тояли лицом к лицу так, что их  носы  едва  не  соприкасались.
Затем Гилл отошел на шаг и устало махнул рукой.
   - Оставим это, Сид. Не будем оскорблять друг друга.  Ты  видишь  во
всем только дурное и упорствуешь. Но чем сильнее ты выводишь  меня  из
себя, тем яснее я вижу, что мы сделаны из одного теста. Орем  точно  в
зеркало... Ты и я, я и ты... Даже если бы Юму и Тиак не имели кровного
родства, и тогда...
   - Что тогда? Почему ты не испытываешь страха, как я?
   - Не знаю. Во всяком случае, я позабочусь,  чтобы  вот  эти,  -  он
указал на экран,  -  преобразованные  в  наших  коллег,  тоже  его  не
испытывали. Они подучат иные репрограммы, чем те,  которые  -  кстати,
это ты верно сказал -  сведены  к  нулю  или  вконец  испорчены  мною,
гибелью Максимов,  помешательством  Эдди.  Я  вложу  в  них  настоящие
человеческие чувства, а не искусственно вымученные модели!
   Сид собирался что-то сказать, но сдержался. Дойдя до двери, ведущей
в коридор, он обернулся:
   - Говоришь, мы зеркало  друг  для  друга?  Тогда,  надеюсь,  ты  не
обидишься,  если  я  скажу:  ты  псих!   Законченный   и   безнадежный
шизофреник!
   В ту ночь инстинкт, унаследованный от  Юму,  разбудил  Гилла  среди
ночи. Смутно шевельнувшееся в подсознании ощущение тревоги, что где-то
что-то не так, подсказало: Сида нет, он покинул свою берлогу.  Еще  не
проснувшись окончательно, Гилл уже знал, где искать.  Приоткрыл  двери
ангара ракетоплана "Восп" - к счастью, изнутри они запирались только с
командного  пульта:  Сид  уже  покончил   с   предохранителями   обоих
двигателей  и  с  железными  клещами  в  руке  слезал  по   стремянке,
приставленной  к  борту  ракетоплана.  Гилл  ясно  понимал,  куда   он
направляется - к приборной доске, а  попасть  в  кабину  пилота  можно
только из брюха машины, через нижний люк. Будь он на  месте  Сида,  то
именно в таком  порядке  выводил  бы  из  строя  ракетоплан,  закрывая
единственную  возможность   отправиться   к   океанскому   заливу   за
пополнением для экипажа "Галатеи". Залив находился в другом полушарии,
и  только  "Восп"  с  его  сверхзвуковой  скоростью  и  двигателями  в
несколько тысяч лошадиных сил был в состоянии доставить их туда.  Гилл
схватил Сида за ногу и рванул  на  себя.  Рухнув  вниз,  тот  даже  не
попытался подняться, а обхватив голову руками, покорно терпел  бешеные
пинки Гилла.  Тот  долго  бил  его  ногами  куда  попало  и  прекратил
экзекуцию не из-за того, что Сид не оказывал сопротивления, а  потому,
что вдруг заскулил по-собачьи. Перед  воображением  Гилла  встала  вся
неприкаянность и беззащитность Тиака, паршивого щенка, отвергнутого  и
презираемого охотниками племени. Жалость и  отвращение,  смешавшись  в
душе Гилла, остановили его скорее,  нежели  трезвая  логика  рассудка,
твердившая ему: не убивай, останешься в одиночестве.
   Предохранители,  которые  Сид  вытащил  из   двигателей   железными
клещами, пришлось собирать по углам ангара. Спустя некоторое  время  к
Гиллу присоединился Сид. Ползая на  четвереньках  и  все  еще  жалобно
скуля, он усердно помогал своему жестокому наставнику.

   Гилл болезненно ненавидел всякий риск, и теперь, когда избежать его
было просто невозможно, старался предусмотреть все, чтобы свести  риск
до минимума. Летал он на ракетоплане "Восп" очень давно и  всего  лишь
несколько  раз.  При  обычных   условиях   научные   работники   редко
оказывались в  таком  положении,  когда  им  приходилось  садиться  за
штурвал "Воспа". При полете в открытом космосе может случиться всякое,
поэтому подготовка Гилла в этой области была столь  же  основательной,
как и любого астронавта. Но когда корабль  "приземлялся"  на  одну  из
планет и замирал в неподвижности до следующего старта,  летный  состав
экипажа обычно переключался на обслуживание  ученых,  проводивших  там
исследования, больше им делать было нечего.
   В течение трех недель они с Сидом по очереди  осваивали  управление
"Воспом" в  атмосфере.  В  перерывах  между  полетами  Гилл  мчался  к
видеомагнитофону,  фиксировавшему  картину,  переданную  со  спутника.
Спутник вращался теперь на постоянной орбите, каждые шестьдесят  минут
направляя камеру на  залив  -  для  наблюдений  за  жизнью  прибрежных
жителей. Гилл смотрел, как они  спускают  в  воду  свои  лодки;  видел
хижины, построенные на берегу, мужчин, уходивших  на  охоту  в  лес  и
возвращавшихся оттуда с добычей. Рослые, сильные люди, они были богаты
и, по-видимому, счастливы. За двадцать дней наблюдений Гилл не отметил
ничего, что свидетельствовало бы об их страхе или боязни чего бы то ни
было. Они полюбились ему, эти отважные  мореходы,  и  он  искренне  им
симпатизировал.
   Сид стал менее  словоохотлив  и  не  противился  намерениям  Гилла.
Иногда, правда, в его карих глазах вдруг мелькал затаенный  страх,  но
Сид тут же отворачивался, а Гилл делал вид, будто ничего  не  заметил.
Когда наконец он овладел пилотированием "Воспа" в той же степени,  что
и Гилл, и они оба уверенно  выполняли  на  ракетоплане  самые  сложные
маневры, Гилл  объявил  подготовку  законченной  и  назначил  два  дня
полного  отдыха.  Даже  если  добрую  половину  пути   аппарат   будет
управляться автопилотом, вся операция потребует огромного  напряжения;
еще  ни  разу  они  не  работали  так  много  в  один  заход,  и  Гилл
беспокоился,  как  организм  Юму  и  Тиака  выдержит  эту  непривычную
нагрузку.  Первоначально  он  предполагал   сделать   посадку   где-то
поблизости от залива, переночевать, а на другой день провести  главную
операцию, но  потом  отверг  эту  идею.  Поиски  посадочной  площадки,
ночевка в тесной кабине ракетоплана, когда волнение не  дает  сомкнуть
глаза, - все это могло только утомить. Но главная причина  состояла  в
другом,  а  именно  в  нетерпении  Гилла  добиться  успеха.  Он  жалел
буквально каждую минуту, отделявшую их от того момента,  когда  первый
из туземцев откроет глаза и, оправившись от шока, начнет  жить  уже  в
новом качестве.
   Он уже знал, что лодки рыбаков обычно покидают берег  на  рассвете,
чтобы даже самые отважные, заплывшие далеко в океан,  могли  вернуться
еще до того, как солнце достигнет зенита. В соответствии с этим  он  и
назначил  старт  "Воспа".  На  берегу  лагуны  Гилл   насчитал   более
шестидесяти хижин;  между  ними  постоянно  сновали  их  обитатели,  и
выбрать среди них наиболее подходящие  кандидатуры  не  представлялось
возможным. Строить свой расчет только на удаче  было  нельзя,  и  Гилл
принял такое решение: они возьмут экипаж лодки, которая дальше  других
заплывет в открытое море.  Единственным  критерием  силы,  смелости  и
одаренности людей становилось, таким образом,  расстояние  от  берега.
Возможно, критерий этот окажется ошибочным, но найти другой  Гиллу  не
удавалось.
   "Восп" взмыл в небо стремительно, почти  вертикально,  "Галатея"  в
считанные минуты превратилась в сверкающую точку на темно-зеленом фоне
девственного леса, простирающегося до самого горизонта. Немного спустя
ракетоплан пробил тонкую пелену облаков, неразличимых с  земли;  внизу
все как бы задернулось полупрозрачной пленкой, скрадывающей  очертания
предметов. Бездонная голубизна  неба  заполнила  пространство  кабины,
натужный рев моторов перешел в негромкое жужжание. Взглянув еще раз на
приборы, Гилл включил автопилот и, удобно откинувшись в кресле, закрыл
глаза.
   Его  привел  в  чувство  прерывистый  звонок  сигнала:   под   ними
простиралось ослепительно белое одеяло сплошной облачности. До берега,
к которому они летели, оставалось еще около пятисот километров.  Гилл,
измерив с помощью радара толщину облачного слоя и  расстояние  его  до
поверхности планеты, встревоженно гмыкнул - дождя внизу как  будто  не
намечалось, но... Хорошо бы знать, выходят ли рыбаки в море  во  время
дождя? В противном случае придется все же совершить посадку,  усыплять
инфразвуком уйму лишних людей. И потом выбор  кандидатов...  все  было
так хорошо продумано, и вот - эти проклятые облака. Он потряс за плечо
Сида, сладко спавшего, свернувшись, в соседнем кресле. Сид  недоуменно
поморгал  глазами,  затем,  очнувшись,  с  минуту  молча  наблюдал  за
приборами на доске.
   - Пора включать тормоза. - Он громко зевнул. - На такой скорости мы
наверняка проскочим. Брось ты ради бога свои облака, переключай  радар
на землю! Я хотел сказать, на море...
   Гилл молча кивнул, но Сид, посчитав, что настало  время  наверстать
упущенное за долгие часы молчания, затараторил:
   - Итак, для начала я  повторю  весь  урок.  Как  только  мы  увидим
лодку... Не перебивай! Лодка будет, ведь если ты  что-нибудь  задумал,
все всегда сбывается. Другой  вопрос,  можно  ли  назвать  это  просто
везением. Итак, увидев лодку, я жду, пока  ты  доберешься  до  люка  и
подашь мне знак. Тогда я выключаю мотор и перевожу стратоплан в  режим
свободного падения. Не забудь ухватить покрепче за поручни и следи  за
желудком, мой тебе совет. В ста метрах от  поверхности  воды  я  снова
включаю двигатели, снижаюсь еще на пятьдесят метров, затем перехожу на
винтовой режим, иными словами, зависаю над  лодкой.  Ты  в  это  время
пускаешь в ход пистолет и усыпляешь наших  будущих  коллег.  Мое  дело
удерживать аппарат. И еще один совет: ни  в  коем  случае  не  вздумай
отцеплять трос! А то мало ли что тебе взбредет в  голову,  ты  человек
добрый. Привяжешь их к себе всех по одному и будешь  доставлять  сюда,
ко мне, как на лифте. Придумал ты все хорошо, не  отступай.  Пусть  им
будет немножко неудобно, не беда, они ведь ничего не  почувствуют.  Но
трос останется пристегнутым,  ты  понял?  В  противном  случае,  стоит
аппарату отклониться на пять метров в сторону,  и  ты  сможешь  начать
новую славную жизнь по примеру Эдди. И даже похуже, потому что лучевой
пистолет останется  у  меня.  Конечно,  если  попросишь,  я  тебе  его
сброшу...
   - Ты кретин, Сид, но из приятных. Если я решу остаться,  непременно
сделаю тебе ручкой.
   - Я не кретин, я твое зеркало. Только иногда кривое...
   Гилл  усилил  торможение.   Глаза   обоих   перебегали   с   лениво
покачивающейся стрелки спидометра на экран радара и обратно. Показался
вид берега, но совсем не похожего на тот, который они  так  много  раз
изучали через камеру спутника, сидя в "Галатее". Это на минуту смутило
Гилла. Черт возьми, неужели он ошибся, рассчитывая курс  для  "Воспа"?
Или пока они спали, сбился с курса автопилот? А может,  за  это  время
нарушилась радиосвязь наведения между спутником и автопилотом?
   - Левее! - воскликнул Сид. - Разве не видишь?
   Отмель была длиннее  и  более  плоской,  чем  он  ожидал,  казалась
незнакомой на вид. Дикий берег, похожий на половинку разбитого блюдца,
окруженный угрюмыми отвесными скалами, далее холмы, поросшие лесом. Но
вытянутые ромбики лодок покачивались на волнах, как обычно;  некоторые
казались ближе. "Те, что дальше от берега", - сообразил Гилл.
   - Ну что я тебе говорил? Рыбаки на месте. - В голосе Сида,  однако,
не слышалось энтузиазма. - Теперь выбирай, который из них,  и  марш  к
люку. Они нас не видят за облаками, но шум двигателей напугает их.
   Гилл колебался. Затем вдруг указал рукой на  самый  ближний  к  ним
катамаран, - оторвавшись от других, он смело боролся с волнами  далеко
в открытом океане.
   - Хорошо, я понял. Теперь спокойно иди к  люку.  Остальное  уж  мое
дело.

   Арро был преисполнен гордости. Он сказал: дождя не будет, и его  не
было. Пусть тяжелые тучи нависли над  морем  и  далекие  холмы  окутал
туман, все равно. Остальные, трусливые недоумки, не осмелясь плыть  за
ним, толклись теперь в лагуне, вылавливая мелкую  рыбешку.  В  тесноте
сети наверняка перепутаются, и тогда конец  ловле,  начнутся  крики  и
ссоры, потом на берегу взаимные упреки  и  поиски  виноватых,  а  улов
упущен, остается распутывать и чинить снасти. Что  же,  они  заслужили
все это сполна, надо было слушать его, Арро. Такого чутья, как у него,
нет ни у кого на этом берегу. Арро всем своим существом  чувствует  не
только погоду, но и какой сегодня будет улов. Глядеть на  волны  мало,
надо  уметь  угадывать,  есть  ли  там,  в  глубине  под  ними,  косяк
нагулявшейся в море рыбы, которая только и ждет, чтобы Арро окружил ее
своей сетью. И Арро доверяет своему чувству; верят  и  другие  рыбаки,
подчиняясь безмолвному взмаху его  руки,  указывающей,  куда  заводить
лодки, неслышно подгребать широкими веслами.  Да  и  почему  им  и  не
верить интуиции первого рыбака на  берегу?  Конечно,  в  заливе  живет
немало  хороших  рыбаков,  даже  очень  хороших,  но  никто  не  может
сравниться с Арро, который каждый день вываливает на песок уйму лучшей
крупной рыбы. Лучший улов всегда у Арро, об этом знают все. Это с  его
легкой руки в море стали брать женщин, хотя  старики  и  по  сей  день
ворчат  о  нарушении  обычая.  Правда,  Арро  даже  самому   себе   не
признается, что причина этому ревность к красавице Нуа.  Когда  рыбаки
уходят в  море,  их  жены  остаются  в  деревне,  и  если  не  слишком
упорствуют в верности мужьям, всякое может случиться. А Нуа  красивая,
первая красавица на всем берегу, нет мужчины, чтобы  не  обернулся  ей
вслед. И ей это нравится, Арро знает. Зато теперь она с ним, и  вместо
поклонения самцов ее овевает слава первой женщины, вышедшей в море  на
лов рыбы. Ничего, что Грон, подхлестнутый примером Арро, тоже забирает
теперь в лодку свою Дие. Ведь Дие хрупкое  создание,  от  нее  немного
проку на веслах, поэтому она выполняет роль дозорного. И  это  хорошо,
потому что  зоркие  глаза  Дие  издалека  примечают  над  водой  косые
плавники акул, ловкие руки  расправляют  сети,  поплавки.  Она  всегда
вовремя заметит, если перепутаются снасти, и это тоже хорошо, ибо  нет
большей досады для рыбака, чем проворонить улов по  этой  причине.  Но
пусть бы Дие даже  не  приносила  никакой  пользы,  Арро  и  тогда  не
прогонит ее из своей лодки. Ради Грона. Грон хороший рыбак, вторая  по
важности фигура в экипаже. Потому что первая, конечно, Мат. Если бы не
было его, Арро, Мат считался бы первым добытчиком на побережье. Ловок,
находчив и всегда молчит. Арро  считал  главным  мужским  достоинством
молчаливость. В свободное время на  берегу  он  часами  отчитывал  тех
болтунов, что треплют языком во время лова.  В  море  говорить  должен
один, остальные слушать. И Мат  молчал,  всегда  слушал,  что  говорит
Арро. Превосходный парень. Не таковы, к сожалению, его младшие братья,
Арро даже вздохнул украдкой. Если бы не страх  перед  ним,  старшим  в
лодке,  они  не  закрывали  бы  рта  даже  вблизи  пугливых  макрелей.
Непонятно, откуда такое легкомыслие, ведь их обоих, кажется, родила та
же мать, от того же отца, что  и  его,  Арро.  Желторотые  юнцы!  Одна
надежда, что с возрастом это пройдет, станут и они добрыми рыбаками. И
Эви, и Опэ.
   Черта с два!
   Нерадивый Опэ раньше времени выпустил из рук грузило, просверленный
тяжелый  камень  звонко  стукнул  по  борту  лодки.  Такая  оплошность
взорвала Арро. Не заботясь о том, что сам производит больше шума,  чем
злополучное грузило, он выхватил из воды  весло  и  замахнулся,  чтобы
хорошенько вытянуть им Опэ по спине. Пусть это  послужит  ему  уроком,
напомнит, что первейший закон для рыбаков в море - соблюдение  тишины.
Судьба, однако, рассудила иначе, и Опэ так и не получил очередной урок
искусства ловить рыбу в открытом море.
   Над  серыми  волнами  прокатился   гром   двигателей   ракетоплана,
включенных на торможение, и  поднятое  весло  в  руке  Арро  дрогнуло,
повторяя судорогу мышц, сведенных от инстинктивного страха.  Что  это,
гроза? Не может быть... Он, Арро, вот  уже  двадцать  два  года  знает
наперечет все признаки  надвигающейся  непогоды,  изучил  все  штормы,
смерчи,  ураганы,  малейшие  их  симптомы...  Даже  древние   беззубые
старики, которых, хотя они и впали в  детство,  в  деревне  продолжают
нянчить и кормить, из-за  этого  опыта  и  мудрости,  обладание  коими
облегчает ежечасную жестокую борьбу за жизнь, не припомнили бы,  чтобы
в небе гремел гром в это время года! Значит, это не  гроза,  а  что-то
другое,  более  страшное,  ибо  не  слышалось  после   первого   удара
перекатов, замирающих вдали. Резкий, режущий уши свист  возник  снова,
словно разрезая на части клубящиеся облака. "Небо кричит, тучи  стонут
в ответ, - в ужасе содрогнулся Арро. - А все наши смотрят на меня,  на
кормчего, и ждут моего слова. Конечно, ведь  это  я  руководил  ими  и
порой объяснял даже то,  чего  не  понимал  сам.  Но  что  сказать?  Я
чувствую лишь, что  кричащее  небо  несет  смерть,  все  мы  погибнем,
пережив еще раз тот ужас, который  низвергает  на  нас  эта  неведомая
смерть с неба. Вот она близится, я чувствую это..."
   У Арро перехватило дыхание, он со свистом потянул  в  себя  воздух,
чтобы разразиться криком. Но в этот момент небо вдруг замолчало, дикий
вой  оборвался.  Наступила  тишина.  Бившаяся  в  ушах  кровь   словно
отсчитывала секунды этой тишины. Только бы не  повторилось  снова!  Но
время шло, тишина казалась устойчивой и  вечной,  только  волны  мирно
плескались о борт лодки.
   Грон  громко  высморкался  -  в  наступившем  безмолвии  этот  звук
показался ревом. Арро усилием  воли  заставил  себя  еще  раз  глубоко
вздохнуть для того, чтобы хоть что-то сказать своим  людям,  привычным
звуком голоса успокоить себя и их, словами заслонить пережитый  только
что необъяснимый ужас.
   - Я думаю... - начал он, но слова застрял и у него в горле.
   В гуще облаков возник новый, не похожий на прежний, шипящий  свист.
Казалось, северный ветер, тяжелый от снега, продирается сквозь теснину
в горах, впивается ледяными волчьими клыками в живое, трепещущее тело.
Волна безотчетного страха застилала глаза, уши, мозг.  И  не  было  ей
конца, беспощадной, растущей, как болезнь. Нуа первая бросилась на дно
лодки,  зарывшись  головой  в  груду  еще  мокрых,  скользких   рыбок,
вытащенных при  первом  забросе  сети.  Через  мгновение  весь  экипаж
последовал ее примеру, ища убежища на дне утлого суденышка  и  замирая
от  страха,  сковавшего  намертво  руки  и  ноги.   Шелестящий   свист
приближался...
   Впоследствии ни один из находившихся в лодке Арро  не  помнил,  как
над их головами повисло  невиданное  чудовище.  Прошло  еще  некоторое
время, и Сид, действуя согласно программе, на высоте ста метров  снова
запустил громоподобные двигатели ракетоплана.

   - Думается, я ничего не упустил. - Он сделал  паузу,  размышляя.  -
Нелегкое испытание, что говорить, но теперь будет лучше. Я с вами.
   Замолчал, расслабил мышцы. Пора передохнуть. Рассказ  длился  почти
два часа, лишь  изредка  прерываемый  коротким  вопросом  собеседника.
Длинное, не менее ста девяноста сантиметров, стройное  тело  удобно  и
покойно полулежало в кресле, словно его обладатель с  рождения  привык
находиться в командных салонах межпланетных кораблей. Возраст двадцать
два года, это он знал точно. Высокий лоб, серые глаза. В памяти  опять
возникло воспоминание о первой минуте  после  пробуждения.  Он  открыл
глаза, ощупал внимательным взглядом  внутренность  командного  салона,
затем поднял голову, убедился в том, что  консоциатор  убран  на  свое
место под потолком, и, слабо улыбнувшись, проговорил:
   - Все в порядке. Не понимаю только одного: как я  и  ты,  волосатая
обезьяна, попали сюда одновременно? Если не предположить,  что  именно
ты прилетел за нами на ракетоплане. Теперь-то мне  понятно,  что  этот
дьявольский звук мог исходить только от "Воспа".
   "Волосатая обезьяна"  не  было  оскорблением.  Просто  констатацией
факта, свидетельством того, что "новорожденный" не думает  изъясняться
на своем родном наречии. Если это волосатое существо ему ответит,  все
станет на свои места. Если нет, то он воспримет его как второстепенный
факт действительности, имеющий  лишь  косвенное  отношение  к  решению
загадки, и этим не стоит заниматься. Очевидно,