ы переберемся через водопад?  Нас  принесла  сюда  Великая
Река. Обратно не понесет.
   - Ты поможешь, Гррего! Пойдем обратно!
   С тоской по родине трудно спорить. Я не  смогу  убедить  Ного,  что
если мы преодолеем водопад, то не сможем пройти  тысячи  километров  с
опасностями на каждом шагу. Допустим, что и это преодолеем. Вернемся к
его сородичам. Те, что остались в живых после  огненных  зарослей,  на
ком  огонь  оставил  страшные  следы,  как  они  отнесутся  к   своему
соплеменнику, причине и виновнику их страданий? А разве  Крири  и  Вру
забудут все то, что произошло перед нашим побегом?

   Безжалостное солнце выжгло холмы  и  заросли,  превратило  цветущую
недавно землю в серую пустыню. Длительная засуха, голод  уже  погубили
слабых. У племени едва ли хватит сил, чтобы дотащиться до Большой Реки
вслед за тянущимися туда травоядными.
   Мы целый год, не меньше, охотились вместе  с  Леле,  который  после
выздоровления следовал за мной,  как  тень,  и  с  быстроногим  Бонги,
добродушным и верным товарищем, с Ного... Я никогда  не  участвовал  в
пожирании ослабевших. Дикари верили  в  мою  колдовскую  силу  -  а  я
наложил табу на каннибализм благодаря этой силе.
   Скитания научили Ного охотиться в одиночестве, Леле и Бонги во всем
подражали ему. Плоскоголовые  -  примитивные  охотники.  Они  загоняли
жертву облавой. А что такое облава? Это крики, шум,  камни...  Правда,
она полностью отвечает  духу  дикой  природы.  При  такой  охоте,  как
правило,  погибают  слабые  животные.  Она   вписывается   в   систему
естественного отбора, но требует литой выносливости от охотников и  не
всегда завершается успешно.
   Я научил Ного охотиться из засады.  Для  этого  надо  хорошо  знать
повадки и привычки животных,  что,  по-моему,  плоскоголовым  не  было
дано. Дети природы, а если точнее - дикой природы, они  не  обременяли
себя наблюдениями и изучением того мира, в котором  живут.  Полагались
на двух человек - вождя и шамана. Хорошо, если они были умными людьми,
а если ничтожества, недоумки, вроде Крири и Вру?  Эти  деятели  завели
порядок, при котором вся добыча попадает в их лапы. Они  распоряжаются
ею, наделяя кого жирным куском, если  человек  угоден,  а  кого  тощим
ломтиком, если невзлюбят. Завистливые и жадные, они окружили себя  еще
большими ничтожествами, чем сами.  Легко  представить,  как  они  вели
себя.
   Я   исподволь    начал    обращать    внимание    на    "социальную
несправедливость".  Мы  стали   первыми   нарушителями   общественного
спокойствия в племени: перестали приносить в стойбище добычу, навлекая
на свою голову проклятия шамана и вождя, а также всяких прихлебателей.
В сезон засухи племя голодало. Если удавалось  затравить  какую-нибудь
несчастную антилопу, то ее  хватало  только  шаману  и  вождю.  Зримое
проявление дикой несправедливости - это отвисшие животы Крири и Вру на
фоне  истощенной  толпы.  Мы   не   стали   терпеть   это.   Охотились
самостоятельно. Опишу нашу охоту на обезьян. Загнав одну-две  обезьяны
на дерево, желательно - стоящее обособленно, я лез вслед за ними, в то
время как Ного, Леле  и  Бонги  с  палками  стояли  вокруг  дерева.  Я
заставлял бедных животных отступать на самые тонкие ветки,  которые  в
конце концов подламывались, и обезьяна падала на землю. Прежде чем она
приходила в себя после падения, ее добивали дубинками.
   Мне нравились наши охоты небольшой группой. Я выделял Ного  и  двух
подростков -  Леле  и  Бонги  -  среди  бестолковой  толпы.  Это  были
смышленые и по-своему порядочные дикари. Они буквально впитывали те не
слишком обширные знания практической жизни, которые мне  удавалось  им
раскрыть. Мне нравилось, что эти трое  были  индивидуалистами.  В  них
просматривались росточки личностей. На эти качества я  и  рассчитывал,
когда  поставил  задачу  отучить  их  от  стадного  образа  жизни.   Я
рассказывал им, насколько позволял язык, о жизни на  Земле.  Поскольку
это с трудом умещалось в их головах, я говорил им, что даже  здесь,  в
нескольких тысячах километров  отсюда  можно  найти  более  подходящие
условия для существования: там не бывает засухи, там очень много дичи.
Они слушали недоверчиво, но что-то в их сознании оставалось.
   До Большой Реки, на которую Вру  давным-давно  наложил  табу,  было
два-три  дня  пути.  Ного,  правда,   говорил,   что   табу   наложили
предшественники Вру и было это давно-давно. Вру только подтвердил  это
табу. Я думал - зачем? И пришел  к  выводу,  что  условия,  в  которых
обитало племя или племена плоскоголовых, в географическом  плане  были
тяжелыми. Борьба за существование давалась  нелегко.  Дикари  жили  на
критическом пределе выживаемости, что и отразилось на общем уровне  их
развития, весьма и весьма первобытном, нецивилизованном даже по меркам
первых неандертальцев, если искать земные аналоги.
   В таких условиях время от времени среди дикарей  появлялись  особи,
назовем их так, которых не устраивал образ жизни,  навязанный  здешней
географической  средой.  Они  пытались  вырваться  отсюда  сами,   или
группами, - это раскалывало первобытную общину,  ослабляло  ее.  Среди
шаманов  появлялись  такие,  что   понимали   угрозу,   исходящую   от
"раскольников". Они-то и придумали табу. Почему  оно  распространялось
на Большую Реку? Потому, что с противоположной стороны край  холмов  и
зарослей окружали горы и пустыня.  В  обетованные  края  вела  Большая
Река, и это был единственный путь.

   После того, как гладкокожий, добыча Зумби, рассказал мне о  больших
каменных  хижинах  -  городе  и  "Викинге",  находящихся  на   морском
побережье, я задумал во что бы то ни стало вырваться  отсюда.  Путь  к
морю, по словам гладкокожего,  лежал  вдоль  Большой  Реки.  Несколько
месяцев назад - пусть не удивляет вас земное "месяц"  -  я  со  своими
туземными друзьями охотился в районе Большой Реки. Мне стоило  немалой
выдумки снять с Большой Реки - только для нас! - табу. Для них  я  был
не меньший колдун, чем Вру, только Вру свой, а я - пришелец, совсем не
похожий на них. Тайна, которой был окружен мой приход, одновременно  и
привлекала,  и  отпугивала  туземцев.  Меня  это  устраивало.   Я   не
злоупотреблял "ореолом волшебства", но там, где  это  требовалось  для
общего блага, не очень стеснялся.
   Тогда-то с помощью своих спутников я соорудил плот и  укрыл  его  в
тростниковых зарослях,  привязав  к  двум  колам.  Туземцы  не  совсем
понимали, что это и для  чего.  Я  пригласил  на  площадку  из  бревен
желающих покататься. Согласились Ного и Леле. Они дрожали на плоту,  а
Бонги, которого не удалось завлечь на "судно", дрожал на берегу. И все
радовались, когда прогулка окончилась.
   ...Нарисовав своим друзьям красочную картину жизни в далеком  краю,
я попытался  убедить  их  двинуться  на  поиски  счастья.  Увы,  моего
красноречия не хватило, чтобы  растопить  айсберг  их  недоверчивости.
Впрочем, не столько недоверчивости, сколько страха, который был  фоном
туземной жизни, - вечно они чего-то боялись. Я тоже  порядочный  трус.
Но в то время, когда меня страшили конкретные  вещи,  туземцы  боялись
всего,  что  было  непонятным.  Ного  колебался.  Его   увлекали   мои
"картины", но не хватало  решимости.  Я  тогда  решил  не  настаивать.
Хотите - уплывем, не хотите - вернемся, мне все равно, я ведь для  вас
стараюсь. Не хотите сегодня, завтра согласитесь. Главное  -  запустить
вам под плоскую черепушку ежа, теперь сами думайте...
   Вот  они  и  думали.  Если   раньше   поступки   вождя   и   шамана
воспринимались как не подлежащие даже мысленному осуждению со  стороны
члена племени, то теперь сразу следовала критическая  оценка.  Знаете,
это если и не революция в сознании первобытного  человека,  то  первый
шаг к осознанному недовольству. Хочу сказать что активным помощником в
"революционизировании" сознания дикарей у меня был сам  Вру.  Она  вел
себя нагло и подло. Всегда. Постоянно.
   Однажды мы загнали на дерево, а затем и  убили  трех  обезьянок.  Я
только собирался спуститься на землю, как вдруг из  зарослей  вынырнул
шаман. Увидев нашу добычу,  он  подскочил  к  ней  и  объявил  добычей
племени. Мои друзья оторопели. Шаман, не теряя времени,  схватил  одну
обезьянку, потом другую и потянулся  за  третьей.  Бонги,  видя  такой
наглый грабеж,  ринулся  спасать  добычу.  Его  голова  столкнулась  с
головой шамана. Толчок был, очевидно, сильный, потому что шаман упал и
завизжал не своим голосом:
   - Смерть вам! Смерть! Вы напали на шамана! Вы нарушили табу!  Крири
убьет вас! Крири! Сюда! Ко мне!..
   Мои друзья остолбенели. Угрозы шамана - не пустые угрозы. Да еще  в
условиях, когда племя голодает. Шаману не составит труда доказать, что
мы нарушили табу, напав  на  него,  что  пытались  присвоить  то,  что
принадлежит всем... Все будут на стороне шамана. Голодные и злые,  они
по первому знаку Крири набросятся на нас с дубинками,  желая  поскорее
разделаться с нами и устроить кровавый пир.
   С  высоты  дерева  я  увидел,  что  дикари,  которые  находились  в
нескольких сотнях метров, услышали крики шамана и, размахивая палками,
бросились к нам во главе с вождем.
   Дело худо, подумал я и соскочил с дерева.
   - Надо бежать! Они убьют нас! Они идут сюда!  -  выпалил  я  единым
духом и кинулся в заросли. Ного - за  мной.  Леле  и  Бонги  стояли  в
нерешительности.  До  тех  пор,  пока  из-за  кустов  не  выскочил  их
разъяренный соплеменник с дубинкой.
   - Смерть им! - визжал шаман. - Убей их, они нарушили  табу!  Хотели
убить меня!
   Над зарослями зазвучали голоса дикарей, которые бежали к дереву. До
Леле и Бонги наконец-то дошло, что если не  бросятся  в  бегство,  они
обречены...
   Солнце уже садилось. На востоке сгущалась  мгла.  Я  направлялся  в
сторону Большой Реки, потому что в другой стороне  спасения  не  было.
Какое-то время мы слышали за спиной голоса преследователей. Потом  они
отстали. Леле и Бонги тоже остановились. У  дикарей  не  принято  было
бежать на ночь глядя. Они  уселись  под  колючим  кустом,  намереваясь
просидеть здесь до утра. Пришлось и нам  оставаться  с  ними.  У  этих
дикарей  странная  логика:  смертельно  боятся  соплеменников,  но   и
остаться без них не могут.
   Утром,  когда  мы  пустились  в  путь,  родичи  обнаружили  нас,  и
преследование продолжилось. Раньше я говорил о том, что Бонги во время
бегства подвернул ногу, и  о  его  дальнейшей  судьбе  мне  ничего  не
известно. Леле попал в смертельные объятия удава...

   Как мне убедить Ного, что все пути к соплеменникам у него  отрезаны
во всех смыслах! Он днем и ночью бредит  своей  далекой  родиной.  Для
него очень важно - умереть на родине, а не бог  весть  где.  Непонятна
эта тяга к могилам предков...
   - Ного, нас твои сородичи убьют. Так сказал Вру, ты же помнишь!
   Мой спутник слушает отчужденно. Отчужденно смотрит на волны:
   - Очень много воды! Ного не любит, когда много воды. Ного не  любит
рыбу. Ного - охотник, любит мясо кабана... Мы вернемся в заросли.  Вру
- старый, скоро умрет... Крири без Вру не будет вождем.
   Я с самого начала пребывания среди дикарей обратил внимание на  то,
что действительная власть в племени принадлежит шаману. Без Вру  вождь
не сможет командовать  всеми.  Впрочем,  как  сказать.  Среди  дикарей
многое решает сила. Крири - сильный дикарь. Не  такой,  как  Ного,  но
сильнее, чем другие мужчины племени. Беда Ного в том, что его с самого
начала невзлюбил шаман, иначе  он  давно  разделал  бы  Крири  и  стал
вождем. Племя от этого только выиграло бы.
   - Вру не умер, - говорю я, раздосадованный  упрямством  Ного,  -  я
видел его во сне. Он со своими людьми ищет нас в  зарослях.  Он  хочет
убить Ного. И Крири хочет  убить  Ного,  потому  что  Ного  великий  и
сильный охотник, а Крири плохой человек.
   Ного, не открывая глаз, улыбается. Больной, а приятные слова о себе
слушает с удовольствием.
   - Ного не любит большую воду. Хочу ходить по  земле.  И  есть  мясо
кабана...
   Ного  прав.  Ему,  проведшему  многие   годы   среди   зарослей   и
научившемуся плавать всего лишь несколько  месяцев  тому  назад,  вода
оставалась чуждой средой. Он не мог и вообразить, что на  свете  может
быть столько воды. Он с тоскливым беспокойством вглядывался в  берега,
понимая, что сейчас мы не можем к ним пристать.
   - Нам уже недолго осталось жить на воде. Большая Река кончается, мы
скоро сойдем на берег, где стоят большие дома. Много-много домов - это
называется  город.  Знаешь,  что  такое  большой  дом?   Это   хижина,
построенная из камня. В ней может спать все племя  плоскоголовых.  Мои
братья вылечат твою рану. Мы будем кушать  жареное  мясо  и  не  будем
кушать рыбу...
   - Где же этот город? Вчера мы видели землю,  а  сегодня  не  видим.
Вчера было много воды, а сегодня больше. Мы умрем в воде...
   Мне и самому осточертело это водное путешествие. В отличие от Ного,
я понимаю, что любой путь надо пройти до конца. Иначе как добраться до
цели? Ного впал в дремотное состояние. Пальцы здоровой руки  вцепились
в борт лодки. Я еще и еще проверяю  крепление  мачты.  Привязываю  еще
одним куском веревки. Солнце зашло у нас  за  спиной.  Мачтовый  шест,
словно указательный палец,  показывает  на  первую  звезду,  рожденную
сумерками. Может, это наше Солнце? Почему эта  звезда  не  может  быть
Солнцем? Я почти верю, что она - Солнце, а светило, ушедшее на покой -
это светило чуждого мира. Я всем сердцем рвусь к своему  солнцу,  хочу
кожей ощутить его утренние лучи. Ну и что, если они похожи  -  здешнее
светило и мое Солнце, здешняя планета и моя Земля! Ну и что, если  обе
они пылинки, две пылинки во Вселенной! Я родился  на  Земле,  и  когда
придет время умирать, хочу умереть на  Земле.  Только  найти  бы  моих
товарищей!..
   Так что я понимаю тоску Ного по своим зарослям.  Сейчас  важно  как
можно быстрее найти "Викинг" - и тогда Ного спасен. Здоровый,  он  сам
распорядится своей судьбой. Никто не помешает ему вернуться  к  своему
племени, если он решит вернуться.
   У меня пропал сон. Мои раны затянулись. И в общем я  чувствую  себя
неплохо. Объясняю это тем, что несколько  дней  не  берусь  за  весла,
отдыхаю, делаю всякую мелкую работу, не  надрываюсь.  Рыбы  -  ешь  не
хочу. Дров осталось всего ничего; огонь развожу для того, чтобы слегка
подкоптить сырое мясо.
   Разворачиваю  парус.  Его  края  полощутся   за   бортами.   Тонкие
бамбуковые прутья высохли. Не знаю, как этот "забор" сможет надуваться
ветром... Тогда единственная надежда на весла.
   Восстанавливаю в памяти рисунки на  песке,  сделанные  гладкокожим.
Сразу же за устьем по  правому  берегу  небольшой  залив.  По  берегам
залива - дома. Напротив домов - "Викинг". Берусь за весла и  направляю
лодку к правому берегу.  Ветер  помогает,  задувая  слева.  Он  совсем
слабый.  Его  приятно  ощущать  разгоряченным  за  день  телом.   Надо
приблизиться к берегу и не  упускать  его  из  виду.  Смущает  рисунок
"Викинга". А если гладкокожий рисовал  обыкновенную  рыбу?  Эта  мысль
бросает меня в оторопь. Может, никакого корабля здесь нет, а находится
селение рыбаков, промышляющих на море крупную рыбу...  Тогда,  дорогой
Грегор Ман, все. Это все...
   Очевидно, где-то посреди ночи я уснул. Сейчас открыл глаза - и вижу
зарю. Справа, все еще в отдалении, но уже на  виду,  проплывает  берег
Даже в предутренних сумерках видно,  что  он  весь  покрыт  джунглями.
Теперь я буду смотреть  в  оба,  искать  признаки  разумной  жизни.  Я
уверен, что мы плывем по широкому лиману -  вода  тихая  и  прогретая.
Скорость, надо признать, никуда не годится. Вот здесь и  проверим  наш
парус, посмотрим, какой он помощник!
   Сначала я  привязываю  нижнюю  поперечину.  Затем  пропускаю  конец
веревки через петлю у верхнего конца мачты и привязываю его к  верхней
поперечине паруса. Так... Свободный конец веревки закрепляю на шесте у
основания мачты. Теперь начинаем тянуть. Наша "дерюга", или как еще  я
назвал ее - "забор",  медленно  вытягивается  вдоль  мачты...  Попутно
отмечаю,  что  такую  операцию,  как  подъем  и  спуск  паруса,  можно
проделать лишь один раз. Верхняя петля не выдержит. На ее  месте  надо
бы пристроить металлическое кольцо, но металлурги и  металлопрокатчики
на этой  планете  еще  не  родились,  и  сомневаюсь,  что.  родятся  в
последующие  две  тысячи  лет.  Веревка,   которой   поднимаю   парус,
перетирает веревку петли. Материал-то у меня слабоватый. Хорошо, что у
подъемной веревки остается хвост. Я отрезаю  его  и  еще  одним  узлом
привязываю парус к верхнему концу  мачты.  Пока  я  это  делаю,  ветер
начинает мне мешать, разворачивает мою дерюжину. Сажусь рядом с мачтой
и выправляю парус, держу его так, чтобы ветру некуда было деваться.
   Что ж, поздравляю, Грегор! На дерюжине обозначилось пузо,  скорость
заметно прибавилась...
   Ного не просыпается. Придерживая парус, всматриваюсь в его лицо. Он
бредит. Губы пересохли, потрескались. При помощи весла закрепляю парус
в нужном положении, зачерпываю воды  и  подношу  к  губам  Ного.  Вода
проливается ему на шею,  на  грудь.  Он  открывает  глаза.  Совершенно
бессмысленные, они обретают выражение интереса, когда  останавливаются
на парусе.
   - Видишь, Ного, парус подгоняет нашу лодку. Ветер  подгоняет  лодку
через парус.
   Ного переводит взгляд на воду за бортом  и  убеждается,  что  лодка
движется быстрее течения. Но как осветилось его лицо, когда он  увидел
берег! Если бы не слабость, он, безусловно, вскочил бы на ноги,  начал
плясать и перевернул бы лодку.
   - Деревня... - прошептал он. Я нащупал его пульс. Учащенный, притом
сильно.
   - Кушать будем, Ного?
   - Маленький кусочек...
   Я забрасываю удочку  и  вскоре  вытаскиваю  рыбину.  Делаю  работу,
которой несколько последних месяцев с удовольствием занимался Ного.  Я
перехватываю взгляд туземца и утешаю его тем,  что  мои  братья  скоро
вылечат ему рану, и тогда  Ного  снова  будет  ловить  рыбу.  Я  верно
говорю, Ного?
   - Нет, Ного пойдет на охоту и убьет маленького кабана...
   - Чудесно! Мы каждый день будем ходить на охоту и кушать  маленьких
кабанов! Пока не надоест. Тогда снова перейдем на рыбу.
   Ного с трудом отодвигается, когда я развожу костер из  расщепленных
стебельков бамбука и поджариваю рыбу. Береговые заросли стоят сплошной
стеной. Над нами и над джунглями пролетают только птицы. Больше ничего
бегающего,  прыгающего  или  ползающего  не  видно.  Дымки   тоже   не
появляются.  Непонятно...  Они-то  должны  быть!  Может,  места  здесь
слишком болотистые? Не исключено, если судить по берегу.  Места  здесь
пойменные. Места типичные для устьев больших рек. Не верится, что наша
цель близка.
   На лодке появился новый звук. Ветер, надувая  парус,  поет  шепотом
свою  нескончаемую   песенку.   Теперь   течение   Большой   Реки   не
распоряжается нами так безоговорочно,  как  это  было  раньше.  Теперь
достаточно изменить угол паруса,  как  наше  движение  ускоряется  или
замедляется. Ного на виду берега стал спокойнее Иногда берет черпак  и
пьет воду. Вода мутная,  теплая  и  дай  бог,  чтобы  не  было  в  ней
чего-нибудь несовместимого с желудком.
   После серо-зеленого цвета зарослей на родине Ного глаза отдыхают на
прибрежной буйной растительности Большой Реки. Я нарочно  держу  лодку
поближе к берегу, чтобы Ного мог рассматривать детали джунглей,  слежу
только, чтобы не напороться на корягу какую-нибудь.  По  всему  видно,
что Ного чувствует себя еще хуже, чем вчера. Молчу, чтобы не  утомлять
его разговором. Молю бога, чтобы поскорее выйти на "Викинг". Не выйдем
- будем обречены оба. Сколько он еще может продержаться? На его  месте
я давно уже сложил бы руки на груди. Он держится  благодаря  резервам,
заложенным в его могучий организм природой. Если вдуматься в ситуацию,
он должен меня ненавидеть. Я втянул его в эту авантюру. Мне ничего  не
оставалось,  кроме  побега,  но  ему-то  зачем  было  идти  со