ему берег и лагуна, будет непременно.
   - Значит, Нуа все время скалит зубы?
   - Что? - Грон неохотно расставался с заветной мечтой.
   - Ничего. Я повторяю твои слова, чтобы их запомнить.
   - Милая, вся эта чушь не имеет никакого значения. Я думал сейчас  о
том, как после нашего прибытия...
   - Так он и сказал, этот Опэ? "Скалит зубы-ы"?
   - Да. Довольно невежливо с его стороны. Но...
   - А вторая половина?
   - Какая половина? Половина чего?
   - Ты сказал, что усмешка Нуа - это только половина мысли. А  вторую
половину ты, видишь ли, соизволил забыть.
   - Да, дорогая, именно так оно и есть. Дело в том,  что  я  способен
размышлять только тогда...
   - Ни на что ты не способен. Ты дуралей, ярко выраженный кретин, вот
ты кто! - Дие с видимым наслаждением  применяла  все  богатства  языка
Гилла.
   Грон обиделся и перестал покачивать ее на руках.
   - Ты нехорошо сказала, Дие.
   - Знаю!
   - Зачем ты меня обижаешь? Ведь я так тебя люблю.
   - Затем, что ты часто притворяешься большим дураком, чем  на  самом
деле.
   Она высвободилась из объятий Грона, обвела руками вокруг.
   - Все это  не  наш  мир.  Он  охраняет  и  помогает  нам  выполнить
сверхзадачу, порученную Гиллом. А нам, собственно, нет до нее никакого
дела! Но Мат и та часть Гилла, которая вложена в наши головы,  сильнее
нас. Поэтому мы ее выполним, если удастся. Мне хочется, чтобы удалось.
Почему? Потому что и мне, прекрасный мой мечтатель, и мне нужен  берег
лагуны взамен утерянного, и я хочу ребенка. И не одного, много. Я хочу
родить там, на берегу, для тебя. Для нас.  Но  я  неохотно  говорю  об
этом, даже боюсь думать, ибо горько потерять  не  найдя.  Вот  чего  я
боюсь. И я не виновата в том, что родилась более суеверной - теперь  я
знаю это слово! - чем ты. Даже в этом мы наследники того  берега,  где
увидели свет.
   Грон, вне себя от счастья, обнял Дие и поцеловал.
   - Дие, значит, и ты тоже? Тогда зачем же ты  мучаешь  меня  всякими
глупостями? Говори о нашем береге, не бойся. Я знаю, мы его достигнем!
   - Глупо не то, что Нуа улыбается или скалит зубы, а глуп  ты,  если
считаешь это пустяком.
   - Опять не понимаю.
   - Здесь, в "Галатее", не на что скалить зубы. Тем более все  время,
как заметил Эви. Восемь  шагов  до  лифта,  и  от  твоего  счастья  не
останется следа. А ты орал и  кричал,  даже  ударил  меня,  чтобы  его
сохранить. Понимаешь теперь?
   Грон послушно кивнул, хотя ничего не понял из последних  слов  Дие.
Но уж лучше так, лишь бы покончить со всем этим.
   Он снова принялся ее баюкать. Дие,  однако,  не  обращала  на  него
внимания, думая о чем-то своем.
   - И все-таки я поговорю с Матом, - сказала она.
   Грон оцепенел.
   - Но ты же дала слово...
   - Я буду говорить не об этом.
   - А о чем же?
   - Обо всем. О всех нас, нашем пути, о том, что нас ждет.
   - Это имеет смысл?
   - Не знаю. Но молчать еще хуже.
   - Молчать о чем?
   Дие вздохнула.
   - Тебе хорошо, Грон. Ты действительно ничего не понимаешь.  Оставим
это.
   Грон притиснул ее к себе.
   - Когда ты рядом, все иначе. И эта  тишина,  и  приборы,  и  стены.
Когда ты здесь, Дие, для меня нет ничего больше, есть  только  ты,  ты
одна.
   Он  склонился  над  хрупким  телом  жены  и,  зарываясь   лицом   в
шелковистые локоны, покрывавшие затылок,  прижался  глазами  к  нежной
коже ее плеча.

   Мат никогда не порицал Дие за то, что она провожала  Грона  вниз  и
оставалась с ним некоторое время. Когда Дие, порозовевшая, поблескивая
глазами, через полчаса вновь появлялась в  дверях  лифта,  она  и  ему
напоминала античную бронзовую  фигурку.  Мат  ограничивался  тем,  что
равнодушным взглядом фиксировал ее присутствие, а иногда  не  делал  и
этого. Сети сладких снов и призрачного счастья нужно было рвать сразу,
решительно и жестко, раз и навсегда.  Тогда  продолжать  начатое  дело
будет легче. Работать быстро и точно, не допуская ошибок,  так,  чтобы
эта работа захватывала  каждый  нерв,  каждую  клеточку  мозга  -  вот
единственное противоядие от миража прошлого, от желания бросить все на
полпути и бежать назад, к этому искушению. Цепочка проста - распорядок
жизни обеспечивает сверхзадачу, а сверхзадача несет в себе жизнь,  его
собственное будущее и, что еще важнее, будущее для  них  всех.  И  так
должно быть, иначе гибель. А они хотят жить. И он  тоже.  Как  никогда
прежде.
   Мат контролировал работу всех систем, и эти функции  при  ближайшем
рассмотрении  оказывались  вовсе  не  столь  однообразными,   хотя   и
повторялись каждые шестнадцать часов. В течение года он  овладел  всем
комплексом знаний, необходимых для штурмана звездолета, а также вбил в
головы обоим юношам-навигаторам ровно столько, сколько в них вошло.  И
все-таки они трое вместе взятые не могли  заменить  одного  Сида.  Его
опыта, его надежности и  того  главного,  что  дает  сплав  этих  двух
качеств    -    уверенности    в    себе.     Сид     носил     звание
штурмана-звездоплавателя  первого  класса.  В  то  время  из  тридцати
миллиардов жителей Земли такое звание и квалификацию  имели  не  более
пяти десятков человек. Гилл, а теперь  Мат,  был  в  институте  вторым
человеком, но это никак не ставило их в один ряд. Даже  то,  что  Гилл
принадлежал, кроме того, к первым  двум  сотням  наиболее  талантливых
ученых-кибернетиков, не меняло дела. В  межзвездном  корабле,  который
большую часть своего  полета  совершает  при  скоростях,  когда  время
переходит в категорию парадокса, этого было недостаточно. А если  даже
и достаточно, к счастью, до сих  пор  ничто  не  свидетельствовало  об
обратном, то все равно слишком рискованно. Сид летал  на  звездолетах,
правда, более примитивных, чем "Галатея", еще тогда, когда Гилл  сидел
в своем институте и считал, что до конца жизни будет  наслаждаться  по
утрам видом бледно-розового пика Кибо.
   Не будь Гилл первоклассным кибернетиком, он волновался  бы  гораздо
меньше. Его знаний хватало на то, чтобы оценить возможные опасности  и
ошибки, но ему недоставало спокойной уверенности Сида, легко и  просто
делавшего свое сложное дело. На межзвездных дорогах исключаются  любые
случайности. В практически неограниченную память главного  компьютера,
Большого Мозга, на каждом корабле задолго до старта вводится программа
полета не только "туда", но  и  "обратно",  к  Земле.  Предварительный
контроль заложенных программ осуществляется с  помощью  моделирования.
Моделируется весь путь корабля туда и обратно, только в уплотненном до
предела временном режиме, ибо в противном случае проверка  потребовала
бы столько же времени, как и весь путь. Иными  словами,  Большой  Мозг
каждого звездолета в первый раз "проделывал" все путешествие от старта
до  возвращения  еще  дома,  на  Земле.  Что  касалось  статистических
вероятностей  возможных  в   полете   помех,   то   их   теоретические
моделирование и определение были знакомы  Гиллу  как  кибернетику.  Но
одно дело теория, а другое полет; Гилл не  представлял  себе,  как  он
будет реагировать в том случае, если возникнет реальная опасность  для
"Галатеи".
   Основная трудность, как он  считал,  все  же  была  преодолена.  По
первоначальной программе "Галатея"  должна  была  вернуться  на  Землю
через тридцать-сорок лет после старта.  Теперь  же  прошло  более  ста
пятидесяти,  и  звездная  карта  того   участка   вселенной,   который
предстояло преодолеть кораблю до пределов Солнечной системы, несколько
изменилась. Хотя и незначительно, но  звезды-ориентиры  сдвинулись  со
своих мест,  а  нагромождение  этих  едва  приметных  изменений  может
дезориентировать Большой Мозг. Все это выглядело  куда  страшнее,  чем
умопомрачительные  страсти  из  фантастических  романов   -   в   виде
метеоритов, облаков космической пыли и загадочных  погасших  звезд,  о
которых он читал в детстве. Нет, космос  был  фантастически  пуст,  по
крайней мере, та часть Галактики, которую преодолевала  "Галатея".  На
пути  к  планете,  столь  схожей  с  Землей,   не   произошло   ничего
неожиданного. Но для того чтобы победить замкнутость, регулировать ход
собственных  мыслей,  держать  в  полном  порядке  нервную  систему  в
условиях долгих лет монотонной, до сумасшествия  однообразной  работы,
требовалось мужество и  огромная  воля.  Интересно,  когда  командиром
"Галатеи" еще был Норман, этого однообразия он не чувствовал. Железный
режим и дисциплина, царившие на  корабле,  раздражали  настолько,  что
служили как бы клапаном  для  выхода  чувства  протеста,  выражаясь  в
мелких  нарушениях  порядка,  разговорах  во  время  вахты  или   даже
нестандартном убранстве  собственной  каюты.  Уставная  инструкция  не
запрещала  подобных  мелочей,  но  Норман  относился  к   ним   крайне
нетерпимо. Теперь он понимал Нормана! Тот, на ком  лежит  вся  полнота
ответственности, даже в этих мелочах видит личные против себя выпады.
   Неизвестно почему, но Мат  надеялся,  что  в  пути  все  наладится.
Действительно,  весь  год,  отделявший  их  от  первой  минуты   после
"преобразования" до старта, он от всех требовал  почти  нечеловеческих
усилий для подготовки полета. А чего стоили "воздушные ямы" сомнений и
жесточайший самоконтроль: не совершил ли  он  ошибки,  непоправимой  и
роковой, правильное ли решение  принял?  В  первый  раз  Мат  поддался
панике после того, как уничтожил  двух  несчастных,  именовавших  себя
Гиллом и Сидом. Они были виновны без вины, он это понимал. Ведь  он  и
сам по сей день боролся с искушением отождествить себя с Гиллом.  Нет,
он не имеет на это права. Гилл  представлял  собой  нечто  несравненно
большее,  чем  он,  Мат,  не  говоря  уже  о  безвозвратно   утерянных
сокровищах знаний, которыми обладали Сид,  Норман,  Максим  и  Ярви  в
навигации и  инженерной  подготовке.  Понятно,  почему  Гилл  всячески
сопротивлялся и пресекал попытки со стороны Мата к отождествлению  его
личности с личностью Гилла, несмотря на совершенство репрограммы.  Да,
это он понял сразу. Иногда, правда, у него мелькала мысль о  том,  что
создавшееся положение случай не  типичный,  детерминированный  особыми
качествами  репрограммы  и  мозга-приемника.  Почему  бы  иначе   этот
полудикий Юму с таким упорством защищал свое тождество  с  Гиллом?  Но
Мат никогда не углублялся в этом направлении. Зачем? Нет, не  сидевший
в нем Гилл запрещал ему это,  а  он  сам  чувствовал,  что  здесь  его
ожидает тупик. Если даже и так, изменить все  равно  нельзя.  Он  Мат,
который повинуется Гиллу. Разумеется, при определенных  условиях  и  в
известных рамках. Вот тут-то возникает трудность, и даже Гилл не может
помочь советом. Там,  в  институте,  они  не  проводили  экспериментов
пересадки психики объектам с таким уровнем развития  личности,  как  у
Мата. Поэтому им обоим  приходится  мириться  с  тем,  что  многое  не
поддается контролю; ведь каждую данную минуту попросту невозможно  эту
двойственность  разделить  на  активного  исполнителя   и   пассивного
наблюдателя. Но до тех пор, пока они "вдвоем" обеспечивают  выполнение
сверхзадачи, это, пожалуй, не так и важно.
   Экипаж получился удачным, это главная заслуга  Гилла.  Просто,  как
все гениальное. Если бы эта идея пришла  Гиллу  в  голову  раньше,  он
возглавил бы опыты вместо Бенса. Нет, не здесь, в  "Галатее",  -  сюда
трусливого Бенса не заманить, - а там, в институте на Земле.  Странно,
что, годами работая над  одной  и  той  же  проблемой,  пережевывая  и
анализируя великое множество вариантов, они забыли о такой малости.  А
может быть, последователи и ученики Бенса за прошедшие с тех  пор  сто
шестьдесят лет все же додумались? "Очень жаль, что  Бенса  уже  нет  в
живых, - думал Мат-Гилл. - Сели бы мы вот этак друг против друга, и  я
выложил  бы  ему  все   начистоту,   а   в   качестве   доказательства
продемонстрировал обоих юношей, Грона и  особенно  Дие  и  Нуа.  Жаль,
придется довольствоваться его последователями. Глаза у них вылезут  на
лоб, это уж точно. Конечно, они не добрались в своих исследованиях  до
нашего уровня, хотя бы потому, что у них не было под  рукой  подобного
превосходного материала. Где взять на нынешней Земле такие экземпляры?
А потом, в своих оранжерейных условиях, разве  они  попадали  в  такие
переплеты, как я, за какие-нибудь пятьдесят с лишним часов?"
   Дие приблизилась неслышно. Мат даже вздрогнул, когда  она  положила
руку на его плечо.
   - Я тебя напугала?
   - О нет, пустяки.
   Мат улыбнулся. При виде своих бывших соплеменников  он  всякий  раз
невольно любовался творением своего  разума  и  труда.  В  особенности
этими двумя, Дие и Нуа... Нуа... Но сейчас думать о ней нельзя. С  Эви
и Опэ хлопот никаких. Все, что им положено, они делают безукоризненно.
Но если вы очень любите женщину, остальные тоже становятся вам  как-то
ближе, если вы к ним даже не прикасаетесь пальцем.
   - Чем ты занят?
   Мат понимающе кивнул. Вопрос означал, что Дие хочется поговорить.
   - Проверяю, как автоматика учитывает коррекции курса.
   С  таким  же  успехом  он  мог  сказать,  как  коррекции  учитывают
автоматику. Для Дие это пустой звук.
   - Ты мог бы объяснить, что это такое?
   - Нет.
   - Почему?
   - Ты все равно не поймешь.
   - Но мне хотелось бы.
   - Охотно верю.
   "Все понятно: это, так сказать, разведка боем. Подождем,  пока  она
перейдет к главному. А пока ей хочется выведать, в каком я настроении.
Спасибо, Дие, настроение у меня прекрасное.  Но  об  этим  я  тебе  не
скажу. Отгадай сама, если сумеешь. Уж  если  я  не  провожу  над  вами
эксперименты в клинике, такую  невинную  игру  в  загадки  может  себе
позволить бывший ученый, не правда ли? Тем более,  что  вы  о  ней  не
знаете. Когда-нибудь этот ученый станет великим, самым великим.  Но  с
вашей помощью".
   - Почему ты такой, Мат?
   - Какой такой?
   - Трудно выразить. Серьезен ты или улыбаешься,  ты  все  время  про
себя посмеиваешься над нами. Почему?
   - Потому, наверное, что я всех вас люблю.
   - Ну да, одни требования и команды. Приказы и требования, разве это
любовь?
   - Здесь, на "Галатее", да.
   Дие  рассеянно  наблюдала,  как   Эви,   присев   на   корточки   у
противоположной  стены  с  приборами,  что-то  проверяет.  При  каждом
прикосновении вспыхивали и мигали несколько световых точек, то вместе,
то порознь, то превращаясь в разноцветные фейерверки, каждый строго  в
своем отсеке.
   - А что делает Эви?
   - Он тоже ведет контроль.
   - Чего?
   - Самого  великого  нашего  сокровища  -  энергии.  И  таинственных
каналов, по которым она поступает.
   - Раньше ты не говорил глупостей, был тихий, скромный парень.
   - Что это значит - раньше? - Тон Мата сразу стал жестким.
   - Ты отлично понимаешь, что я имею в  виду,  как  и  то,  что  хочу
сказать, но не скажу. Ты запретил говорить об этом.
   - Теперь я уже не смеюсь, Дие. Ни вслух, ни, как ты выразилась, про
себя. И если ты не прекратишь, будет хуже.
   - Угрожаешь?
   - Предупреждаю.
   Дие отвернулась. Она опять посмотрела на Эви, который тем  временем
перешел к следующей приборной доске. Эви следил взглядом за Матом.
   - Ну а о другом я могу говорить?
   - Нет пока. Помолчи немного, Дие. Ты готов, Эви?
   Эви  утвердительно  кивнул.  Мат  подошел  к   пульту   управления.
"Проверка, еще проверка, опять проверка. И еще  раз,  и  постоянно,  и
каждый день. Будь она проклята. Боже, будь у меня хоть частица веры  в
себя, как у Сида! Непонятно, кстати, почему Сид был всегда так уверен.
Как он мог доверять этому бесконечно сложному комплексу механизмов?"
   - Приготовились, Эви! Начали.
   Теперь  многоцветный  фейерверк  повторился  на   приборной   доске
командирского пульта. Зеленые, красные,  белые  огоньки,  пульсирующие
зеленые и голубые змейки осциллоскопов, желтые  кирпичики  нормального
приема... "Пожалуй, я похож на сумасшедшего часовщика в  средневековой
мастерской, который никогда не верит, что  его  часы  идут  правильно.
Дрожащими руками он вновь и вновь разбирает тикающий  механизм,  чтобы
убедиться, вращаются ли шестеренки. Но часовщик был в  более  завидном
положении, чем я. Ведь он знал, какие шестеренки  он  вложил  в  нутро
своих ходиков. А я  постиг  всю  начинку  гигантского  корабля  совсем
недавно и далеко не уверен, что хорошо выучил урок. От  этого,  право,
можно лишиться рассудка. Для чего,  например,  каждый  день  проверять
коммутацию шестиметрового кабеля, который обвивает меня и Эви, а потом
уходит в подвал? Но если этого не сделать, я начинаю  дрожать,  как  в
лихорадке, исправен ли он. Мне необходимо  каждую  минуту  знать,  что
нигде нет никаких дефектов, убедиться лично. Это самое большее, что  я
могу сделать. Правильно  ли  Большой  Мозг  вносит  коррекцию  в  курс
корабля, обработав световую информацию от точек Галактики,  определить
я бессилен. Но так мне известно хотя бы,  что  Мозг  работает,  что-то
считает, а корабль имеет достаточно энергии".
   - Хорошо, Эви, все в порядке. Теперь иди ко мне!
   Ждать, пока проснется Грон, нет смысла.  Они  проведут  и  контроль
двигателей, время еще осталось. Эви  безропотно  стоял  возле  Мата...
"Как сильно изменились все они здесь, на "Галатее", - подумал  Мат.  -
Впрочем, удивляться нечему,  и  мне  меньше  других.  Оба  этих  юноши
молчаливы, как камни в пустыне. Грон стал мечтателем, а  Дие,  кроткая
Дие..." Она предстала вдруг перед его мысленным взором сидящей на носу
рыбачьей лодки, а ее огромные  карие  глаза  жили  и  прыгали  в  такт
волнам. Мат отогнал запретное видение. Теперь Дие говорит за всех.
   - Так, Эви. Ты знаешь, что делать дальше?
   Эви опять молча склонил голову.  Мат  направился  к  самой  дальней
группе приборов. Дие, словно тень, последовала за ним.
   - Пожалуйста, помолчи еще. Эви, начали! Разумеется,  реакторы  тоже
работали, как обычно. Нейтронное излучение - тут он тревожился  больше
всего -  оставалось  в  пределах  нормы,  температура  тоже,  скорость
охлаждающих потоков чуть выше обычной, но это по указанию Мозга,  пока
Мат спал. Он пожал плечами: компьютер знает, что  делает,  компрессоры
легко выдерживают режим. До завтра  оставим  без  изменений,  а  потом
попробуем вернуться к прежней средней скорости. Если Мозг не восстанет
- хорошо, в противном случае придется запросить  о  причине.  Мат  уже
воздерживался от ошибок, которые совершал вначале,  когда  по  всякому
пустяку одолевал компьютер вопросами, тревожными и  нелепыми.  Однажды
Мозг  ответил,  точнее,  предложил  давать  запросы   в   определенные
промежутки времени и в определенной системе. Ведь у Мозга,  в  отличие
от  людей,   нет   эмоций,   а   собственную   работу   он   стремится
оптимизировать, как  всякая  думающая  машина.  Прочитав  текст  этого
предложения на экране, преобразованным в  слова,  Мат  покраснел.  Что
касается Сида, то  он  просто  послал  бы  тебя  к  чертовой  бабушке.
Впрочем, на языке Мозга это означало то же самое.
   Сейчас, покончив  с  проверкой  систем  обеспечения  реакторов,  он
подумал, что вся эта ненужная и до отчаяния нудная работа диктуется не
только страхом. Так быстрее проходят те восемь часов, после которых он
пойдет к лифту. Нет, об этом думать сейчас нельзя. Он  был  благодарен
Дие, когда она снова нарушила молчание.
   - Ну а теперь я могу говорить?
   Мат улыбнулся. Дие огромными кошачьими глазами словно  впитывала  в
себя черты его лица. "Он похудел и осунулся, нос у  него  вытянулся  и
заострился, под глазами темные круги, - отметила она про себя. -  Одна
только улыбка осталась прежней, как у того  молчаливого,  добродушного
парня, который стоял, бывало, около  Грона  на  дальнем  конце  лодки,
возвышаясь над морем, как молодой бог".
   - Пожалуйста, Дие, говори, я слушаю.
   - Ты мне покажешь... их? -  Она  указала  рукой  на  потолок.  Мат,
задумавшись, смотрел на женщину. Она единственная среди них, кто любит
смотреть на звезды. Черта, унаследованная от Сида? Но в  чем  причина?
На этот ра