Я отказываюсь  описать  бессильный  гнев  профессора  Лиденброка.  День
прошел, но никакая тень не легла на дно кратера; Тане не трогался с места,
хотя его должно было удивлять, чего же мы ждем, если только он вообще  был
способен удивляться! Дядюшка не удостаивал  меня  ни  единым  словом.  Его
взоры, неизменно обращенные к небу, терялись в серой, туманной дали.
   26 июня - и  никаких  изменений!  Целый  день  шел  мокрый  снег.  Ганс
соорудил шалаш  из  обломков  лавы.  Я  несколько  развлекался,  следя  за
тысячами импровизированных каскадов, образовавшихся на склонах кратера и с
диким ревом разбивавшихся о каждый встречный камень.
   Дядюшка уже больше не сдерживался. Даже более  терпеливый  человек  при
таких обстоятельствах  вышел  бы  из  себя:  ведь  это  значило  потерпеть
крушение у самой гавани!
   Но, по милости неба, за великими огорчениями следуют и великие радости,
и  профессор  Лиденброк  получил   удовлетворение,   способное   заслонить
испытанное им отчаяние.
   На следующий день небо было все еще затянуто тучами, но в  воскресенье,
28 июня, в предпоследний  день  месяца,  смена  луны  вызвала  и  перемену
погоды. Солнце заливало кратер потоками  света.  Каждый  пригорок,  каждая
скала, каждый камень, каждая кочка получала свою долю  солнечных  лучей  и
тут же отбрасывала свою тень  на  землю.  Тень  Скартариса  вырисовывалась
вдали своим острым ребром и неприметно следовала за лучезарным светилом.
   Дядюшка следовал по ее стопам.
   В  полдень,   когда   предметы   отбрасывают   самую   короткую   тень,
знаменательная тень Скартариса слегка коснулась края среднего отверстия  в
кратере.
   - Тут! - вскричал профессор. - Тут  пролегает  путь  к  центру  земного
шара! - прибавил он по-датски.
   Я посмотрел на Ганса.
   - Forut! - спокойно сказал проводник.
   - Вперед! - повторил дядя.
   Было один час тридцать минут пополудни.



17

   Теперь только начиналось настоящее путешествие. До  сих  пор  трудности
следовали одна за другой; теперь они должны были в буквальном смысле слова
вырастать у нас под ногами.
   Я не заглядывал еще в этот бездонный колодец, в который мне  предстояло
спуститься. Теперь настал этот момент. Я мог еще  или  принять  участие  в
рискованном предприятии, или отказаться  попытать  счастье.  Но  мне  было
стыдно отступать перед  нашим  проводником.  Ганс  так  охотно  соглашался
участвовать в этом романтическом приключении; он был так хладнокровен, так
мало думал об опасностях, что я устыдился оказаться менее храбрым, чем он.
Не будь его, у меня нашлось бы множество веских доводов, но в  присутствии
проводника я не стал возражать; тут  я  вспомнил  прелестную  фирландку  и
шагнул ближе к центральному отверстию в кратере.
   Как я уже сказал, оно имело сто футов в диаметре, или  триста  футов  в
окружности. Я нагнулся над одной из скал и взглянул вниз. Волосы встали  у
меня дыбом. Ощущение пустоты овладело всем моим существом. Я почувствовал,
что центр  тяжести  во  мне  переместился,  голова  закружилась,  точно  у
пьяницы. Нет ничего притягательнее бездны. Я готов был упасть. Чья-то рука
удержала  меня.  То  был  Ганс.  Положительно,  мне  следовало  взять  еще
несколько  "уроков  по  головокружению",  вроде  тех,   что   я   брал   в
копенгагенском храме Спасителя. Хотя я только мельком заглянул в  колодец,
все же успел разглядеть его строение. Внутренние,  почти  отвесные,  стены
колодца представляли собою ряд выступов,  которые  должны  были  облегчать
схождение в пропасть. Но если и была лестница,  то  перила  отсутствовали.
Веревка, прикрепленная у края отверстия, могла бы послужить  нам  надежной
опорой, но как же отвязать ее, когда мы совершим прыжок в бездну?
   Однако существовало простое средство, которое и  применил  дядюшка.  Он
взял веревку толщиной в дюйм и длиной  в  четыреста  футов,  перекинул  ее
через проем в выступе лавы у самого края отверстия и спустил оба ее  конца
вниз. Таким образом каждый из  нас,  держа  в  руках  оба  конца  веревки,
получал некоторую  опору  и  мог  легче  спускаться  в  бездонные  бездны;
спустившись на двести футов, было совсем нетрудно  стянуть  вниз  веревку,
выпустив из рук  один  ее  конец.  Этот  прием  можно  было  повторять  ad
infinitum [до бесконечности (лат.)].
   - Теперь займемся багажом, - сказал дядюшка,  когда  все  приготовления
были закончены, - разделим его на три тюка, и каждый из  нас  привяжет  на
спину по одному тюку; я говорю только о хрупких предметах.
   Очевидно, отважный профессор не относил нас к числу последних.
   - Ганс,  -  продолжал  он,  -  возьмет  инструменты  и  часть  съестных
припасов; ты, Аксель, вторую треть съестных припасов и оружие; я - остаток
провизии и приборы.
   - Но кто же, - сказал  я,  -  спустит  вниз  одежду,  лестницу  и  кучу
веревок?
   - Они спустятся сами.
   - Как так? - спросил я.
   - Сейчас увидишь.
   И дядюшка, недолго думая, горячо принялся за дело. По его приказу  Ганс
собрал в один тюк все мягкие вещи и, крепко  связав  его,  без  дальнейших
церемоний сбросил в пропасть.
   Я услыхал, как наш багаж с гулким свистом, рассекая воздух, летел вниз.
Дядюшка, нагнувшись над бездной, следил довольным взглядом за путешествием
своих вещей, пока не потерял их из виду.
   - Хорошо, - сказал он. - А теперь очередь за нами!
   Я спрашиваю любого здравомыслящего человека: возможно ли слушать  такие
слова без содрогания?
   Профессор взвалил себе на спину тюк с приборами, Гане - с утварью, я  -
с оружием. Мы спускались в следующем порядке: впереди  шел  Ганс,  за  ним
дядюшка и, наконец, я. Схождение совершалось в полном молчании, нарушаемом
лишь падением камней, которые, оторвавшись от скал, с грохотом скатывались
в пропасть.
   Я сползал, судорожно ухватясь одной рукой за двойную веревку, а  другой
опираясь на палку. Единственной моей мыслью было: как бы не потерять точку
опоры! Веревка казалась мне слишком тонкой для того, чтобы выдержать  трех
человек. Поэтому я пользовался ею по возможности меньше, показывая  чудеса
эквилибристики на выступах лавы, которые я отыскивал, нащупывая ногой.
   И  когда  такая  скользкая  ступень  попадалась  под  ноги  Гансу,   он
хладнокровно говорил:
   - Gif akt!
   - Осторожно! - повторял дядюшка.
   Через полчаса мы  добрались  до  скалы,  прочно  укрепившейся  в  стене
пропасти.
   Ганс потянул веревку за один конец;  другой  конец  взвился  в  воздух;
соскользнув со скалы, через которую веревка была перекинута, конец ее упал
у наших ног, увлекая за собой  камни  и  куски  лавы,  сыпавшиеся  подобно
дождю, или, лучше сказать, подобно убийственному граду.
   Нагнувшись над краем узкой площадки, я убедился, что дна  пропасти  еще
не видно.
   Мы снова пустили в ход веревку и через полчаса оказались еще на  двести
футов ближе к цели.
   Я не знаю, до  какой  степени  должно  доходить  сумасшествие  геолога,
который пытается во время такого спуска  изучать  природу  окружающих  его
геологических напластований?
   Что касается меня, я мало интересовался строением  земной  коры;  какое
мне было дело  до  того,  что  представляют  собою  все  эти  плиоценовые,
миоценовые,   эоценовые,    меловые,    юрские,    триасовые,    пермские,
каменноугольные,  девонские,  силурийские  или   первичные   геологические
напластования? Но профессор, по-видимому, вел наблюдения и делал  заметки,
так как во время одной остановки он сказал мне:
   - Чем дальше я  иду,  тем  больше  крепнет  моя  уверенность.  Строение
вулканических пород  вполне  подтверждает  теорию  Дэви.  Мы  находимся  в
первичных слоях, перед нами порода, в которой произошел химический процесс
разложения металлов, раскалившихся и воспламенившихся при  соприкосновении
с воздухом и  водой.  Я  безусловно  отвергаю  теорию  центрального  огня.
Впрочем, мы еще увидим это!
   Все то же заключение! Понятно, что я не имел никакой охоты спорить. Мое
молчание было принято за согласие, и нисхождение возобновилось.
   После трех часов пути я все же не мог разглядеть дна пропасти. Взглянув
вверх, я  заметил,  что  отверстие  кратера  заметно  уменьшилось.  Стены,
наклоненные внутрь кратера, постепенно смыкались. Темнота увеличивалась.
   А мы спускались все глубже и глубже. Мне казалось, что звук при падении
осыпавшихся камней становился более глухим, как если бы  они  ударялись  о
землю.
   Я внимательно считал, сколько раз мы пользовались веревкой,  и  поэтому
мог определить глубину, на которой мы находились, и время, истраченное  на
спуск.
   Мы уже четырнадцать раз повторили маневр с веревкой  с  промежутками  в
полчаса. На спуск ушло семь часов и три с половиною  часа  на  отдых,  что
составляло в общем десять с половиной часов. Мы начали спускаться  в  час,
значит теперь было одиннадцать часов.
   Глубина, на которой мы находились, равнялась  двум  тысячам  восьмистам
футов, считая четырнадцать раз по двести футов.
   В это мгновение раздался голос Ганса.
   - Halt! - сказал он.
   Я сразу остановился, едва не наступив на голову дядюшки.
   - Мы у цели, - сказал дядюшка.
   - У какой цели? - спросил я, скользя к нему.
   - На дне колодца.
   - Значит, нет другого прохода?
   - Есть! Я вижу направо нечто  вроде  туннеля.  Мы  расследуем  все  это
завтра. Сначала поужинаем, а потом спать.
   Еще не совсем стемнело. Мы открыли мешок с  провизией  и  поели;  затем
улеглись, по возможности удобнее, на ложе из камней и обломков лавы.
   Когда, лежа на спине, я открыл глаза, на конце этой  трубы  гигантского
телескопа в три тысячи футов длиной я заметил блестящую точку.
   То была звезда, утратившая способность мерцать, - по моим соображениям.
Бета в созвездии Малой Медведицы.
   Вскоре я заснул глубоким сном.



18

   В восемь часов утра яркий свет разбудил нас. Тысячи граней  на  лавовых
стенах вбирали в себя его сияние и отражали в виде целого дождя искр.
   Этой игры света было достаточно, чтобы различить окружающие предметы.
   - Ну, Аксель, что ты на это  скажешь?  -  воскликнул  дядюшка,  потирая
руки. - Провел ли ты когда-нибудь такую спокойную ночь  в  нашем  доме  на
Королевской улице? Тут нет ни шума тележек, ни крика продавцов,  ни  брани
лодочников!
   - О, конечно, нам весьма спокойно на  дне  этого  колодца,  но  в  этом
спокойствии есть нечто ужасающее.
   - Ну-ну! - воскликнул дядюшка. - Если ты уже  теперь  боишься,  что  же
будет дальше? Мы еще ни на один дюйм не проникли в недра Земли!
   - Что вы хотите сказать?
   - Я хочу сказать, что мы добрались только  до  основания  острова!  Дно
этого колодца - в жерле кратера Снайфедльс и находится, примерно на уровне
моря.
   - Вы убеждены в этом?
   - Вполне! Взгляни на барометр.
   Действительно, ртуть, поднимавшаяся по мере  того  как  мы  спускались,
остановилась на двадцать девятом дюйме.
   - Ты видишь,  -  продолжал  профессор,  -  мы  находимся  еще  в  сфере
атмосферного давления, и я жду с нетерпением, когда можно  будет  барометр
заменить манометром.
   Барометр, конечно, должен стать ненужным с той  минуты,  когда  тяжесть
воздуха превысит давление, существующее на уровне океана.
   - Но, - сказал я, - не следует ли опасаться того, что все  возрастающее
давление станет трудно переносимым?
   - Нет! Мы спускаемся медленно, и наши легкие привыкнут дышать  в  более
сгущенной атмосфере. Воздухоплавателям не хватает воздуха  при  подъеме  в
верхние слои атмосферы, а у нас, возможно, окажется  избыток  воздуха.  Но
последнее все же лучше! Не будем же терять ни минуты. Где  вещевой  мешок,
который мы раньше сбросили вниз?
   Я вспомнил, что мы его тщетно искали накануне вечером. Дядюшка  спросил
об этом Ганса, а тот, оглядев все вокруг зорким глазом охотника, ответил:
   - Der hippe!
   - Там, наверху!
   Действительно,  вещевой  мешок,  зацепившись  за  выступ  скалы,  повис
приблизительно футов на сто над  нашими  головами.  Цепкий  исландец,  как
кошка, вскарабкался на скалу и через несколько минут спустил наш мешок.
   - А теперь, - сказал дядюшка,  -  позавтракаем,  но  позавтракаем,  как
люди, которым предстоит далекий путь.
   Сухари  и  сушеное  мясо  мы  запили  несколькими   глотками   воды   с
можжевеловой водкой.
   После завтрака дядюшка вынул из кармана записную книжку  и,  поочередно
беря в руки разные приборы, записывал:

   Понедельник, 1 июля.
   Хронометр: 8 ч. 17 м. утра.
   Барометр: 29 дюймов 7 линий.
   Термометр: 6o.
   Направление: В.-Ю.-В.

   Последнее показание компаса относилось к темной галерее.
   -  Теперь,  Аксель,  -   воскликнул   профессор   восторженно,   -   мы
действительно углубимся в недра земного шара! Теперь собственно начинается
наше путешествие.
   Сказав это, дядюшка взял одной рукой висевший у  него  на  шее  аппарат
Румкорфа, а другой соединил электрический провод со спиралью в  фонаре,  и
яркий свет рассеял мрак галереи.
   Второй аппарат, который  нес  Ганс,  был  также  приведен  в  действие.
Остроумное применение электричества позволяло нам, пользуясь искусственным
светом, подвигаться вперед даже среди воспламеняющихся газов.
   - В дорогу! - сказал дядюшка.
   Мы  снова  взвалили  на  спину  свои  мешки.   Ганс   взялся   вдобавок
подталкивать перед собой тюк с одеждой и веревками; и мы все трое вступили
в темный туннель.
   В ту минуту, когда мы вступали в его зияющую пасть, я взглянул вверх  и
в последний раз через эту гигантскую подзорную трубу увидел небо Исландии,
"которое мне не суждено снова увидеть"!
   Во время извержения 1229 года лава  проложила  себе  путь  сквозь  этот
туннель; она отлагалась на его стенках, образуя на них плотный и блестящий
шлаковый  покров;  электрический  свет   отражался   от   его   зеркальной
поверхности, усиливаясь в  сто  крат.  Трудность  пути  состояла,  главным
образом, в том, чтоб  не  скользить  слишком  быстро  по  плоскости,  угол
наклона которой равен сорока пяти градусам. К счастью, некоторые залежи  и
неровности могли служить ступенями, а  багаж  нам  приходилось  тащить  за
собой на длинной веревке.
   Но то, что служило для нас ступенями, на соседних стенах превращалось в
сталактиты.  Лава,  в  некоторых  местах  пористая,  вздувалась  пузырями,
кристаллы черного кварца, усеянные стекловидными  капельками,  свешивались
со свода, подобно люстрам, казалось, загоравшимся при  нашем  приближении.
Можно было подумать,  что  подземные  духи  освещали  свой  дворец,  чтобы
принять посланцев Земли.
   - Какое великолепие! - невольно воскликнул я. - Что за  зрелище!  Какие
изумительные оттенки принимает лава! От красно-бурого до  ярко-желтого!  А
эти кристаллы, похожие на светящиеся шары!
   - А-а, ты теперь восхищаешься, Аксель! - ответил  дядюшка.  -  А-а,  ты
находишь это зрелище великолепным, мой мальчик! Надеюсь, ты и  не  то  еще
увидишь. Пойдем же! Пойдем!
   Правильнее было бы сказать: "Скатимся  же!",  ибо  нам  предстояло  без
всякого труда скатиться по наклонной плоскости. То был  facilis  descensus
Averni [легкий спуск в Аверн (то есть в преисподнюю) (лат.)] Виргилия!
   Компас, на который я  частенько  посматривал,  указывал  с  неколебимой
точностью на юго-восток. Поток лавы не уклонялся ни вправо, ни  влево.  Он
неуклонно следовал по прямой линии.
   Между тем температура почти не  поднималась,  что  подтверждало  теорию
Дэви; я несколько раз с удивлением посматривал на  термометр.  Мы  были  в
дороге уже два часа, а он показывал только 10o, иначе говоря,  температура
повысилась всего лишь на 4o! Это  заставляло  меня  предполагать,  что  мы
"спускаемся" больше в  горизонтальном  направлении,  чем  в  вертикальном!
Впрочем, не было ничего, легче узнать,  на  какой  глубине  мы  находимся.
Профессор  измерял  исправно  угол  наклона  пути,  но  хранил  про   себя
результаты своих наблюдений.
   В девять часов вечера  он  дал  сигнал  остановиться.  Ганс  тотчас  же
присел. Лампы укрепили на выступе стены. Мы находились в какой-то  пещере,
где не  было  недостатка  в  воздухе.  Напротив!  Мы  чувствовали  как  бы
дуновение  ветра.  Чему  приписать  это  явление?  Откуда  это   колебание
атмосферы? Я отложил разрешение этого вопроса. Голод  и  усталость  лишили
меня способности размышлять. Семь часов безостановочного пути истощили мои
силы. Оклик "halt!" обрадовал меня.  Ганс  разложил  провизию  на  обломке
лавы, и мы поели с аппетитом. Меня все же беспокоила одна вещь: наш  запас
воды истощился наполовину. Дядюшка рассчитывал пополнить его из  подземных
источников, но еще ни разу мы их не встретили. Я не мог  не  обратить  его
внимания на это обстоятельство.
   - Тебя удивляет отсутствие источников? - спросил дядюшка.
   - Конечно! И больше того, беспокоит! У нас хватит воды только  на  пять
дней.
   - Успокойся, Аксель, я ручаюсь, что мы найдем воду, и  даже  в  большем
количестве, чем необходимо.
   - Когда же?
   - Когда мы выйдем из  этих  напластований  лавы.  Ты  воображаешь,  что
источники могли пробиться сквозь эти толщи?
   - Но, быть может, туннель уйдет на большую глубину. Мне кажется, что мы
не очень-то много прошли в вертикальном направлении.
   - На чем основало твое предположение?
   -  Но  ведь  если  бы  мы  немного  продвинулись  вглубь  земной  коры,
температура была бы выше.
   - Это по твоей теории? - ответил дядюшка. - А что показывает термометр?
   - Едва пятнадцать градусов! Следовательно, с того времени, что мы  идем
по; туннелю, температура поднялась на; девять градусов.
   - Сделай отсюда вывод.
   - А вывод таков! По  точнейшим  наблюдениям,  повышение  температуры  в
недрах Земли равняется градусу на каждые сто футов. Но  эта  цифра  может,
конечно,  изменяться  под  влиянием  некоторых  местных  условий.  Так,  в
Якутске, в Сибири, замечено, что повышение в один градус приходится уже на
тридцать шесть футов. Все зависит, очевидно, от теплопроводности  скал.  Я
прибавлю, что даже вблизи потухшего вулкана было замечено,  что  повышение
температуры в один градус приходится лишь  на  сто  двадцать  пять  футов.
Примем последнюю гипотезу, как самую благоприятную, и вычислим.
   - Ну, вычисляй, мои мальчик!
   - Это нетрудно, - сказал я,  набрасывая  цифры  в  записной  книжке.  -
Девять раз сто двадцать пять дает тысячу сто двадцать пять футов.
   - Вполне точно вычислено.
   - Ну, и что же?
   - Ну, а по моим наблюдениям мы находимся теперь на глубине десяти тысяч
футов ниже уровня моря.
   - Не может быть!
   - Именно так! Или цифры утратили всякий смысл.
   Вычисление профессора оказалось правильным; мы спустились уже на  шесть
тысяч футов глубже, чем когда-либо удавалось это  человеку,  "например,  в
Кицбюэльских копях в Тироле и Вюттембергских в Богемии.
   Температура, которая в этом месте должна была доходить до  восьмидесяти
одного градуса, едва поднялась до пятнадцати. Это  наводило  на  различные
размышления.



19

   На следующий день, во вторник, 30 июня, в шесть  часов  утра  мы  вновь
пустились в путь.
   Мы все еще шли по лавовой галерее, которая вела  вниз  легким  уклоном,
как те деревянные настилы, которые и поныне заменяют лестницы в  некоторых
старинных домах. Так продолжалось до двенадцати  часов  семнадцати  минут,
когда мы нагнали Ганса, поджидавшего нас.
   - А-а! - воскликнул дядя. - Мы в самом конце трубы!
   Я огляделся вокруг. Мы находились у перекрестка, от которого  вели  два
пути, оба тетиных и узких. Какой же из них нам следовало  избрать?  Вот  в
чем была трудность!
   Однако дядюшка, не желавший обнаружить своего колебания ни передо мной,
ни перед проводником, решительно указал на восточный туннель, в который мы
тотчас же и вошли.
   Впрочем, раздумье при  выборе  пути  могло  продолжаться  очень  долго,
потому что не было ни малейшего  указания,  могущего  склонить  дядюшку  в
пользу того или другого хода; приходилось буквально идти наудачу.
   Наклон  в  этой  новой  галерее  едва  чувствовался,  и  разрез  ее  то
расширял