ема для писателя-фантаста, но ему, Гиллу, благодарим  покорно,  никак
не подходит.
   Прежде всего необходимо покончить со всеми делами, оставшимися  вне
стен  "Галатеи".   Гилл   долго   ползал   по   блестящему,   идеально
отполированному  корпусу  корабля,  с  трудом  передвигаясь  от  одной
ступеньки с поручнями до другой. Одолевала слабость, кружилась голова.
С высоты огромного цилиндра деревья сморщивались, казались кустами. Он
был счастлив, когда, закончив  наконец  закрепление  кабелей  снаружи,
влез сквозь люк в коридор  нижнего  отсека.  Отдышавшись,  всю  первую
половину дня он занимался протяжкой кабелей с верхних этажей  сюда,  в
нижний. Общая  кибернетическая  модель  задуманной  операции  была  не
сложнее, чем комплексное управление простыми блоками: по  сравнению  с
теми задачами, которые приходилось решать автопилоту во  время  полета
корабля в космосе, - детская забава. Он  установил  параметры  блоков,
затем, включив напряжение, опять выбрался из "Галатеи" на  близлежащую
полянку, чтобы еще раз проконтролировать  действие  системы  в  целом,
теперь уже снаружи. Оставшись доволен результатами проверки,  он  едва
добрался до своего кресла и,  рухнув  в  его  объятия,  позволил  себе
двадцатиминутную паузу для отдыха.  И,  конечно,  не  выдержал  ее  до
конца. Часы показывала полдень, Гилл боялся, что  скоро  наступит  еще
большая слабость, вскочил и отправился за  рулонами  пленки,  отснятой
Эдди.
   Собрав без разбора все, что нашел в лаборатории  и  библиотеке,  он
начал их перетаскивать в  командный  салон.  Главное  -  ввести  их  в
память, а потом, если останется время,  можно  и  выбросить  ненужное.
Возвратясь сюда с пленками в третий  или  четвертый  раз,  он  испытал
вдруг странное ощущение. Как будто  что-то  изменилось,  что-то  стало
здесь не так, как прежде... Но что?  Напрасно  он  пытался  установить
причину,  неуверенность   порождала   смутную   тревогу,   тревога   -
нетерпенье. К черту!  Если  тебе  начинает  мерещиться,  перекрестись,
вспомнил он старинную присказку. Лучше уж вернуться  в  библиотеку  за
новыми рулонами.
   Взяв со стола первую коробку, Гилл понял, что произошло.  Норман...
Ведь в салоне его встретила мертвая тишина. Повернувшись на  каблуках,
он бросился было к двери, но на полпути замер и вернулся к  столу.  Он
не имеет права возвращаться с пустыми руками. Теперь каждой каплей его
энергии распоряжался план,  план  выполнения  задачи;  каждая  впустую
затраченная минута сокращает вероятность его существования. Он подумал
о том, что на его месте Норман действовал бы так же. Но  зачем  искать
оправдания? Он и сам мертвец, как Норман. С одной лишь разницей: нечто
от него останется, не перестанет действовать и  мыслить  до  тех  пор,
пока это необходимо для выполнения сверхзадачи.
   Коробку с лентами он присовокупил  к  остальным,  уже  сложенным  и
дожидавшимся перезаписи,  лишь  после  этого  обернулся  и  подошел  к
Норману. Голова командира корабля  запрокинулась.  Нужно  отнести  его
вниз. Воспаленная кожа  еще  не  успела  остыть,  дышала  жаром,  тело
обмякло. Когда Гилл взвалил его себе на плечи и понес, оно,  казалось,
прибавило в весе. Тяжело дыша,  он  едва  дотащил  Нормана  до  жилого
отсека в длинном коридоре, шатаясь от стенки к стенке.
   Ближайшей к  люку  была  спальня  Сида,  но  теперь  это  не  имело
значения. Он ногой толкнул дверь и вместе с Норманом рухнул  на  узкую
койку. Усталость была так велика, что еще секунда, и он, гляди,  уснет
тут же, рядом с мертвецом. Почувствовав на шее что-то влажное,  провел
рукой; оказалось -  кровь  Нормана.  С  усилием  встал,  вынул  чистое
полотенце из шкафа, вытерся,  затем,  сунув  руку  в  карман,  нащупал
таблетку фортфера, разгрыз  ее  зубами,  чтобы  скорее  подействовала.
Отыскав в изголовье жесткую волосяную подушечку Сида, положил  ее  под
голову Нормана, затем аккуратно, без единой складки  натянул  на  тело
толстое пушистое одеяло. Подумав немного, отвернул верхний  край  так,
чтобы застывшая красная маска, которая еще  восемнадцать  часов  назад
была лицом, осталась непокрытой. Ты, кажется, рехнулся, Гилл.
   Допинг начинал действовать. Он притворил дверь  кабины  и  поспешил
вернуться в командный отсек.

   Около  девяти  вечера  он  почувствовал,  что  у  него  жар.  Пульс
участился до ста ударов в минуту,  между  сознанием  и  внешним  миром
повисла туманная пелена головной боли.  До  полуночи  он  еще  кое-как
боролся с собой, но потом сдался и выключил  прием.  Недурно  было  бы
взять на выборку несколько контрольных проб, но руки дрожали,  и  Гилл
опасался испортить при поиске уже сделанные записи.  Большой  Мозг  не
может учитывать, болен  ты  или  здоров,  такого  рода  коррекция  ему
неизвестна.   Гилл   откинулся   на   сиденье.   Подленькая    струйка
головокружения точила и точила, забиралась в мозг все глубже. Внезапно
перед ним словно разверзлась темная пропасть, он рухнул в нее, увлекая
за собой весь комплекс компьютеров, командирский отсек, "Галатею", всю
планету. Долгое время только страх сопровождал его при падении  в  эту
черную бездну, вплоть до утра. Проснувшись,  Гилл  понял:  левую  ногу
парализовало.  Это  внесло  какое-то   новое   ощущение   в   медленно
возвращавшееся сознание.
   "Почему началось с этого?" - думал он с огорчением. Ведь существуют
десятки других вариантов. Горло жгло, подступила тошнота. Ну,  на  эти
прелести он рассчитывал. Но  если  паралич  будет  распространяться...
Заложив в приемник оставшиеся  коробки  и  забив  его  до  отказа,  он
опустился на четвереньки и пополз к выходу, держа  курс  на  складской
отсек. Придется все-таки использовать роботов. Довольно  даже  одного,
только бы до них добраться. Норман сделал глупость, настояв на отсылке
лифта, да и сам он поступил не умнее, подчинившись приказу. Достаточно
было опустить до уровня восьмого или десятого отсека, лишь  бы  не  по
соседству с  взбунтовавшимися  реакторами.  Теперь  лифт,  разумеется,
получил такой заряд облучения, что его действительно опасно приближать
к командному салону, полному  магнитофильмов  и  электронной  начинки.
Первые три уровня Гилл преодолел довольно успешно, но дальше  пришлось
просто катиться по ступенькам, по возможности помогая себе руками.
   В обратный путь он отправился, уже крепко ухватившись за  массивное
плечо робота Шарика, с удовлетворением наблюдая, как ловко и осторожно
тот карабкается по железным  ступенькам  лестницы.  Шарик  принадлежал
Максиму, он-то и дал ему это ласковое имя. Слов нет, Шарик был если не
самым хитроумным,  то,  во  всяком  случае,  самым  надежным  из  всей
"железной гвардии" "Галатеи". И все-таки  придется  выключить  и  его,
после того как он выполнит свою задачу.
   До вечера следующего дня все  шло  как  по  маслу.  Шарик  прилежно
подтаскивал  коробки  с  записями,  Гилл  отбирал  наиболее  достойные
введения в память, робот выполнял все остальные операции.  Около  трех
часов пополудни Гилла начал душить кашель, пришлось  прервать  работу.
Шарик несколько раз терпеливо просил Гилла повторить указание, но  тот
лишь махал руками, а лицо его  синело  от  удушья.  Блестящие  круглые
глаза-фотоэлементы робота внимательно смотрели на человека.
   - Стой! - наконец Гилл смог выдавить из себя команду, с хрипом,  но
так, что Шарик все же ее понял. Став рядом, робот окаменел, а  человек
потерял сознание.
   Первой мыслью Гилла, когда он пришел в себя, было сознание: времени
осталось мало. Свинцовая  тяжесть  паралича  слева  поднялась  уже  до
поясницы, легкие покалывало словно тысячью игл, из углов  рта  стекало
по шее что-то жидкое.  Удары  молоточков  в  висках,  похоже,  вот-вот
пробьют насквозь череп.
   Закрыв глаза, он попробовал сосредоточиться. Модель  всех  программ
удалось-таки ввести в Большой Мозг. Главное сделано. В  конце  концов,
Мозг вполне способен дополнить их сам недостающей информацией из того,
что у него имелось прежде. Оптимизировать идею легче, чем  родить  ее,
это посильно для любой думающей машины.
   Да, продолжать программу он уже  не  может,  но  наступление  этого
момента Гилл учел с самого начала. Сейчас он позовет Шарика и прикажет
унести себя отсюда... Пожалуй, это  единственное  легкомыслие:  он  не
может, не хочет остаться здесь в виде бездыханного тела.  А  Шарик  не
может вынести его на волю потому, что у Гилла не хватит сил  цепляться
за его шею, пока робот будет спускаться по лестницам с  самого  верха.
Но, во всяком случае, лишь  бы  подальше  от  Большого  Мозга.  Однако
сможет ли он произнести команду? Еще утром Шарик не всегда мог уловить
его слова.
   Осторожно, чтобы не вызвать новый приступ  кашля,  Гилл  попробовал
кончиком распухшего языка вытолкнуть кровь, накопившуюся во  рту.  Это
ему удалось, по подбородку потекли струйки, добрались до груди.
   - Шарик...
   Робот стоял  неподалеку,  на  том  месте,  где  остался  с  вечера.
Рискнув, Гилл набрал в легкие побольше воздуха. Только бы не проклятый
кашель.
   - Подойди...
   Шарик обогнул угол командирского пульта и, приблизившись к  креслу,
остановился. Гилл почувствовал, что сейчас закашляется.
   - Нагнись!
   Руки дважды соскальзывали с железной шеи, прежде чем Гиллу  удалось
за нее ухватиться. Для этого пришлось задержать  дыхание,  померкло  в
глазах.
   - Подними!
   Ноги беспомощно висели, как плети, ну да все равно.
   - Назад!
   Робот попятился, вытащив его из кресла. Каблуки громко стукнули  по
пластиковому полу. Шарик снова обошел пульт и поволок его дальше. Боль
во всем теле была нестерпимой, но главный враг - кашель будто забыл  о
своей жертве. Так, пожалуй, вытерпишь до кресла перед  радиотелескопом
возле стены.
   - Налево...
   Шарик двигался довольно быстро, но шесть метров, отделявшие его  от
радиотелескопа,  показались  Гиллу  вечностью.  Мышцы   рук   ослабли,
отказывались повиноваться.
   - Стой!..
   Он упал рядом с креслом, ударился годовой о  подлокотник,  сознание
помрачилось. Этого он боялся уже больше кашля -  не  успеет  выключить
робота... Яркое освещение командирского салона начало меркнуть: словно
огромная горячая волна ударила Гилла в спину.
   - Наклонись, - прошептал он, - наклонись ко мне!
   Широкая стальная грудь робота медленно склонилась над распростертым
на полу человеком.  Гилл,  раскачиваясь  на  гребне  подхватившей  его
волны, то приближался к роботу, то удалялся в  постепенно  сгущающемся
мраке. Стиснув зубы, он выждал, когда  волна  поднесет  его  к  Шарику
поближе, зная, что сил хватит теперь  только  на  одно  движение.  Вот
оно...  Пальцы  судорожно  вцепились  в  рычажок  выключателя.  Внутри
железного торса что-то тихонько щелкнуло.
   Робот, все еще выполняя команду, наклонился вперед  слишком  низко,
выключение застало его врасплох.  Потеряв  равновесие,  железное  тело
весом более трехсот  килограммов  дрогнуло,  качнулось  и  рухнуло  на
распростертого  человека,  словно  прикрывая  его   собой.   Последним
проблеском сознания Гилл зафиксировал это: "Благодарю, Шарик..."

   Ваи жил в ту  странную  и  весьма  важную  эпоху,  когда  То  вдруг
умолкло. Между тем слуховая память Ваи  навсегда  сохранила  резкий  и
угрожающий вой, который вдруг прорезал тишину лесов, а  затем  утихал,
переходя в хрип; так хрипит  смертельно  раненный  зверь  под  ударами
дубин охотников. В таких случаях, если светило давало  еще  достаточно
света в темные заросли первобытного  леса,  все  взрослые  мужчины  их
орды, почтенные отцы семейств и молодые охотники, раздували  ноздри  и
без того широких, плоских носов, стараясь уловить едва  слышный  запах
добычи, осторожно крались к опушке и ныряли в кустарник. Потому что То
кричало, только убивая; вслед за воплем  наверняка  можно  было  найти
неподалеку от его местопребывания еще теплый труп  одного  из  крупных
обитателей леса. Мясо, которое так необходимо таким,  как  Ваи,  чтобы
наполнить желудок. Над тем, какая  существовала  связь  между  криком,
который испускало То, и появлявшимися следом убитыми животными,  члены
орды не задумывались по той  причине,  что  еще  не  ведали  причинной
связи. Точно так же, как Ваи не мог рассказать своим младшим братьям и
сестрам о том времени, когда То еще  порой  издавало  вопли,  а  потом
кормило всю орду даровым обедом. Соплеменники Ваи, в  муках  и  трудах
рождая первые слова и с не меньшим напряжением всех извилин  складывая
их в логическую цепочку, старались в первую очередь  передать  понятие
"сегодня", ибо сумрачное "было" таилось где-то в памяти мышц и эмоций,
а туманное "будет" еще дремало  в  недрах  непроснувшихся  страстей  и
казалось лишь неопределенным продолжением настоящего. Так, Ваи  и  его
сородичи даже не подозревали, что за четыре поколения до них То вообще
не издавало воя, и уж тем более не знали о  тех  временах,  когда  оно
вообще не существовало на их планете.
   Иногда То - правда, не часто, - их обманывало: после очередного воя
они напрасно  обшаривали  кустарник  вокруг.  Но  разочарование  скоро
сглаживалось и забывалось, как только убивалась новая  жертва  и  гора
мяса опять насыщала желудки.
   По милости божества под названием То соплеменники  Ваи  никогда  не
страдали от голода, но это обстоятельство отнюдь их не изнежило.  Мясо
надо было защищать от диких собак и прочих  мелких  хищников.  Дело  в
том, что То - и это они заметили, но передать опять-таки не  умели,  -
убивало животных не без разбору, но только более крупных  по  размеру,
чем они. Нередко случалось, что неподалеку от громадной туши двурогого
на истоптанной траве валялся труп его  смертельного  врага  -  желтого
убийцы, выставившего к равнодушному небу  свое  грязное  белое  брюхо;
длинные кривые когти еще носили следы  крови  двурогого,  в  последнем
предсмертном прыжке сбросившего хищника со своей могучей спины. Но  То
не щадило ни жертву, ни преследователя. Круглое с  обугленными  краями
отверстие было настолько мало, что Ваи и его собратья даже не находили
его в густой рыжей шерсти желтого убийцы, а тем  более  в  толстенной,
складчатой шкуре двурогого. Лишь слабый запах горелого мяса, смешанный
с ароматом травы и черной земли, взрытой копытами двурогого, говорил о
насильственной смерти.
   Когда этот запах ударял им в ноздри,  он  напоминал  им  две  вещи:
огонь и удар молнии. Члены орды  уже  знали  огонь,  но  не  умели  им
управлять. Они приносили его на горящих ветвях  дерева,  расщепленного
ударом грозы, и,  трепеща,  пытались  сохранить  у  себя  навечно,  но
попытки эти кончались неудачей. Огонь угасал либо при первом же летнем
дожде, либо из-за чьего-то недосмотра, когда в  середине  ночи  стражи
огня, уснув возле костра, забывали подбросить ему пищи. Но То  убивало
без огня, не наблюдалось и сверкания  молнии;  удар  не  сопровождался
раскатом  грома,  хотя  сила  его  была  страшной,   валила   замертво
громадного, как гора, двурогого. Молнии они  страшились,  нередко  она
убивала кого-нибудь из них прямо на месте, у подножия высокого дерева.
Нет, То не совершало ничего подобного, и они не испытывали  перед  ним
страха; во всяком случае, в ту пору. То  испускало  вопль  и  убивало,
сородичи Ваи подбирали добычу, сражались из-за нее с дикими собаками и
пировали, пока не съедали все до голых костей. Затем То опять  вопило,
и они опять рыскали в зарослях, искали мясо. Таков был порядок, вечный
и незыблемый.
   Но вот наступило время, когда То перестало  кричать.  Обеспокоенный
Ваи, однако, не умел поделиться своей тревогой с  собратьями,  которые
тоже  испытывали  нечто  подобное.  Они  ждали  привычного  вопля,  но
первобытный лес продолжал хранить молчание. Пришла и ушла ночь,  потом
еще одна; тревога росла, желудки пустовали,  муки  голода  становились
невыносимыми.  Когда  светило  поднялось  над  лесом  в  третий   раз,
несколько смельчаков решились подойти поближе к просторной  поляне,  в
центре которой виднелось нечто огромное  и  сверкающее.  То  безмолвно
возвышалось над деревьями.  Неслышными  шагами  подкрались  они  среди
кустов, подгоняемые голодом, не заметили, как переступили ту невидимую
границу,  на  которой  прежде  находили  теплые  трупы  самых  крупных
обитателей леса, которых  убивало  То.  Кусты  первое  время  скрывали
корпус корабля, затем вдруг словно расступились,  и  То  предстало  во
всей своей мощи и красоте. Оно было огромно, огромнее  всего,  что  им
приходилось видеть на своем веку. Словно завороженные,  они  стояли  и
смотрели на ослепительно сияющую  башню,  вытянувшуюся  к  небу.  Нет,
ничего похожего они не могли наскрести в своей памяти. Но То молчало и
не двигалось. И  соплеменники  Ваи,  которые  привыкли  считать  живым
только то, что передвигалось, а потому при виде  его  надо  было  либо
бежать, чтобы не стать жертвой, либо напасть и убить, отважились тогда
подобраться ближе.
   Жадно  втягивая  широкими  ноздрями  свежий  утренний  воздух,  они
щурились, защищая глубоко сидящие  глаза  от  лучей,  отражающихся  от
гладкой поверхности  огромной  стальной  сигары,  и  напрягая  кривые,
полусогнутые в коленях сильные ноги, ожидали знакомого запаха горелого
мяса, означавшего, что привычная жертва готова и  можно  стремглав  на
нее броситься. Они были голодны, очень голодны, а запаха все не было.
   Вместо него случилось нечто ужасное, чего  Ваи  всю  жизнь  не  мог
забыть. Хуже всего, что внешне не произошло ровным  счетом  ничего.  В
окружающем все было спокойно, на деревьях не дрогнул ни  один  листок,
не хрустнули ни сучок, ни камешек под ногами.  Ужас  пришел  откуда-то
изнутри, словно сам по себе родился в их теле. "Беги,  беги,  спасайся
скорее..." - закричал им в уши какой-то внутренний голос, и  вся  орда
во главе с Ваи бросилась наутек.  Они  продирались  сквозь  кустарник,
окружавший поляну, с такой быстротой, шумом и  треском,  словно  стадо
двурогих, спугнутое хищником - желтым убийцей. А ведь никто в том мире
не умел пробираться в зарослях так бесшумно и ловко, как  соплеменники
Ваи. Голос, гнавший их изнутри, вырывался наружу в самых диких воплях,
хриплых и бессвязных.
   Добежав до подножия холма, они повалились на  землю,  задыхающиеся,
полумертвые от усталости. И, окажись здесь желтый убийца,  он  мог  бы
передушить их всех без всякого сопротивления - ужас не  оставил  в  их
вздувшихся мышцах ни капли силы, ни один не смог бы даже доковылять до
ближайшего дерева. Долго лежали они вот так, онемевшие, потрясенные  и
обессиленные, поглядывая обезумевшими от  ужаса  глазами  то  друг  на
друга, то на кустарник. Прошло немало времени, и они  услышали  звуки,
но не те, которых ждали. Из зеленого  мира  джунглей  донесся  до  них
сигнал знакомый и понятный, и рты  непроизвольно  наполнились  слюной.
Донеслось характерное тявканье и вой диких собак - так те воют  только
в  тех  случаях,  когда  их  отгоняют  от  мяса.   Звериные   концерты
сопровождали каждого из родичей Ваи с рождения, как было не запомнить.
Орда поднялась и пошла на звуки, подгоняемая голодом.
   Неведомый ужас  постепенно  забылся,  смутное  воспоминание  о  нем
превратилось в запрет. Рука, протянутая в сторону долины,  где  стояло
То, и гримаса страха в дополнение к жесту - такова была пантомима  для
передачи личного опыта от отцов к детям в течение  нескольких  лет,  а
потом она наследовалась  от  поколения  к  поколению  как  знак  табу,
потерявший уже конкретный смысл. К тому времени,  когда  Ваи  заметил,
что у него зашатался первый зуб, а молодые охотники - это было гораздо
огорчительнее - все чаще оттесняют его от лакомых  кусков  при  дележе
добычи, и понял, что недолго осталось ему пребывать  в  кругу  вожаков
орды, память о паническом бегстве и предостерегающая пантомима слились
и окаменели в  непреложный  закон.  Ищи  добычу  в  кустарнике  вокруг
поляны, и ты найдешь ее, но никогда не переступай заветную границу  по
гребню холма, не приближайся к  месту,  где  царит  То!  Горе