - Да. Отдохни еще сегодня, а завтра мы поплывем.
   - Поплывем?
   Последнее слово совсем взбудоражило меня.
   Как? Поплывем? Неужели к нашим услугам река, озеро  или  море?  Неужели
какое-нибудь судно стоит на якоре у пристани?
   Мое любопытство было возбуждено до крайности. Дядюшка напрасно старался
удержать меня. Когда он увидел,  что  его  упорство  причинит  мне  больше
вреда, чем удовлетворение моего желания, он уступил. Я быстро  оделся.  Из
предосторожности я закутался в одеяло и вышел из грота.



30

   Яркий  свет  ослепил  меня.  Глаза,  привыкшие  к   темноте,   невольно
закрылись! Когда я снова смог их  открыть,  я  был  скорее  озадачен,  чем
поражен.
   - Море! - вскричал я.
   - Да, - ответил дядюшка, - море Лиденброка, и я надеюсь,  что  ни  один
мореплаватель не будет оспаривать у меня честь этого открытия и мое  право
назвать его моим именем.
   Водная гладь простиралась перед нашими взорами, сливаясь с  горизонтом.
Сильно изрезанный песчаный берег озера  или  моря,  о  который  плескались
волны,  был  усеян  мелкими  раковинами,  вместилищами  живых   организмов
первичной  формации.  Волны  разбивались  о  берег   с   гулким   рокотом,
свойственным замкнутым пространствам. Легкая пена на гребнях волн взлетала
от дуновения ветерка, и брызги  попадали  мне  в  лицо.  На  этом  плоском
берегу, в ста туазах от воды, теснились отроги первобытного горного  кряжа
- огромные скалы, которые, расширяясь, вздымались на  неизмеримую  высоту.
Прорезая берег острыми ребрами, эти скалы выступали далеко в море, о них с
ревом разбивались волны.  Вдали  грозно  вздымалась  подобная  же  громада
утесов,  резко  вырисовывавшаяся  на  туманном  фоне  горизонта.  То   был
настоящий океан, с причудливыми очертаниями берегов, но берегов  пустынных
и внушающих ужас своей дикостью. Я мог далеко окинуть взглядом эту морскую
ширь, потому что  какое-то  "особенное"  сияние  освещало  все  окрест  до
малейшей подробности. То не был солнечный свет, с его ослепительным снопом
лучей и великолепным  сиянием,  и  не  бледный  и  неверный  свет  ночного
светила, отраженный и призрачный. Нет! Сила этого светоча, его  рассеянное
холодное сияние, прозрачная белизна, его низкая температура, его  яркость,
превосходившая яркость лунного света, - все это с несомненностью  говорило
о его электрическом происхождении. В нем было нечто от  северного  сияния,
от явления космического порядка; свет этот проникал во все уголки  пещеры,
которая могла бы вместить в себе целый океан.
   Свод  пещеры,   если   хотите,   небо,   как   бы   затянутое   тучами,
образовавшимися из водяных паров, грозило через несколько дней  обрушиться
на  Землю  проливным  дождем.   Я   полагал,   что   при   столь   сильном
атмосферическом давлении  испарения  воды  не  могло  быть,  а  между  тем
благодаря еще неизвестной мне физической причине густые тучи собирались  в
воздухе. Но пока стояла прекрасная погода. Электрические  волны  создавали
удивительную игру света, преломляясь в облаках, высоко  стоявших  в  небе.
Резкие тени ложились порою на их нижний край, и часто  в  разрыве  облаков
вспыхивал луч удивительной яркости. Но все же то не был солнечный луч, ибо
от него веяло холодом.  Свет  его  создавал  грустное,  в  высшей  степени
меланхолическое впечатление. Вместо небесной тверди  с  ее  созвездиями  я
чувствовал над своей головой затянутый тучами гранитный небосвод, давивший
на меня всею своею тяжестью,  и  как  ни  огромно  было  это  внутриземное
пространство, все же тут было бы  тесно  даже  самому  незначительному  из
спутников нашей планеты.
   Мне вспомнилось тогда, что по теории одного английского капитана  Земля
подобна огромному  полому  шару,  внутри  которого  газ,  под  собственным
давлением, поддерживает вечный огонь, в то время как два  другие  светила,
Плутон и Прозерпина, вращаются по предначертанию своей орбиты. Был  ли  он
прав?
   Мы были в сущности пленниками в этой  необъятной  пещере.  Нельзя  было
определить ни ее ширины, потому что берег уходил в  бесконечность,  ни  ее
длины, потому что взор терялся в туманных очертаниях горизонта. Высота  же
пещеры превышала, вероятно, несколько лье. Где именно этот  свод  опирался
на  гранитные  устои,  глаз  не  мог  того  разглядеть;  но  иные   облака
проносились на высоте, вероятно, не менее  двух  тысяч  туазов;  это  была
абсолютная  высота,  превышающая  высоту,  до   которой   доходят   земные
испарения,  что,  несомненно,  следует  приписать  значительной  плотности
воздуха.
   Слово "пещера", очевидно, не подходит для обозначения этого необъятного
пространства. Но на человеческом языке недостает слов  тому,  кто  дерзнул
проникнуть в бездонные глубины земного шара.
   Я не мог постигнуть, каким  геологическим  явлением  следует  объяснить
существование подобного  внутриземного  пространства.  Неужели  оно  могло
возникнуть   благодаря   охлаждению   Земли?   Я   знал    из    рассказов
путешественников о существовании нескольких знаменитых пещер, но  ни  одна
из них не достигала таких размеров.
   Если Гуахарский грот в Колумбии, исследованный на протяжении двух тысяч
пятисот футов Гумбольдтом, не открыл ученому тайны своих  глубин,  все  же
можно предположить, что они велики. Мамонтова пещера в Кентукки,  конечно,
гигантских размеров, ибо свод ее поднимается на высоту пятисот  футов  над
озером неизмеримой глубины, причем путешественники исходили по  ней  свыше
десяти лье и не исследовали ее конца. Но что значат эти пещеры в сравнении
с той,  которой  я  любовался,  с  ее  туманным  небом,  с  ее  рассеянным
электрическим светом и  безбрежным  морем,  заключенным  в  ее  лоне?  Мое
воображение было бессильно перед этой необъятностью.
   Я созерцал в глубоком молчании все эти чудеса. У меня недоставало  слов
для выражения моих чувств.  Мне  казалось,  что  я  нахожусь  на  какой-то
далекой планете, на Уране или Нептуне, и  наблюдаю  явления,  непостижимые
для моей "земной" натуры. Новые явления требуют новых обозначений,  а  мое
воображение отказывалось мне служить. Я восхищался, размышлял,  смотрел  с
изумлением, не чуждым некоторого страха.
   Неожиданность этого зрелища оживила краски на моем  лице;  изумление  -
лучшее   лекарство,   и   я   выздоравливал   с   помощью   этого   нового
терапевтического средства; помимо того, живительная сила плотного  воздуха
бодрила меня, обильно снабжая мои легкие кислородом.
   Нетрудно понять, что после сорока семи дней заключения в тесной галерее
дышать влажным воздухом, насыщенным солеными испарениями, было бесконечным
наслаждением.
   Я нисколько не раскаивался,  что  вышел  из  мрачного  грота.  Дядюшка,
наглядевшийся уже на все эти чудеса, не удивлялся больше ничему.
   - Чувствуешь ли ты себя в силах немного прогуляться? -