о в сорок пять градусов.
   Отсюда дорога стала ровной и совершенно однообразной. Иного трудно было
бы и ожидать. В такой местности и не могло быть никакого разнообразия.
   Наконец, в среду 15-го, мы находились на глубине семи лье под Землей  и
на расстоянии свыше пятидесяти лье от Снайфедльс. Хотя мы и были несколько
утомлены, наше здоровье не оставляло желать  ничего  лучшего,  и  дорожная
аптека еще не раскрывалась.
   Дядюшка записывал ежечасно показания компаса, хронометра,  манометра  и
термометра, которые впоследствии он думал опубликовать в научных  записках
о своем путешествии. Поэтому он мог дать себе  точный  отчет  в  настоящем
положении.  Когда  он  сообщил  мне,  что  мы  отошли   в   горизонтальном
направлении на пятьдесят лье, я не мог удержаться от восклицания.
   - Что с тобой? - спросил он.
   - Ничего, я только сообразил...
   - Что, друг мой?
   - А то, что если ваши вычисления правильны, то мы уже вышли за  пределы
Исландии.
   - Ты думаешь?
   - Мы можем легко в этом убедиться.
   Я отмерил циркулем по карте нужное расстояние.
   - Я не ошибся, - сказал  я,  -  мы  миновали  мыс  Портланд  и,  сделав
пятьдесят лье в юго-восточном направлении, находимся теперь под водой.
   - Под водой, - повторил дядюшка, потирая руки.
   - Стало быть, - воскликнул я, - над нашими головами океан!
   - Да, это весьма естественно;  Аксель!  Разве  каменноугольные  копи  в
Ньюкасле не лежат под водными потоками?
   Профессор, конечно, находил наше положение весьма  простым,  но  мысль,
что я разгуливаю под дном океана, все же немного меня беспокоила. Впрочем,
простирались ли над нашей головой равнины и горы Исландии, или же бушевали
волны Атлантического океана, какое это имело значение? Только бы гранитные
устои были прочны! Однако  я  скоро  свыкся  с  этой  мыслью,  потому  что
галерея, то прямая, то извилистая, с неожиданными поворотами  и  обрывами,
вела нас все время к юго-востоку и на большую глубину.
   Через четыре дня, в субботу 18 июля, мы  пришли  к  вечеру  в  какой-то
просторный грот; дядюшка вручил Гансу его еженедельные три рейхсталера,  и
было решено, что завтра день отдыха.



25

   Я проснулся в воскресенье утром с  обычной  мыслью,  что  надо  немедля
отправляться в путь. И хотя мы находились в глубочайших  безднах,  все  же
сознавать это было приятно. Впрочем, мы уже стали настоящими троглодитами.
Я не вспоминал больше о солнечном и лунном сиянии, о звездах, о  деревьях,
домах, городах, о  всех  тех  земных  благах,  которые  были  для  жителей
подлунного мира необходимостью.  В  качестве  ископаемых  мы  пренебрегали
этими дарами.
   Грот представлял собою просторную залу. По  его  гранитной  поверхности
мирно  протекал  наш  верный  ручей.  На  таком  расстоянии   от   истоков
температура воды в нем сравнялась с температурой  окружавшей  ее  среды  и
стала вполне пригодна для питья.
   После завтрака профессор в течение нескольких часов приводил в  порядок
свои ежедневные записи.
   - Итак, - сказал он, - я начну с вычислений,  чтобы  точно  определить,
где мы находимся;  по  возвращении  я  собираюсь  начертить  карту  нашего
путешествия, представив схематическим рисунком строение Земли в профильном
разрезе,  что  даст  представление  о  том,  какой  путь  проделала   наша
экспедиция.
   - Это весьма любопытно, дядюшка, но будут  ли  ваши  записи  достаточно
точны?
   - О да! Я тщательно измерил величину углов. Я уверен,  что  не  ошибся.
Определим сначала, где мы  находимся.  Возьми  компас  и  посмотри,  какое
направление он указывает.
   Я посмотрел на прибор и, проверив свое наблюдение, ответил:
   - Восток-юго-восток.
   - Отлично! - сказал профессор, записывая указание  и  быстро  произведя
какие-то вычисления,  из  которых  я  узнал,  что  мы,  оказалось,  прошли
восемьдесят пять лье.
   - Значит, мы путешествуем под Атлантическим океаном?
   - Совершенно верно.
   - И в настоящую минуту, быть может, над нашей  головой  бушует  буря  и
корабли борются с морской стихией?
   - Весьма возможно.
   - И киты ударяют своими хвостами о стены нашей темницы?
   - Успокойся, Аксель, им не удастся поколебать ее стен.  Но  вернемся  к
нашим вычислениям. Мы находимся на юго-востоке, в восьмидесяти пяти лье от
Снайфедльс и, согласно моим записям, на глубине шестнадцати лье от  земной
поверхности.
   - Шестнадцати лье! - воскликнул я.
   - Конечно.
   - Да ведь это, согласно науке, предел нижнего слоя земной коры.
   - Не отрицаю.
   - И, по закону возрастания температуры,  тут  должна  бы  быть  жара  в
тысячу пятьсот градусов.
   - Должна бы, мой мальчик!
   - И вся эта гранитная твердыня должна была бы расплавиться!
   - Ты видишь, что ничего этого  нет  и  что  факты,  как  бывает  часто,
опровергают теорию.
   Я принужден согласиться, но это поражает меня.
   - Что показывает термометр?
   - Двадцать семь и шесть десятых градуса.
   - Значит,  для  подтверждения  теории  ученых  не  хватает  еще  тысячи
четырехсот семидесяти четырех и четырех  десятых  градуса.  Следовательно,
пропорциональное повышение температуры  -  ошибка!  Следовательно,  Хемфри
Дэви не заблуждался! Следовательно, я был прав, веря ему!  Что  ты  можешь
возразить на это?
   - Увы, ничего!
   Правду сказать, я мог бы многое возразить. Я решительно отвергал теорию
Дэви и твердо держался теории центрального огня, хотя  и  не  замечал  его
проявлений. Я допускал скорее, что это жерло потухшего вулкана, перекрытое
огнеупорной лавой, которая не позволяла жару проникать через свои стены.
   Но,  не  пускаясь  в  долгие  размышления,  я  ограничился   признанием
существующего положения вещей.
   - Дорогой дядюшка, - продолжал я. - Допустим, что все  ваши  вычисления
точны, но позвольте мне вывести из них неизбежное заключение.
   - Валяй, мой мальчик, сколько душе твоей угодно.
   - В той точке, где мы находимся, под широтами Исландии,  земной  радиус
равен приблизительно одной тысяче пятистам восьмидесяти трем лье,  не  так
ли?
   - Да, тысяче пятистам восьмидесяти трем...
   - Скажем, круглым счетом, тысяче шестистам. Из них мы прошли двенадцать
лье.
   - Правильно.
   - И это при диагонали в восемьдесят пять лье?
   - Именно так.
   - Пройденных в двадцать дней?
   - В двадцать дней!
   - Но шестнадцать лье составляют сотую часть  земного  радиуса.  Если  и
далее мы будем так подвигаться, то нам понадобится еще две тысячи дней или
около пяти с половиной лет, чтобы попасть к центру Земли.
   Профессор не отвечал.
   - И это, не принимая в расчет того, что  если  спуску  по  вертикальной
линии в шестнадцать лье соответствует переход по  горизонтальной  линии  в
восемьдесят, то это составит восемь тысяч лье в юго-восточном направлении,
и, следовательно, нужно очень много времени, чтобы добраться с  какой-либо
точки земной поверхности до центра.
   - К черту твои вычисления! - вскричал разгневанный дядюшка. -  К  черту
твои гипотезы! На чем они основаны? Кто тебе сказал, что  эта  галерея  не
ведет прямо к нашей цели? А затем  в  мою  пользу  говорит  пример  нашего
предшественника. То, что делаю я, уже сделал другой,  и  то,  что  удалось
ему, удастся также и мне.
   - Надеюсь, но ведь мне все же разрешается...
   - Тебе разрешается молчать, Аксель, если  ты  намерен  продолжать  свои
благоглупости!
   Я видел, что в дядюшке снова  заговорил  раздражительный  профессор,  и
принял это к сведению.
   - А теперь, - продолжал он, - взгляни-ка на манометр. Что-он указывает?
   - Весьма значительное давление.
   - Хорошо! Ты видишь, что если спускаться постепенно,  то  привыкаешь  к
более плотной атмосфере и ничуть от этого не страдаешь.
   - Ничуть, если не считать боли в ушах.
   - Это пустяки, и ты можешь легко избавиться от этого, участив дыхание и
тем ускорив обмен воздуха в легких.
   - Хорошо, - ответил я, решив больше не противоречить  дядюшке.  -  Есть
даже известное удовольствие  в  том,  что  погружаешься  в  более  плотную
атмосферу. Заметили ли вы, с какой силой в ней распространяется звук?
   - Несомненно! Тут и глухой стал бы отлично слышать.
   - Но эта плотность, конечно, будет возрастать?
   - Да, согласно закону, еще недостаточно точно установленному. Известно,
что сила тяготения уменьшается по мере углубления в Землю. Ты знаешь,  что
ее действие всего ощутительнее на поверхности Земли и что в центре земного
шара предметы не имеют веса.
   - Я знаю это; но скажите, не  приобретает  ли  воздух  в  конце  концов
плотность воды?
   - Несомненно, под давлением в семьсот десять атмосфер.
   - А ниже этого предела?
   - Плотность будет неизменно возрастать.
   - Как же мы будем тогда спускаться?
   - Мы наложим в карманы камни.
   - Право, дядюшка, у вас на все есть ответ!
   Я не смел больше  забегать  вперед;  я  рисковал  натолкнуться  еще  на
какую-нибудь преграду, которая вывела бы из себя профессора.
   Однако было  ясно,  что  под  давлением,  которое  могло  подняться  до
нескольких  тысяч  атмосфер,  воздух  перешел  бы,  наконец,   в   твердое
состояние, а тогда, допуская даже, что наши  тела  и  выдержали  бы  такое
давление, все же пришлось бы остановиться.
   Но я не привел этого довода.  Дядюшка  снова  стал  бы  козырять  своим
вечным Сакнуссемом,  -  пример  отнюдь  не  убедительный,  так  как,  даже
признавая факт путешествия ученого исландца, можно было бы привести  очень
простое возражение.
   В шестнадцатом веке ни барометр, ни манометр не были еще изобретены,  -
как же мог Сакнуссем установить, что он дошел до центра земного шара.
   Но я оставил это возражение при себе и выжидал событий.
   Остальная часть дня прошла в вычислениях и разговорах. Я соглашался  во
всем с профессором  Лиденброком  и  завидовал  полному  безучастию  Ганса,
который, не разбирая причин и следствий, слепо шел  туда,  куда  его  вели
обстоятельства.



26

   Сознаюсь откровенно, до сих пор все шло  хорошо,  и  я  не  имел  права
жаловаться. Если "в среднем" трудности не станут увеличиваться,  то  ничто
не помещает нам достичь нашей цели. А тогда -  какая  слава!  Я  дошел  до
того,  что  рассуждал  вроде  Лиденброка.  Удивительно!  Неужели  в   этом
сказывалось влияние необычайной среды, в которой я жил? Может быть.
   В продолжение нескольких дней более крутая дорога, иногда даже ужасающе
отвесная, завела нас глубоко в недра Земли. В иные  дни  мы  проходили  от
одного  до  двух  лье.  Спуск  был  опасен,  но  ловкость  и  удивительное
хладнокровие Ганса приходили нам на  помощь.  Этот  исландец,  никогда  не
терявший присутствия духа,  оберегал  нас  с  неизменной  преданностью,  и
благодаря ему мы преодолели много трудностей, а это нам одним было  бы  не
под силу.
   Кстати, его молчаливость возрастала изо дня в день. Мне даже  казалось,
что он стал дичиться нас. Внешняя обстановка  безусловно  воздействует  на
мозг. Человек, который замыкается между четырех стен, утрачивает  в  конце
концов способность владеть  мыслью  и  словом.  От  долгого  пребывания  в
одиночном  заключении  человек  тупеет  или  становится  сумасшедшим,   не
упражняя своих мыслительных способностей!
   Прошло две недели после нашего последнего разговора, и за это время  не
произошло никаких событий, сколько-нибудь примечательных. Я припоминаю,  и
не без основания, лишь один значительный случай.  Он  слишком  дорого  мне
обошелся, чтобы я мог забыть хотя бы малейшую его подробность.
   Седьмого августа мы постепенно достигли глубины в тридцать  лье,  иначе
говоря, над нашей головой нависла земная кора в  тридцать  лье  толщи,  со
скалами, океаном, материками и городами. Мы были в это время, должно быть,
на расстоянии двухсот лье от Исландии.
   Теперь наклон туннеля едва чувствовался. Я  шел  впереди,  дядюшка  нес
один из аппаратов Румкорфа, я другой. Я изучал гранитные  стены  и  вдруг,
оглянувшись, заметил, что остался один.
   "Пустяки, - подумал я, - или я слишком быстро шел, или же Ганс  и  дядя
остановились. Нужно их отыскать. К счастью, подъем не крутой".
   И я вернулся обратно. Я шел четверть часа. Я оглядывался.  Ни  души!  Я
стал кричать. Никакого ответа! Голос мой терялся, сливаясь с  многоголосым
эхом. Беспокойство стало овладевать  мною.  Я  дрожал  с  ног  до  головы.
"Спокойствие прежде всего! - сказал я громко. - Я  непременно  найду  моих
спутников. Дорога только одна! Я шел впереди, вернусь обратно".
   Целых полчаса я шел в обратном направлении. Я прислушивался, не позовут
ли меня. При такой плотной атмосфере я мог  уже  издали  услышать  голоса.
Мертвая тишина царила в бесконечной галерее.
   Я остановился. Мне не верилось, что я нахожусь  в  полном  одиночестве.
Мне  хотелось  думать,  что  я  заблудился,  а  не  потерялся.  А  если  я
заблудился, то мы снова найдем друг друга!
   Я беспрестанно повторял себе: "Раз дорога только одна, раз они идут  по
ней, я должен их нагнать. Нужно только идти назад! Впрочем, не видя меня и
забыв, что я шел впереди, они, может быть, вздумали тоже вернуться  назад?
Ну что ж! даже в таком случае, стоит лишь  поспешить,  я  нагоню  их.  Это
ясно!"
   Я повторил последние слова, далеко не убежденный в их правоте. Впрочем,
мне понадобилось немало времени,  чтобы  довести  до  сознания  эти  столь
простые вещи и поверить в них.
   Сомнение овладевало мною. Действительно ли я шел впереди? Конечно! Ганс
следовал за мною, а за ним  дядюшка.  Он  даже  остановился  на  несколько
минут, чтобы лучше укрепить на спине  свою  ношу.  Я  припомнил  все  это.
Вероятно, именно в это время я ушел далеко вперед.
   "Впрочем, - подумал  я,  -  у  меня  ведь  есть  надежное  средство  не
заблудиться - мой верный ручей укажет мне путь в этом коварном  лабиринте.
Мне нужно  идти  вверх  по  его  течению,  и  я  обязательно  найду  своих
спутников".
   Я ободрился и снова двинулся в путь, не теряя ни минуты времени.
   Как я  хвалил  теперь  предусмотрительность  дядюшки,  не  позволившего
охотнику  заделать  отверстие,  пробитое  в  гранитной  стене!  Ведь  этот
благодетельный источник, подкреплявший нас в  дороге,  теперь  будет  моим
поводырем по лабиринтам земной толщи.
   Прежде чем идти дальше, я захотел немного освежиться. Я нагнулся, чтобы
окунуть лицо в ручей Ганса. Представьте себе мой ужас!
   Я коснулся сухого и шершавого гранита! Ручей уже  не  протекал  у  моих
ног!



27

   Отчаяние мое было неописуемо. На человеческом  языке  нет  слов,  чтобы
передать мои чувства. Я был погребен заживо; мне  грозила  смерть  от  мук
голода и жажды.
   Невольно я прикасался горячими руками к земле. Какой  сухой  показалась
мне эта скала!
   Но как мог я потерять русло ручья? Ручей исчез! Теперь я понял  причину
той  необыкновенной  тишины,  поразившей  меня,  когда  в  последний   раз
прислушивался, не донесется ли зов моих спутников. Значит, когда я  сделал
первый неосторожный шаг по этому пути, я  не  заметил,  что  ручей  исчез!
Очевидно, дорога передо мной разветвилась, и я избрал одно направление,  в
то время как ручей Ганса безмятежно следовал по своему  пути  и  вместе  с
моими спутниками устремлялся в неведомые глубины.
   Как же вернуться? Никаких следов не было. На граните нога не  оставляла
отпечатка. Я ломал себе голову, стараясь найти решение  этой  неразрешимой
задачи. Мое положение выражалось одним словом: конец!
   Да, погиб в пропасти, казавшейся неизмеримой! Страшная  тяжесть  земной
коры, в тридцать лье  толщи,  обрушивалась  на  меня.  Я  чувствовал  себя
раздавленным ею. Невольно мои мысли обратились к земным  воспоминаниям.  В
моем взволнованном сознании быстро пронеслись Гамбург, дом на  Королевской
улице, моя бедная Гретхен, весь тот мир, от которого я оторвался! Я грезил
наяву: все события нашего путешествия - морской путь, Исландия, встреча  с
г-ном Фридриксоном, Снайфедльс - я все пережил сызнова.  Я  говорил  себе,
что если бы я в моем положении мог сохранить хотя  бы  тень  надежды,  это
было бы признаком сумасшествия, и что лучше было  бы  совершенно  потерять
всякую надежду!
   В самом деле, какая человеческая сила могла вывести меня на поверхность
Земли или раздвинуть эти гранитные своды, нависшие над моей  головой?  Кто
мог направить меня на обратный путь и свести с моими спутниками?
   "Ах, дядюшка, дядюшка!" - с отчаяньем, вскричал я.
   Это было единственным упреком, который вырвался у меня, ибо я  понимал,
что должен был испытывать этот несчастный человек, в свой черед  отыскивая
меня.
   Поняв, наконец, что нечего надеяться на человеческую  помощь,  лишенный
возможности предпринять что-либо для своего спасения, я подумал  о  помощи
неба. В моей памяти воскресли воспоминания  детских  лет,  воспоминания  о
моей матери, которую я потерял в самые ранние годы  своей  жизни.  Я  стал
молиться, хотя и не мог претендовать на то, чтобы бог, к  которому  я  так
поздно обратился, услышал мою горячую мольбу.
   Воззвав к небу, я несколько успокоился и сосредоточил все свои душевные
силы на том, чтобы еще раз обдумать мое трагическое положение.
   Съестных припасов у меня оставалось еще на три дня, и фляжка  еще  была
полна. А там конец. Но куда идти, вверх или вниз? Вверх, все вверх!
   Так  я  доберусь  до  того  места,  где  отклонился  от  источника,  до
злополучного разветвления.
   Теперь, раз ручей будет моим  путеводителем,  я  могу,  поднимаясь  все
время вверх, достичь вершины Снайфедльс.
   Как же раньше я не подумал об  этом?  Ведь  тут,  очевидно,  и  крылась
надежда на спасение. Итак, прежде всего нужно было найти ручей Ганса.
   Я встал и, опираясь на  палку,  пошел  вверх  по  галерее.  Подъем  был
довольно крутой. Я шел, полный надежды,  без  колебаний,  как  человек,  у
которого нет выбора.
   Я шел уже полчаса и не встретил никаких препятствий. Я старался  узнать
дорогу  по  расположению  туннеля,  по   выступам   некоторых   скал,   по
особенностям поворотов. Но мне не бросилось в глаза ни одного характерного
признака, и я вскоре понял, что эта  галерея  не  может  довести  меня  до
разветвления. Она не имела выхода. Я наскочил  на  непроницаемую  стену  и
упал на гранитный покров галереи.
   Я не в состоянии изобразить того ужаса, того отчаяния, которые охватили
меня. Я был уничтожен. Моя последняя надежда разбилась  об  эту  гранитную
стену.
   Заблудившись в лабиринте, извилистые ходы которого пересекались во всех
направлениях,  я  видел,  что  все  попытки  вырваться  отсюда   останутся
безуспешными. Предстояло умереть самой  жалкой  смертью!  И,  удивительная
вещь, я сразу же представил себе,  какие  возникнут  научные  споры,  если
когда-нибудь найдут мой  окаменелый  труп  на  глубине  тридцати  лье  под
поверхностью Земли!
   Я хотел услышать свой голос, но лишь хриплые  звуки  срывались  с  моих
пересохших губ. Я задыхался.
   В довершение меня  постигла  новая  беда!  Моя  лампа  испортилась  при
падении. Я не  был  в  состоянии  исправить  ее.  Свет  тускнел  и  грозил
погаснуть!
   Я  видел,  как  электрический  ток  становился  все  слабее  в  спирали
аппарата. Вереницы зыбких теней замелькали на темных стенах. Я не  решался
закрыть глаза, боясь  потерять  малейший  атом  угасающего  света!  Каждое
мгновение мне казалось, что лампа гаснет и "вечная  ночь"  уже  охватывает
меня.
   Вот и последняя вспышка света. Я следил, как свет  меркнет,  ловил  его
угасание,  сосредоточивал  на  нем  всю  силу  зрения,  как  на  последнем
доступном мне ощущении, и вдруг погрузился в  непроглядный  мрак.  Я  дико
крикнул! Там, на Земле, даже во тьме ночи, свет никогда не  теряет  вполне
своих прав! Он рассеян, он слаб, но сетчатая оболочка глаза все же ощущает
его! А здесь - ничего! Глубокий мрак  обращал  меня  в  слепого  в  полном
смысле этого слова!
   Тут я вовсе  потерял  голову.  Я  поднялся,  вытянув  руки,  мучительно
пытаясь нащупать путь. Я  пустился  бежать  наугад  по  этому  запутанному
лабиринту, как пещерный житель, призы