люки  каких  отсеков  заблокированы  по  аварийным
соображениям? Точные и в  то  же  время  многословные  ответы  "мозга"
помогли мне. Многословие раздражало - каждый раз  ответы  и  сообщения
"мозга"  начинались  бессмысленным  "Внимание!.."  И  вся   информация
повторялась дважды.
   Мне удалось добраться до двух верхних отсеков. "Верхние" в условиях
невесомости - понятие относительное. Это те, что находятся  в  носовой
части ракеты. Я  столько  открыл  люков  и  дверей,  столько  выслушал
автоматических  разъяснений  "мозга",  что   окончательно   запутался.
Прежде, чем открыть дверь новой каюты, мне  следовало  плотно  закрыть
дверь предыдущей. В полном мраке я  ошибался  и  открывал  только  что
закрытую дверь, и тогда шел в обратную сторону, пока не обнаруживалась
ошибка. Господи, сколько же этих кают на корабле!
   Наконец, в одной из открытых дверей я увидел слабый проблеск света.
Так светятся люминесцентные индикаторы скафандров. Скафандр!  Когда  я
потерял уже надежду на какой-то исход, передо мной возник скафандр,  и
я почувствовал  себя  полководцем,  выигравшим  рискованную  битву.  Я
втискивался в это сложнейшее изделие с  такой  поспешностью,  с  такой
нервозностью орудовал ключами, дергал "молнии" и нажимал  на  защелки,
что в какой-то миг засомневался:  вдруг  что-нибудь  сделано  не  так!
Заключительные операции влезания в скафандр я  проделал  осторожнее  и
успокоился только тогда, когда на затылке защелкнулся  замок  шлема  и
одновременно загорелась лампочка. Ее лучи бросили резкие тени на стены
кабины.
   Теперь я знаю, куда идти. Я вижу, куда иду. Заминка вышла, когда  я
открыл шлюз в проход перед последним отсеком. Я не обратил внимания на
тончайший слой инея, осевшего на металлических деталях  шлюза.  А  это
означало,  что  за   люком   царит   космический   холод   и   коридор
разгерметизирован. Как только я надавил на люк и  он  резко,  пожалуй,
даже слишком резко подался  наружу,  какая-то  сила  вырвала  меня  из
каюты, в которой я одел скафандр, и швырнула меня в хаос  разрушенного
перехода.  Вокруг  меня  взвихрились   куски   защитного   пенопласта,
оборванные кабели оплели меня, как щупальца  осьминога.  Мое  хваленое
самообладание в этой неимоверной мешанине испарилось в единый  миг.  К
счастью, длилось это недолго.  Психологически  я  был  готов  к  любым
неожиданностям. Время для их  преодоления  сокращалось.  Сейчас  любой
открываемый  мною  люк  может  преподнести  какой-нибудь  сюрприз.   Я
осторожно  переберусь  через  разрушенный  проход  к   носовой   части
"Электры" и... кто знает, какое зрелище откроется  мне  за  первой  же
дверью. Хорошо, если это будет рваная обшивка, покромсанная  изоляция,
перепутанные кабели и провода. А если вздувшиеся  тела  моих  погибших
товарищей?
   Судьба  избавила  меня  от  такого  зрелища.  Я  с  большим  трудом
перебрался через разрушенный коридор и,  когда  открыл  первую  дверь,
плотная струя сжатого воздуха каюты ударила меня в  грудь.  Я  быстро,
насколько позволял неуклюжий скафандр, вошел в каюту и закрыл за собой
люк.   Каюты   здесь   уцелели.   Вакуум   автоматически    устранялся
нагнетателями воздуха. И где-то здесь должна быть  Лена.  В  последние
часы я не слышал стонов, но до боли в сердце надеюсь,  что  она  жива.
Если только удар метеорита не застал ее в разрушенном  проходе  -  она
ведь торопилась ко мне!
   Я не представлял себе, что в скафандре так трудно  передвигаться  и
работать. Минуты ползут, растягиваясь до нетерпения. То, что я  делаю,
напоминает  замедленную  киносъемку.  Сначала  поворачиваюсь  лицом  к
двери, тщательно закрываю ее, верчу маховик  герметизации,  выравниваю
давление воздушной смеси, регулирую скорость подачи кислорода...

   Теперь я понимаю, почему снова и снова вызываю в памяти разорванные
картины пережитого. Они ведь не имеют  прямого  отношения  к  конечной
цели. А все дело именно в конце. Я благополучно завершаю  путешествие,
то самое путешествие, о котором позднее  на  Земле  все  газеты  будут
вещать аршинными заголовками:  "Трагедия  "Электры",  "Подвиг  Грегора
Мана в космосе", "Битва одинокого человека с Вселенной"... Уже тогда я
ненавидел все это, словно предчувствовал,  что  популярность,  которой
нет никакого дела до моей душевной боли,  определит  новый  поворот  в
моей судьбе.
   Позднее из записей в "мозге" выяснилось, что с момента катастрофы и
до того, как я заполнил  каюту  воздухом,  прошло  78  часов.  Столько
времени я блуждал в темных лабиринтах корабля, разыскивая Лену с таким
острым нервным напряжением,  в  таких  немыслимых  условиях,  которые,
думаю, не всякий астронавт перенес бы.
   Пережитое мной едва ли можно считать подвигом, ибо я просто боролся
за свою жизнь. Иногда активно, чаще пассивно. Всего  этого  ни  я,  ни
наша медицина не смогли объяснить. Так что я, человек  скромный,  стал
знаменитым, когда меньше всего на это рассчитывал.
   Надо было побыстрее обследовать сохранившиеся  каюты,  и  я,  чтобы
обрести  нормальную  подвижность,  вылез  из   неуклюжего   скафандра.
Выкрикивая имя Лены, я вошел в навигаторскую кабину.  В  двух  лежащих
без движения астронавтах я узнал Игоря  и  Феликса.  Потом  они  стали
моими  близкими  товарищами.  Я  привел  их  в  чувство,   мы   быстро
обследовали оставшиеся каюты. Лену не нашли. Искать ее  в  разрушенной
части корабля не имело никакого смысла.  Она  осталась  живой  в  моей
памяти. Навсегда.

   Санаторий,  в  котором  я   находился   несколько   месяцев   после
возвращения  на  Землю,  размещался  на  солнечном  склоне   горы.   С
просторных балконов открывался великолепный вид на морской  залив.  По
его спокойной поверхности с утра до вечера сновали  моторные  лодки  и
парусники. У  подножия  холма,  поближе  к  берегу,  лепились  корпуса
гостиниц. Деловито-веселый  гомон  их  обитателей  замирал  где-то  на
полпути к нашему санаторию, Дому Тишины с несколькими  немногословными
врачами и ласковыми медсестрами, с немногими пациентами, которые,  как
и я, нуждались не столько в лекарствах, сколько в тишине и покое. Ведь
каких-то определенных болезней у нас не было, если не считать мелочей:
что-то свихнулось, что-то надорвалось, что-то  разрегулировалось.  Все
это требовалось привести в норму спокойными разговорами,  ненавязчивым
вниманием, прочими тонкостями санаторной медицины, в  которых  главную
роль играло время.
   О тех, кто, как  и  я,  пользовался  услугами  санатория,  не  могу
сказать ничего особенного. Запомнил тунисского  инженера,  потерявшего
семью в авиакатастрофе; китайца-биолога, который  из-за  неисправности
двигателя  и  еще  каких-то  систем  при  глубоководных  исследованиях
просачковал целую неделю на десятикилометровой глубине.
   Втроем, навесив на нос противосолнечные очки, мы сидели,  развалясь
в шезлонгах, на солярии,  и  целыми  часами  молча  созерцали  голубое
пространство  залива  под  голубыми  небесами,  следили   за   полетом
пустельги, охотящейся в скалах.  Мы  лениво  перебрасывались  словами,
избегая разговоров о том, что болью сидело в каждом  из  нас.  В  этом
санатории мы  словно  парили  между  небом  и  землей,  добровольно  и
радостно оторванные  от  внешнего  мира:  ни  тебе  сообщений  голосом
геовидео, ни газет, ни посещений.  Наши  врачи  умело  подводили  нас,
пациентов, к тому психологическому рубежу, за которым на нас обрушится
наше главное лекарство - скука. В прошлом  -  суетливое  барахтанье  в
водовороте деятельной жизни. И когда, в конце концов, нам  осточертеет
покой Дома Тишины, у нас останется единственный выход, он же и вестник
выздоровления - тоска по деятельной жизни.
   Я еще не  докатился  до  этого  рубежа,  когда  директор  санатория
пригласил  меня  к  себе.  Маленький,  веселый,  негромкий  человечек.
"Лучшая реклама Дома Тишины" - так называли его  мы,  помятые  Прошлым
пациенты. Его лицо, обрамленное светлой бородкой,  излучало  уверенное
довольство жизнью. По всему видно, какая это  деятельная,  неусидчивая
натура. Его яркий темперамент не гармонировал с  устоявшимся  лечебным
режимом заведения. Он пытался закамуфлировать его максимумом такта, но
не всегда с успехом.
   Внимательно оглядев меня с ног до головы, будто видит  впервые,  он
даже не спросил меня  о  моем  самочувствии.  Просто  осматривал,  как
осматривают оригинальный музейный экспонат.
   - Вы абсолютно здоровы. Тут  я  не  делаю  никакого  открытия.  Вам
известно, что пациент находится у нас до тех пор, пока ему не надоест.
Не примите за бестактность,  если  я  спрошу:  каковы  ваши  планы  на
будущее? -  при  этом  он  выражал  такую  душевность,  будто  заранее
показывал, как ему будет не хватать меня, если я  решу  выписаться  из
санатория.
   - Мне пока трудно судить о  моих  планах...  Мне  хотелось  бы  еще
побыть здесь. Эта тишина, эти добросердечные люди... - я неопределенно
показал рукой вокруг. Директор просветленно кивнул головой,  улыбнулся
глазами, вскинул руками, словно пытался меня обнять.
   - Я не хочу вас торопить. У меня нет  права  на  это.  Есть  только
просьба, и я хочу, чтобы вы ее исполнили. К  вам  приехал  посетитель.
Очень сильный человек, - не знаю, в чем дело, но  при  этих  словах  в
голосе директора мне послышалось лукавство. - Так вот...  Я  посмотрел
на него и понял, что ему не повредило бы провести у нас пару  месяцев.
Я не уверен, что уговорю его. Это  ваш  старый  друг.  Уговорите  его.
Постарайтесь.
   Собственно, почему бы и не постараться? Правда, я  не  догадываюсь,
кто этот посетитель. Родители у меня умерли.  Братьев  и  сестер  нет.
Лена - единственный близкий человек  -  погибла.  Не  знаю,  кто  мной
заинтересовался. Ясно, что этот посетитель -  сильная  личность,  если
"реклама заведения" не смог завлечь его в  оздоровительные  сети  Дома
Тишины. Директор, не давая мне времени на догадки, подбежал к двери  в
соседнюю комнату и приоткрыл ее, впустив посетителя.
   - Феликс!
   Рыжебородый лукавец с  удовольствием  наблюдал,  как  я  схватил  в
объятия своего друга по несчастью.  Тогда,  во  время  заключительного
странствия на полуразрушенной "Электре", я привязался к Феликсу душой.
Его  неожиданное  появление  всколыхнуло,  встревожило,  взорвало  мою
память о невозвратном прошлом  и  несбывшихся  надеждах.  Мимоходом  я
взглянул на директора  с  укором:  как  же  это  он  опростоволосился,
нарушил священную заповедь санатория -  не  тревожить  покой  пациента
тяжелыми  воспоминаниями.  Но  эта  по  сути  мелкая  мысль   тут   же
испарилась, когда я  вглядывался  в  лицо  Феликса,  искренне  радуясь
встрече.
   Хитрый директор стоял в стороне с невинными глазами.
   - Я думаю, Грегор, что вам не помешает прогулка с  вашим  Другом  в
окрестностях нашего заведения. Покажите ему  нашу  маленькую  империю.
Возможно, у нашего гостя появится охота остаться  у  нас  на  какое-то
время. Ему это будет весьма и весьма полезно. Хочу еще сказать, -  тут
лукавец понизил голос до проникновенного полушепота, - что вы, Грегор,
совершенно здоровы, и если  после  нашего  разговора  решите  оставить
санаторий, я не смогу оправдать ваше решение никакими соображениями.

   В последний раз мы  с  Феликсом  виделись  в  навигационной  кабине
"Электры". Когда  спасатели  проникли  в  поврежденный  корабль  и  мы
подверглись врачебному осмотру, у Игоря и Феликса обнаружились опасные
внутренние кровоизлияния.  Их,  не  откладывая  дела  в  долгий  ящик,
отправили  в  реанимацию  Лунного  медицинского  комплекса.  Меня   же
напичкали снотворным столь основательно, что  я  проснулся  через  три
недели  в  оздоровительной  клинике  Главного  Тибетского  космодрома.
Несколько дней после пробуждения я испытывал странную оглушенность,  а
после  недельного,  всестороннего,   по-моему,   излишне   тщательного
обследования я был выдан телевизионщикам и журналистам.
   Я вовсе не сержусь на них. Их профессиональное занудство называется
долгом. Они обязаны спрашивать, информировать, освещать и так далее. К
тому   же,   благодаря   журналистам,   после   пресс-конференции   по
распоряжению Бен Гатти я был отправлен в Дом Тишины. В  тот  день  Бен
Гатти  был  в  ярости.  Чудесная   леталка   на   воздушной   подушке,
принадлежащая  Обществу  Космонавтики,  потерпела  аварию,   -   такое
возможно раз в столетие, -  Бен  Гатти,  знаменитый  ученый,  чуть  не
свернул себе шею. Это случилось во время  обычного  дежурного  полета,
которые Бен  Гатти  совершает  трижды  в  неделю.  Собственно,  ученый
рассердился не столько из-за аварии, сколько  из-за  "этого  болвана",
лечащего врача, который без ведома Совета разрешил журналистам встречу
с вернувшимся космонавтом. Конечно,  решение  Совета  -  формальность,
ведь пресса не осаждает вернувшихся на каждой ракете. За неделю  таких
набирается по 60-70 человек,  и  никакой  сенсации  в  этом  нет.  Мой
случай, по-видимому, особый.  Бюллетень  о  состоянии  моего  здоровья
передавался ежедневно.  После  одного  из  таких  сообщений  секретарь
Совета сообщил о предстоящем визите  Бен  Гатти  в  нашу  клинику.  Он
должен был состояться на следующий день в одиннадцать  ноль-ноль.  Мой
врач обещал журналистам встречу со мной в четырнадцать  ноль-ноль.  Но
Бен Гатти в назначенное время не появился.  Пока  его  ждали  в  нашей
клинике, он сидел в заснеженном ущелье  в  четырехстах  километрах  от
космодрома. По счастливой случайности он не получил  при  аварии  даже
маленькой шишки и теперь,  сидя  в  перекосившейся  кабине,  несколько
недружелюбно распекал конструкторский  коллектив  завода-изготовителя,
чья леталка оказалась столь ненадежной. Надо признать, что с Бен Гатти
очень трудно спорить, а возражать ему вообще нельзя. Напрасно  ведущий
конструктор завода пытался выяснить,  в  каком  месте  воздухолет  Бен
Гатти потерпел аварию. Знаменитый ученый пресекал любую попытку увести
разговор на другую тему, поскольку он считал ее не  существенной.  При
чем тут место аварии? Лучше объясните, требовал грозный ученый, почему
вы сконструировали плохой двигатель?
   Работники завода, расположенного в Мексике, поняли, что с Бен Гатти
не договоришься. Они засекли место падения воздухолета по радиопеленгу
и, пока Бен Гатти начинал распекать по-новому,  теперь  уже  директора
завода, их ракетопланы сервисной службы появились над Каракорумом...
   Воздухолет Бен Гатти  был  отремонтирован,  ученый  успокоился,  но
время, назначенное для пресс-конференции, миновало. Поскольку персонал
клиники не был извещен о задержке Бен Гатти, а все сроки прошли,  врач
посчитал себя свободным в принятии решений. Чтобы сдержать  слово,  он
разрешил пресс-конференцию.

   ...Хуже всего было то, что некоторые журналисты  интересовались  не
столько подробностями катастрофы космического корабля, сколько  хотели
сделать из меня и  Лены  героев  душещипательной  истории.  Вопросы  и
ответы длились уже часа полтора. И тут в  конференц-зал  ворвался  Бен
Гатти. Он не помешал корреспонденту большого еженедельника, человеку с
грустными глазами и аристократическими манерами спросить: "Значит,  вы
хотели, вернувшись из экспедиции, отправиться на Счастливые острова  в
свадебное путешествие?" Здесь Бен Гатти  встал  перед  журналистами  и
заявил: "Благодарю вас, господа, за хлопоты, и особенно  за  последний
вопрос".
   Бен Гатти в мире журналистов был  известен  неплохо.  Конференц-зал
опустел в одну минуту.
   Мы остались втроем: член Совета Бен Гатти, главврач  клиники  и  я.
Бен Гатти фыркнул с  таким  шумом,  что,  случись  это  в  заснеженном
ущелье, где пришлось ему приземлиться,  все  скалы  очистились  бы  от
снега. Он повернулся к главврачу:
   - Вас я тоже благодарю за эту  пресс-конференцию,  так  превосходно
организованную через мою голову!
   Главврач виновато опустил голову.
   - Я... я думал... - начал он оправдываться, но  Бен  Гатти  перебил
его:
   - Дело не в том, что вы действовали без моего  разрешения.  Я  выше
формальностей. Но как вы могли позволить этим людям так терзать нашего
пациента! Что, для этого мы восстанавливаем несчастному здоровье?
   Меня подмывало вмешаться в разговор, но Бен Гатти вдруг  повернулся
в мою сторону:
   - Грегор Ман, вы думаете, что я сюда явился, чтобы  устраивать  вам
пресс-конференцию? Я жду от вас рапорта!
   Видимо, после пресс-конференции у меня был очень жалкий вид.  После
нескольких моих фраз он заметно смягчился и остановил меня:
   - Ладно, сын мой, достаточно. Пойдем-ка поищем здесь, на аэродроме,
машину, которая, может быть, не так быстра, как моя "Дикая утка", зато
будешь избавлен от риска сломать  себе  шею.  Я  знаю  одно  приличное
местечко, где никому не придет в голову спросить тебя: "Как  ты  здесь
оказался?"

   Обо  всем  этом  я  неторопливо  рассказывал  Феликсу,   когда   мы
прогуливались по дорожкам парка. Я замолчал, ожидая, что Феликс начнет
рассказывать о себе. Молчание затянулось, и я спросил:
   - Ну, а ты как?
   - Да так... спасибо... у меня все в порядке... Начинка в порядке...
- с явным усилием Феликс выталкивал из себя слова, Так  или  иначе,  я
узнал, что он еще не летал никуда, если не считать Землю. Игорь сейчас
на Венере.
   - Почему ты не полетел с ним?
   - У меня другие планы. Правда, была одна возможность... - он  опять
как-то смущенно замолчал. Я видел, что ему есть  о  чем  говорить,  но
что-то удерживает его. Идет рядом со мной, бледный,  руки  за  спиной.
Улыбнулся, когда я рассказал о Бен Гатти.
   - Выдающийся человек,  -  заметил  он  с  улыбкой.  Улыбка  тут  же
исчезла, словно что-то другое пришло в голову о  Бен  Гатти.  На  лице
Феликса явно отражалась нелегкая внутренняя борьба. Он пытался  скрыть
ее от моих глаз  виноватой  улыбкой,  бессвязными  словами,  точнее  -
обрывками фраз.
   - Феликс, что с тобой? - спрашиваю. - Что тебя заботит?
   - Нет-нет... ничего. - Неглупый человек,  он  почувствовал,  что  я
если и не вижу его насквозь, то его переживания - как  на  ладони.  Не
понимаю, какой смысл прятать причину, если следствие и в глазах,  и  в
поведении.
   - Давай присядем на скамейке, - говорю, - и ты мне все  расскажешь.
Не верю, что ты появился здесь, чтобы просто повидаться со мной,  хоть
мы и друзья. Я по твоему лицу вижу, что творится в твоей душе. У  тебя
есть что сказать - говори. Поверь, что бы ты мне ни сказал, я  это  не
обращу тебе во зло.
   Он вздохнул и печально уставился перед собой неподвижными глазами.
   - Феликс, кончай молчанку. Это просто глупо. Если тебя мучает нечто
такое, что может причинить мне боль, тогда говори. Я уже все  пережил.
Я из тех, кому нечего больше терять.
   Феликс поднял голову и внимательно посмотрел мне в глаза.
   - Да, Феликс, я не кривлю душой. Раздумывая о том, как жить дальше,
я однажды даже почувствовал жалость к себе. Что за жизнь у  меня?  Без
Лены она стала пустой. Что же мне остается?
   - Ты вправду так думаешь?
   - Я сказал: мне незачем перед тобой кривить душою.
   - Ты был бы способен расстаться с жизнью?
   - Покончить с собой? Зачем? Никакая смерть меня не испугала бы,  но
самоубийство - это, по-моему, порядочная мерзость. Может, я с  детства
так воспитан, а, может, и жизнь меня обломала. Но, думаю,  ты  не  для
этого хотел меня видеть?
   Феликс задумчиво смотрел на меня:
   - В наших взглядах много общего. Можно сказать... впрочем, я жалею,
что решился говорить с тобой. Но Бен Гатти...
   - Бен Гатти?! Чего хочет от меня Бен Гатти?
   - Не волнуйся, - Феликс  успокаивает  меня.  Это  он,  который  сам
волнуется не знаю как, меня успокаивает! - Не волнуйся, Бен  Гатти  не
то что хочет, он только просит, только  спрашивает...  Словом,  так  и
быть, слушай...

   Феликс заговорил об одном дерзком космическом плане. Я слышал о нем
давно, еще до нашей экспедиции на Ганимед. Собственно, меня  уговорила
на эту злосчастную экспедицию Лена,  фанатичка  по  части  космической
геологии, скажем так. По отноше