льня; ноги отказывались мне служить; скоро
я стал ползти на коленях, потом на животе; я закрыл глаза,  мне  сделалось
дурно.
   Наконец, при помощи дяди, который схватил меня за шиворот,  я  добрался
до самой вышки.
   - Теперь взгляни вниз, - сказал  дядя,  -  и  вглядись  хорошенько.  Ты
должен _приучиться смотреть в бездонные глубины_!
   Я открыл глаза. Дома сквозь туманную пелену казались  мне  сдавленными,
как бы расплющенными.  Над  моей  головой  неслись  облака,  но  благодаря
оптическому  обману  казалось,  что  облака  не  движутся,  меж  тем   как
колокольня, ее купол и мы сами словно уносимся вдаль с бешеной  быстротой.
По  одну  сторону,  вдалеке,  виднелись  зеленеющие  поля,  по  другую   -
сверкающее в лучах солнца море.  У  мыса  Эльсинор  простирался  Зунд,  на
горизонте белели паруса, а на востоке едва вырисовывались в тумане  берега
Швеции. Все это кружилось у меня в глазах.
   Несмотря на это, пришлось встать, выпрямиться и  смотреть.  Мой  первый
урок по головокружению длился целый час. Когда я, наконец, спустился  вниз
и коснулся ногами твердой мостовой, я был совершенно разбит.
   - Завтра мы повторим урок, - сказал мой профессор.
   И   действительно,   пять   дней   продолжалось   это   упражнение    в
головокружениях, и волей-неволей  я  делал  заметные  успехи  в  искусстве
"смотреть сверху вниз".



9

   Настал  день  отъезда.  Накануне  услужливый  г-н  Томсон  передал  нам
красноречивые  рекомендательные  письма  к  наместнику  Исландии,   барону
Трампе, к помощнику епископа, г-ну Пиктурсону, и к бургомистру Рейкьявика,
г-ну Финзену. Дядя в свою очередь поблагодарил его горячим рукопожатием.
   Второго числа, в шесть часов утра, наш драгоценный  багаж  был  уже  на
борту "Валькирии". Капитан провел нас в довольно тесную каюту, нечто вроде
рубки.
   - Благоприятствует ли нам попутный ветер? - спросил дядя.
   - Ветер отличный, - ответил капитан Бьярне, - юго-восточный. Мы  выйдем
из Зунда в открытое море на всех парусах.
   Спустя короткое время наша трехмачтовая шхуна отвалила от берега  и  на
всех парусах вошла в пролив. Через час столица Дании уже рисовалась вдали,
как бы утопающей в волнах, и "Валькирия" шла вдоль  берегов  Эльсанора.  Я
был в столь приподнятом настроении, что ожидал  увидеть  тень  Гамлета  на
террасе древнего замка.
   "Благородный безумец! - сказал я себе. - Ты, несомненно, нас одобряешь!
Быть может, ты будешь  сопутствовать  нам  в  нашем  путешествии  в  недра
земного шара в поисках ответа на вопрос, поставленный тобою: "Быть или  не
быть!"
   Но пустынны древние стены... Замок, впрочем, гораздо моложе доблестного
датского принца. В наше время это великолепное здание служит  жилищем  для
смотрителя при входе в Зунд, где ежегодно проходят пятнадцать тысяч  судов
всех национальностей.
   Скоро замок Кронборг исчез в тумане, как и  Хельсингборгская  башня  на
шведском берегу, и  шхуна  немного  накренилась  под  дуновением  ветра  с
Каттегата.
   "Валькирия" хорошо ходила под парусами, но на  парусное  судно  никогда
нельзя очень полагаться. Наше судно  везло  в  Рейкьявик  уголь,  предметы
домашней утвари, глиняную посуду, шерстяную  одежду  и  груз  зерна;  весь
экипаж составляли пять человек, все без исключения датчане.
   - Сколько времени продлится переезд? - спросил дядюшка капитана.
   - Около десяти дней, - ответил последний, - если только нам не помешает
противный ветер с северо-запада у Фарерских островов.
   - Но, надеюсь, вы не намного в этом случае запоздаете?
   - Нет, господин Лиденброк, будьте спокойны, мы прибудем во-время.
   К вечеру шхуна обогнула мыс Скаген у северной оконечности Дании,  затем
ночью прошла по проливу Скагеррак,  миновала  близ  мыса  Линнеснес  южную
оконечность Норвегии и вышла в Северное море.
   Два дня спустя мы увидели берега Шотландии у Питерхеда,  и  "Валькирия"
пошла между Оркнейскими и Шетландскими островами к Фарерским островам.
   Вскоре наша шхуна скользила уже по  волнам  Атлантического  океана;  ей
пришлось лавировать против  северного  ветра,  и  с  трудом  достигла  она
Фарерских островов. 8-го числа капитан узнал Мюггенес, самый  западный  из
этих островов,  и  с  этого  времени  мы  пошли  прямо  на  мыс  Портланд,
находящийся на южном берегу Исландии.
   Во время плавания  не  произошло  ничего  замечательного.  Я  переносил
довольно легко морскую болезнь; дядя же, к своему крайнему сожалению и еще
к большему стыду, все время был нездоров.
   Он поэтому не мог расспросить капитана Бьярне ни о вулкане  Снайфедльс,
ни о способах сообщения и перевозки грузов. Ему пришлось,  таким  образом,
отложить эти расспросы до своего приезда на место, а пока он проводил  все
свое время, лежа в каюте, перегородки которой трещали  под  ударами  волн.
Право, он отчасти заслуживал свою участь.
   Одиннадцатого вдали показался  мыс  Портланд.  Ясная  погода  дала  нам
возможность различить  Мирдальс-Екуль.  Мыс  представляет  собою  голый  и
гладкий утес, одиноко возвышающийся на берегу.  "Валькирия"  держалась  на
некотором  расстоянии  от  берегов.  Мы  плыли,  огибая  мыс,  в  западном
направлении среди стада акул и китов. Вскоре показалась скала с пробитой в
ней брешью, через которую с бешеным ревом  врывались  на  сушу  вспененные
морские  волны.  Вест-маннаэйярские  островки  вздымались  на  поверхности
океана,  точно  скалы,  рассыпанные  рукой  сеятеля.  Дальше  шхуна  пошла
открытым морем, чтобы обогнуть на  надлежащем  расстоянии  мыс  Рейкьянес,
образующий западную оконечность Исландии.
   Шторм на море помешал дядюшке взойти на палубу полюбоваться  причудливо
изрезанными берегами и подставить лицо под резкий юго-западный ветер.
   Через сорок восемь часов, когда  буря,  заставившая  убрать  паруса  на
шхуне, утихла, на востоке показался буй близ оконечности Скагафлес; в этом
месте океан усеян подводными скалами, весьма опасными  для  мореходов.  На
судно прибыл исландский лоцман, и через три часа "Валькирия" бросила якорь
у Рейкьявика в заливе Факсафлоуи.
   Профессор вышел,  наконец,  из  своей  каюты,  несколько  побледневший,
несколько  разбитый,   но   все   же   неизменно   восторженный   и   явно
удовлетворенный. Население  города,  заинтересованное  прибытием  судна  с
грузом, устремилось на набережную.
   Дядюшка спешил покинуть свою плавучую тюрьму, вернее сказать, больницу.
Но прежде чем сойти с палубы, он повел меня  на  нос  судна  и  указал  на
северной стороне  бухты  высокую  гору  с  расщепленной  надвое  вершиной,
покрытой вечными снегами.
   - Снайфедльс! - воскликнул он. - Снайфедльс!
   Потом, сделав мне знак молчания, он сошел в лодку; я последовал за ним,
и вскоре мы вступили на землю Исландии.
   Тотчас же навстречу нам вышел осанистый мужчина в генеральском мундире.
Однако это был всего  лишь  чиновник,  губернатор  острова,  барон  Трампе
собственной персоной. Профессор передал ему письма из  Копенгагена,  после
чего между ними завязался беглый разговор на датском языке, в  котором  я,
по весьма понятным причинам, не  принимал  никакого  участия.  Результатом
этого разговора было то,  что  барон  Трампе  предоставил  себя  в  полное
распоряжение профессора Лиденброка.
   Радушный прием  был  оказан  дяде  и  бургомистром  Финзеном,  который,
подобно губернатору, хотя и был облачен в военный мундир, отличался  столь
же миролюбивым характером.
   Помощник епископа Пиктурсон находился в это время в поездке по  приходу
северного округа, и нам пришлось отказаться на время от знакомства с  ним.
Но преподаватель естественных наук в рейкьявикской школе  г-н  Фридриксон,
чрезвычайно любезный человек, оказал нам  весьма  драгоценное  содействие.
Этот скромный ученый говорил только по-исландски и по-латыни; он предложил
мне на  языке  Горация  свои  услуги,  и  мы  легко  с  ним  столковались.
Действительно,  он  оказался  единственным  человеком,  с  которым  я  мог
беседовать во время моего пребывания в Исландии.
   Из трех комнат, составлявших квартиру этого превосходного  человека,  в
наше  распоряжение  были  предоставлены  две  комнаты,  в  которых  мы   и
расположились со всем нашим багажом, количество  коего  несколько  удивило
жителей Рейкьявика.
   - Ну-с, Аксель, - сказал дядюшка, - дела идут хорошо, главная трудность
уже преодолена.
   - Как главная трудность? - воскликнул я.
   - Разумеется, нам остается только спуститься!
   - Если таково ваше отношение к делу, вы правы;  но  мне  кажется,  что,
сумев спуститься, нам надо суметь и подняться?
   - О, это меня нисколько не беспокоит! Ну, ладно! Нечего терять время. Я
отправлюсь сейчас в библиотеку.  Может  быть,  там  найдется  какой-нибудь
манускрипт Сакнуссема, которым я с большим удовольствием воспользовался бы
для справок.
   - А я тем временем осмотрю город. Разве вы не присоединитесь ко мне?
   - Город очень мало интересует меня. Достопримечательности  Исландии  не
на поверхности Земли, а в ее недрах.
   Я вышел из дому и пошел наугад.
   Заблудиться на двух улицах Рейкьявика было бы трудно.  Поэтому  мне  не
пришлось  спрашивать  пути,  что  при  разговоре  жестами  ведет  вечно  к
недоразумениям.
   Город раскинулся вдоль низкой и довольно  болотистой  лощины.  С  одной
стороны он огражден  хаотическими  наслоениями  застывшей  лавы,  отлогими
уступами постепенно нисходящими к морю. С другой - простирается  обширный,
ограниченный на севере большим глетчером Снайфедльс, залив  Факсафлоуи,  в
котором в ту пору "Валькирия" была единственным судном, стоявшим на якоре.
Обычно на рейде стоят во множестве английские и французские рыбачьи  суда,
но в то время они находились на восточном берегу острова.
   Одна из двух улиц Рейкьявика - более длинная - идет параллельно берегу;
тут  живут  мелкие  торговцы  и  купцы  в  скромных  деревянных   домиках,
возведенных из выкрашенных, горизонтально положенных, балок; другая  улица
расположена западнее  и  упирается  в  небольшое  озеро;  тут  стоят  дома
епископа и лиц, непричастных к торговле.
   Я быстрыми шагами прошел по этим унылым, мрачным улицам;  лишь  изредка
мой взгляд привлекал газон с чахлой травой,  похожий  на  старый  потертый
ковер  или  на  некое  подобие  огорода,  где  произрастает  тощий  латук,
картофель и капуста в таком жалком количестве, что этих овощей хватило  бы
разве для стола лилипутов; несколько хилых левкоев тянулись к солнцу.
   Приблизительно в самом центре второй, не торговой улицы,  я  набрел  на
обширное кладбище, обнесенное земляным валом. Пройдя  несколько  шагов,  я
увидел губернаторский дом, походивший на лачугу в сравнении с  Гамбургской
ратушей, но казавшийся дворцом после домиков исландских горожан.
   Между озером и городом возвышалась церковь в  духе  лютеранских  кирок,
построенная из камня, выброшенного во время извержений из жерла  вулканов;
при сильном западном ветре церковная крыша  из  красной  черепицы  грозила
рассыпаться на части к великому огорчению прихожан.
   На ближнем холме я увидел Национальную школу, где, как я узнал позже от
нашего хозяина, обучали еврейскому, английскому, французскому  и  датскому
языкам; из всех этих четырех языков я ни на одном, к стыду своему, не знал
ни слова. Я был бы самым последним из  сорока  учеников  этого  небольшого
колледжа и недостоин переночевать вместе с ними  в  их  каморках  с  двумя
отделениями, где более слабым грозила опасность задохнуться  в  первую  же
ночь.
   В течение трех часов я осмотрел не только город, но и его  окрестности.
В общем крайне печальное зрелище. Ни деревца, ни  растительности.  Повсюду
голые ребра вулканических скал. Хижины  исландцев  сооружены  из  земли  и
торфа, с наклоненными во внутрь стенами.  Они  похожи  на  крыши,  лежащие
прямо на земле. Причем крыши эти представляют  собой  сравнительно  тучные
луга. Благодаря теплу, идущему из очагов, трава на кровле растет  довольно
хорошо и ее добросовестно скашивают  во  время  сенокоса,  иначе  домашние
животные паслись бы прямо на этих доморощенных пастбищах.
   Во время прогулки мне почти никто не встретился  на  пути.  Возвращаясь
домой по торговой улице,  я  увидел,  что  большая  часть  жителей  занята
вялением,  солением  и  погрузкой  трески,  составляющей  главный  предмет
вывоза. Мужчины были крепкого сложения, но  несколько  неуклюжи;  исландцы
принадлежат к  скандинавской  ветви  германской  расы,  они  белокурые,  с
задумчивыми глазами; они чувствуют себя здесь  как  бы  вне  человеческого
общества, добровольными изгнанниками в этой стране  льдов,  созданной  для
эскимосов, обреченных самой природой жить на границе  полярного  круга.  Я
тщетно старался подметить улыбку на их лице; они улыбались  порою  в  силу
непроизвольного сокращения лицевых мускулов, но они никогда  по-настоящему
не смеялись.
   Одежда их состояла из куртки, сшитой из грубой черной шерсти, известной
в скандинавских странах под  названием  "vadmel",  из  широкополой  шляпы,
штанов с красной оборкой и куска кожи, сложенного наподобие обуви.
   Женщины с грустными и довольно приятными,  но  невыразительными  лицами
носили корсаж и юбку из темной "vadmel"; девушки заплетали волосы в косу и
одевали на голову коричневый вязаный чепчик;  замужние  повязывали  голову
цветным платком, сверх которого надевался род кокошника из белого полотна.
   Возвратившись после интересной  прогулки  в  дом  г-на  Фридриксона,  я
застал моего дядюшку в обществе нашего хозяина.



10

   Обед был готов; профессор Лиденброк поглощал его с  большим  аппетитом,
ибо  желудок  его,  после  вынужденного  поста  на  судне,  превратился  в
бездонную пропасть. Обед был скорее датский, чем исландский, и сам по себе
не представлял ничего замечательного, но наш хозяин, более  исландец,  чем
датчанин, напомнил мне о древнем гостеприимстве: гость был первым лицом  в
доме.
   Разговор велся на местном языке, к которому  дядя  примешивал  немецкие
слова, а г-н Фридриксон - латинские, чтобы  и  я  мог  их  понять.  Беседа
касалась научных вопросов, как и подобает ученым; но  профессор  Лиденброк
был крайне сдержан и почти  ежеминутно  приказывал  мне  взглядом  хранить
безусловное молчание о наших планах.
   Прежде всего г-н Фридриксон осведомился у дяди о результате его поисков
в библиотеке.
   - Ваша библиотека, - заметил последний, - состоит лишь из  разрозненных
сочинений, полки почти пусты.
   - Да! - возразил г-н Фридриксон. - Но у нас восемь тысяч томов, и в том
числе много ценных и редких трудов на древнескандинавском языке,  а  также
все новинки, которыми ежегодно снабжает нас Копенгаген.
   - Где же эти восемь тысяч томов? На мой взгляд...
   - О! господин Лиденброк, они расходятся по всей стране. На нашем старом
ледяном острове любят читать! Нет ни одного  фермера,  ни  одного  рыбака,
который не умел бы читать и не читал бы. Мы думаем, что книги, вместо того
чтобы плесневеть за  железной  решеткой,  вдали  от  любознательных  глаз,
должны приносить пользу, быть постоянно на  виду  у  читателя.  Поэтому-то
книги у нас переходят из рук в руки, читаются и перечитываются, и зачастую
книга год или два не возвращается на свое место.
   - Однако, - ответил дядя с некоторой досадой, - а как же иностранцы...
   - Что вы хотите! У иностранцев на родине есть свои библиотеки,  а  ведь
для нас главное, чтобы наши крестьяне развивались. Повторяю, склонность  к
учению лежит в крови исландца. Поэтому  в  тысяча  восемьсот  шестнадцатом
году  мы  основали  Литературное  общество,  которое  теперь   процветает.
Иностранные ученые почитают за  честь  принадлежать  к  нему;  оно  издает
книги,   предназначенные    для    воспитания    и    образования    наших
соотечественников,  и  приносит  существенную  пользу  стране.  Если   вы,
господин Лиденброк, пожелаете быть одним из наших  членов-корреспондентов,
вы этим доставите нам большое удовольствие.
   Дядюшка, состоявший уже  членом  сотни  научных  обществ,  благосклонно
изъявил согласие, чем вполне удовлетворил г-на Фридриксона.
   - А теперь, - продолжал  последний,  -  будьте  так  любезны,  назовите
книги, которые вы надеялись найти в нашей библиотеке,  и  я  смогу,  может
быть, доставить вам сведения о них.
   Я взглянул на дядю. Он медлил ответом. Это непосредственно касалось его
планов. Однако, после некоторого размышления, он решился говорить.
   - Господин Фридриксон, - сказал он, - я желал бы знать, нет  ли  у  вас
среди древних книг также и сочинений Арне Сакнуссема?
   - Арне Сакнуссема? - ответил рейкьявикский преподаватель. - Вы говорите
об ученом шестнадцатого столетия, о  великом  естествоиспытателе,  великом
алхимике и путешественнике?
   - Именно о нем!
   - О гордости исландской науки и литературы?
   - Совершенно справедливо.
   - О всемирно известном человеке?
   - Совершенно согласен с вами.
   - Отвага которого равнялась его гению?
   - Я вижу, что вы его хорошо знаете.
   Дядюшка слушал с восторгом лестные отзывы о своем герое. Он не  спускал
глаз с г-на Фридриксона.
   - Отлично! - сказал дядя. - А его сочинения?
   - Сочинений у нас нет.
   - Как? В Исландии их нет?
   - Их нет ни в Исландии, ни где-либо в другом месте.
   - Почему?
   - Потому, что Арне Сакнуссем был гоним, как  еретик,  и  его  сочинения
были сожжены в тысяча пятьсот семьдесят третьем году в  Копенгагене  рукой
палача.
   - Превосходно! - воскликнул дядя к большому  негодованию  преподавателя
естественных наук.
   - Что?.. - переспросил последний.
   - Да! Все объясняется, приходит в связь, становится ясным, и я  понимаю
теперь, почему  Сакнуссему,  после  того  как  его  сочинения  подверглись
преследованию и он был принужден скрывать свои гениальные  открытия,  свою
тайну, в зашифрованном виде...
   - Какую тайну? - живо спросил Фридриксон.
   - Тайну... которая... - отвечал дядя заикаясь.
   - У вас, может быть, есть какой-нибудь особенный документ?
   - Нет... Это только мое предположение.
   - Хорошо, - ответил г-н Фридриксон, который был столь любезен,  что  не
стал настаивать, заметив смущение дяди. - Надеюсь, - продолжал он,  -  что
вы не покинете наш остров, не изучив его минералогических богатств?
   - Несомненно, - ответил дядя, - но я несколько запоздал; другие ученые,
конечно, уже побывали здесь.
   - Да, господин Лиденброк; работы Олафсена и  Повельсена,  произведенные
по королевскому поручению, исследования Тройля, научная экспедиция Гаймара
и Роберта на борту французского  корвета  "Поиски"  [корвет  "Поиски"  был
отправлен  в  1835  году  адмиралом  Дюперрэ  для  розыска  экспедиции  де
Блоссевиля на судне "Лилианка", пропавшем без вести] и недавние наблюдения
ученых, находившихся на фрегате "Королева Гортензия", много  содействовали
изучению Исландии. Но, поверьте мне, на вашу долю осталось немало.
   - Вы думаете? - спросил добродушно дядя, стараясь  скрыть  блеск  своих
глаз.
   - О да! Сколько еще остается исследовать гор, ледников, вулканов, почти
совсем неизученных! Посмотрите, чтобы не ходить далеко за примером, на эту
гору, возвышающуюся на горизонте. Это Снайфедльс.
   - Так-с! - сказал дядя. - Снайфедльс.
   - Да, один из  самых  замечательных  вулканов,  кратер  которого  редко
посещается.
   - Он потух?
   - О да! Пятьсот лет тому назад.
   - Ну, так вот, - ответил дядя, судорожно закидывая ногу на ногу,  чтобы
не подпрыгнуть, - я думаю начать свои геологические исследования  с  этого
Сеффель... Фессель... как вы сказали?
   - Снайфедльс, - ответил милейший г-н Фридриксон.
   Эта часть разговора происходила на латинском языке; я понял все и  едва
мог сохранять серьезное выражение лица,  глядя  на  дядюшку,  старавшегося
скрыть свою радость, бившую через край; строя из себя невинного  младенца,
он становился похож на старого черта.
   - Да, - продолжал он, - ваши слова определяют мой выбор! Мы  попытаемся
взобраться на этот Снайфедльс и, быть может, даже исследовать его кратер!
   - Я очень сожалею,