о  раздраженные  в  засушливую  пору,  эти   звери
миролюбивы во время дождей. Словом, сезон дождей -  это  такое  время,
что если тебя не унесет потоком, не  придавит  падающее  дерево  и  не
попадешь под оползень, то останешься жив.
   Жуткое зрелище являют собой оползни. Стоит огромный  холм.  На  нем
спокойно растут кусты и деревья, между  кустами  пасутся  животные.  И
вдруг холм вздрагивает. Вслед за тем его пробирает мелкая  дрожь.  Еще
мгновенье - и склон холма с тяжким стоном начинает  ползти  вниз.  Еще
мгновенье - и все переворачивается вверх ногами с грохотом и  треском.
Движущаяся масса с нарастающей скоростью сметает все  на  своем  пути;
даже огромные скалы, сорванные с места напором стихии, летят кувырком,
как обычные камни. Бедствие со всего маху обрушивается в  долину  и  с
тяжким гулом врезается в противоположный склон...
   Помня, что  тучи  движутся  с  моря,  я  старался  идти  против  их
движения. За моей спиной оставались крутые подъемы и скользкие спуски.
Я потерял им счет. Я почти уверовал в то, что еще один холм, еще  два,
три, пусть десять - и я увижу море.
   На какой-то вершине холма, когда я  остановился  перевести  дух,  в
желудке началась невыносимая резь. Сразу же появилась тошнота со всеми
ее последствиями. Я не мог стоять  на  ногах,  чувствовал,  что  теряю
сознание. Встал на колени перед ближайшей лужей и попытался выпить как
можно больше воды. Вода изверглась обратно вместе с содержимым желудка
- травой и луковицами. Я, корчась от болей,  катался  в  грязи.  Живот
сводило судорогами. Потом я потерял сознание.
   А когда пришел в себя, понял, что проиграл битву,  а,  возможно,  и
жизнь.
   Хорошо помнится, как я пил воду. Я переползал от лужи к луже, чтобы
напиться до одури и сразу же извергнуть ее. Я пил ее  снова  и  снова,
потому  что  только  ощущение  свежевыпитой  воды  на  короткое  время
успокаивало болезненную жажду.
   ...Лежу на спине. В лицо хлещут дождевые струйки.  Временами  дождь
прекращается, и тогда я смотрю, как надо мной проносятся низкие  тучи.
Вершины холмов - я вижу их  краем  глаза  -  покачиваются.  Стоит  мне
слегка пошевелить головой, как начинается головокружение. Понимаю, что
не могу лежать бревном, надо что-нибудь сделать, но  что  -  это  было
недоступно  моему  пониманию,  двигатель   воли   работал   вхолостую,
луковичный яд опустошил мозг, мышцы отказывались повиноваться...
   Я ловлю открытым  ртом  капли  дождя.  Жажда  больше  не  донимает,
желудок напоминает о себе тихим нытьем. Лежу и боюсь  новых  приступов
боли. Надеюсь, что  ядовитый  костер  погашен.  Мысли  и  опасения  за
собственную судьбу странно притуплены. Во всяком случае, движение  туч
занимает меня больше. Иногда кажется, что они плывут  так  низко,  что
стоит протянуть руку - и пальцы запутаются в их длинных космах.  Но  я
не могу поднять руку. Переворачиваюсь на живот. Это стоит мне стольких
сил, что я валюсь лицом в глинистую землю. Пальцы погружаются в грязь,
подсознательно  ощупывают  ее,  направляемые  стереотипом   профессии,
отмечают крупные и мелкие каменные фракции...
   Мир, окружающий меня, кажется нереальным...
   Возвращаюсь в себя от сильной боли в бедре. Мгновенно осознаю,  что
источник боли - внешний. Бью сапогом другой ноги.  Зверь  величиной  с
собаку отскакивает от меня с рычанием  и  визгом.  Возникает  тревога.
Может,  благодаря  ей  мир  обретает  резкие   черты   реальности.   Я
приподнимаюсь на локтях, сажусь и сжимаю в руке скальпель. Из  сумерек
на меня уставились настороженные морды шакалов.
   Их несколько... Три или четыре. Наблюдают за мной  с  расстояния  в
несколько метров. Чувствую - готовы к нападению. Швыряю в них камнями.
Отскакивают  с  визгом,  но  не  уходят.  Выжидают,  оценивают:   если
достаточно ослабел - нападут все вместе, если еще способен дать отпор,
будут держаться на расстоянии.  Для  них  я  загадка.  Такого  еще  не
видели.
   Я тоже отмечаю их  особенности:  тонкие  лапы,  поджарые  туловища,
головы непропорционально  большие.  Челюсти  мощные,  видно,  способны
разгрызть любую кость, что  и  требуется  от  хищников-санитаров.  Эти
стайные  звери  сокращают  мучения  раненых  или   больных   животных,
подбирают остатки после пиршества крупных хищников.
   Даю им понять, что ко мне они пристроились слишком рано.  Скальпель
сверкает в сумеречном свете. Рана в бедре болит.  Когда  я  попадаю  в
шакала камнем,  он  с  визгом  отскакивает  в  сторону  и  с  рычанием
возвращается на прежнее место. Мне не страшно, чувствую, что  с  ножом
сумею отбиться. И они это понимают и потому скромно стоят полукругом в
десятке  метров  от  своей  потенциальной   жертвы.   Они   дрожат   и
повизгивают, хвосты волокутся по земле. Мне становится не по  себе  от
их пристальных немигающих желтых глаз.
   Темень опускается на землю. Один из шакалов, задрав  морду,  хрипло
воет. Откуда-то из-за скал доносится ответный вой, похожий  на  эхо...
Через некоторое время из дальних кустов выскользнули новые  тени.  Мои
враги получили подкрепление. Множество шорохов и взвизгивания в кустах
указывало на то, что подкрепление довольно серьезное. И  нетерпеливое.
Бросаться камнями и дальше было бессмысленно; я разбросал  все  камни,
да и что толку! Моя тревога нарастала  по  мере  того,  как  сгущалась
темнота. Не собираются ли шакалы  наброситься  на  меня  всем  скопом,
когда я и увидеть их  не  смогу?  Звери,  наверное,  понимают,  что  в
темноте я перед ними беззащитен, а их осторожность убывает,  когда  их
становится больше. Шакалы постепенно суживают вокруг  меня  кольцо,  я
швыряю в них  комьями  грязи,  но  они  только  скалятся...  Их  клыки
светятся в опасной близости. Судя по голосам, доносящимся с  различных
сторон и расстояний, шакалы продолжают стягиваться. Неужели моя судьба
решена? Умереть, отравившись местными растениями, - это одно, и совсем
другое  -  быть  растерзанным  шакалами.   Ощущение   близкого   конца
мобилизовало во мне какие-то резервы, и  я  поднялся  на  ноги.  Звери
подались назад. Я не сомневался ни секунды в том, что  если  я  упаду,
это станет для  них  сигналом  к  нападению.  Странное  атавистическое
желание  овладело  мною  -  захотелось  рычать.  Во  мне,  разбуженные
смертельной опасностью, завопили голоса всех моих древних предков. И я
зарычал, насколько хватило моих сил.  И  одновременно  шагнул  вперед,
разорвав кольцо моих врагов. По шорохам понял, что звери  передо  мною
разбежались. Я двинулся вперед, всей своей кожей  чувствуя,  что  стая
устремилась за мною следом. Значит - преследование? Господи, только бы
не упасть! Я должен показать шакалам,  что  сила  у  меня  есть.  Надо
только тверже и увереннее ступать, без паники, спокойно. Только бы  не
зацепиться за что-нибудь, не споткнуться  о  камень.  Заросли  хватают
меня за ноги, я упорно раздвигаю их всем своим слабым телом, иду туда,
где  слабо  светится  линия  горизонта  над  холмом.  Начался  подъем.
Кустарник расступился. Обрадовала мысль, что вырвался из  долины,  как
будто холмы обязались быть со мною в союзе. В темноте, на  фоне  более
светлого неба, появились высокие тени деревьев. Сзади, чуть  поотстав,
за мною тянулись шакалы. Их неверные тени охватывали меня полукольцом.
Значит, на что-то надеются, думают, что я не могу уйти далеко...
   Под кроной одного из деревьев я ударился головой о толстую ветку  и
выругался. При звуке моего голоса звери шарахаются - это радует.  Надо
осторожнее проходить под деревьями. Но уже под  следующим  я  ударился
лбом с такой силой, что если бы не схватился руками за ветку, упал  бы
наверняка. Я буквально повис на ветке -  ноги  подкосились,  в  голове
прозвучал колокольный звон. Мне показалось,  что  звери  бросились  на
меня. Какая-то мощная сила - я до  сих  пор  сомневаюсь,  что  моя,  -
бросила меня вверх, к ветвям, и я  опомнился,  только  когда  оказался
высоко над землей.  Под  моими  ногами  раздалось  злобное  рычание  и
царапанье  когтей  о  кору  дерева.  Множество  фосфоресцирующий  глаз
закружилось вокруг. Я поднимался еще выше, пока не почувствовал себя в
недосягаемости. Этот факт меня так обрадовал, что я нашел в себе  силу
издевательски посмеяться над моими преследователями. И еще я  отметил,
что впервые в жизни карабкаюсь  на  дерево,  а  поскольку  сделал  это
молниеносно, то и похвалил себя, кажется, в голос...

   Шакалы сторожили меня до рассвета. Они безмолвно  ожидали,  что  я,
может быть, свалюсь и в любом случае никуда не денусь. Я  расположился
в  развилке  между  несколькими  довольно  толстыми  ветвями,   уселся
поудобнее, да еще и пристегнулся поясом...
   Когда посветлело, я еще видел сверху их узкие спины, обескураженные
морды  неудачников,  глаза,  поглядывающие  на  меня  уже  без  всякой
надежды.  А  потом,  совершенно  незаметно,  звери   исчезли,   словно
растворились в утреннем свете.
   После приключения с шакалами  я  почувствовал  себя  лучше,  скорее
всего благодаря таблеткам  стимулина.  Теперь  моим  убежищем  служили
деревья. Они стали моими друзьями. Дожди закончились, по крайней  мере
не шли беспрерывно. Я шел и присматривался к жизни джунглей. Она  была
до удивления примитивна: убегай - если преследуют  тебя,  преследуй  -
если жертва бежит.
   Меня уже не подгоняло нетерпение. Я шел, стараясь, чтобы  в  случае
малейшей опасности удобная ветка находилась на  расстоянии  нескольких
шагов, не дальше. Раны от клыков на бедре зажили без  нагноения.  Я  в
который уже раз настроил  себя  на  предельную  осторожность.  Заросли
кустарника - они время от времени  преграждали  мой  путь  -  вызывали
чувство непреодолимого страха.  Как  только  дневной  свет,  сочащийся
сквозь пелену туч, начинал меркнуть, я  искал  подходящее  дерево,  на
котором смог бы провести  ночь.  Иногда  это  отнимало  у  меня  много
времени. Не удивляйтесь, я объясню, почему:  я  набрел  на  подходящее
дерево, а до темноты еще час,  а  то  и  два.  Я  забираюсь  на  самую
верхушку и высматриваю следующее подходящее дерево,  чтобы  продолжить
свой путь к нему и напроситься на ночлег. Если такого дерева по  линии
моего пути я не находил, останавливался здесь, чтобы не пришлось потом
ночевать на земле. Оставшееся  до  ночи  время  употреблял  на  поиски
съестного. К растениям подходил  с  опаской,  ел  понемногу.  Хотелось
мяса, но добывать его голыми руками не умел.  Охотился  на  лягушек  и
ящериц по берегам луж и ручьев. От высоких деревьев не  удалялся,  при
первом подозрении на опасность бежал к ним. Однажды  удалось  набрести
на двух небольших  черепах.  С  помощью  скальпеля  вскрыл  панцирь  и
полакомился нежным мясом.
   Потом я делал попытки ловить птиц,  обнадеженный  тем,  что  первая
попытка  оказалась  легкой.  А   случилось   это   так:   вы,   думаю,
догадываетесь, что  спать  среди  ветвей  не  очень  комфортно.  Ветки
жестковаты - ни повернуться,  ни  выпрямиться.  То  нога  онемеет,  то
плечо, а тут еще холодные туманы перед рассветом. Однажды, проснувшись
задолго до рассвета, я невдалеке от  себя  увидел  птицу  величиной  с
курицу. Не понимаю, почему она не проснулась,  когда  я  подбирался  к
ней. Схваченная за ногу, она пронзительно закричала, забила крыльями и
чуть не сбросила меня с дерева.  У  нее  оказалось  твердое,  жилистое
мясо. Перья ободрал только крупные, да  и  то  с  трудом.  Отрезал  по
кусочку мяса скальпелем и заглатывал вместе с пухом.  Хватило  на  два
дня, не надо было отлавливать лягушек и ящериц.
   Снова появилось чувство тревоги. Как бы медленно я ни  продвигался,
берег моря должен был  бы  уже  появиться.  Должно  быть,  я  допустил
ошибку, ориентируясь только на движение туч. Оно зависит от  множества
метеорологических факторов и особенностей континентальной платформы. О
них я ничего не знал. Солнце все еще не показывалось.
   Я обратил внимание на то, что характер поверхности изменился. Холмы
стали более  пологими  и  оставались  самой  характерной  особенностью
плоскогорья,  у  которого  есть  свой  наклон.   Неприятное   открытие
заключалось в том, что я, однажды посчитав, что муссонные циклоны идут
со стороны моря в глубину  континента,  сейчас  должен  признать,  что
ошибся. Я шел  в  сторону  общего  континентального  подъема.  И  тучи
двигались не с моря на континент, а наоборот. Будь я повнимательнее, я
обнаружил бы комплекс признаков, которые указали бы мне на ошибку.  Но
я по известным причинам был слишком поглощен борьбой за  выживание,  и
многие приметы  прошли  мимо  меня.  Сколько  же  времени  я  потерял?
Достаточно много. А в моем положении ошибаться нельзя. Даже  дома,  на
Земле, последствия иных ошибок оборачиваются невозместимыми  потерями,
а что же говорить об этом диком мире? Здесь нет ни друзей, ни любимых;
на чью поддержку можно рассчитывать...
   Я заблудился, это уже несомненно. Беда еще и в том, что я не  знаю,
как эту ошибку исправить. В какую сторону  держать  путь  -  не  знаю.
Никаких ориентиров...
   Причиной   еще   одной   ошибки,   которая,   несмотря   на    свою
незначительность, обернулась тяжелыми последствиями, была добытая мною
птица. Мне очень понравилось птичье  мясо.  Легкость,  с  которой  оно
досталось мне, обнадеживала. Я начал  охотиться  на  птиц.  Я  пытался
подбивать их камнями, палками, когда они кормились  на  берегу  ручья.
Поздно вечером, когда мир превращался во мрак, и ранним  утром,  когда
мир оставался еще  погруженным  в  темноту,  я  подкрадывался  к  ним,
карабкаясь по тонким ветвям. Но удача от меня  отвернулась.  А  я  уже
попробовал горячей птичьей крови, и лягушачье холодное мясо вызвало  у
меня  отвращение.  Я  превратился  в  кровожадного,  но   неспособного
хищника.  Нередко,  потеряв  время  на  неудачную  охоту  на  птиц,  я
укладывался на ночлег с урчащим от голода желудком.
   И тогда произошла случайность, причина  которой  -  в  моем  алчном
стремлении  во  что  бы  то  ни  стало  добыть  птичьего  мяса.   Этой
случайности я благодарен за то, что встретился с Ного.

   Среди  широкой  долины  сверкало  зеркало  озера.  На  его   волнах
покачивались сотни и  сотни  водоплавающих  птиц,  напоминающих  уток.
Подобраться к ним незамеченным было нельзя. На  берегу  -  ни  единого
куста. Я лежал на вершине холма и сглатывал слюну - столько  мяса!  Но
как его добыть?
   На противоположном берегу, в нескольких метрах от  лесной  чащи,  я
приметил двух  птиц.  Они  заметно  выделялись  среди  уток,  спокойно
отдыхающих после кормежки. Только бы добраться до них! Нужды в  особой
осторожности не было. Долина гудела  от  птичьего  галдежа.  Я  прошел
через лес и оказался перед прибрежными зарослями. Осторожно  прокрался
вдоль них к тому месту, где, по моим  расчетам,  должны  отдыхать  две
крупные птицы. Тихо раздвигаю лозу - и  вижу  несколько  спящих  птиц,
метрах в двадцати. В сумки на моем поясе я заранее  положил  несколько
увесистых камней. Прежде чем извлечь камень, я решил продвинуться  еще
на несколько метров. Хор птичьих голосов был так  силен,  что  мог  бы
заглушить даже громкую человеческую речь. Густое  переплетение  корней
верболоза позволило мне бесшумно подойти еще на  несколько  метров.  Я
вытащил камень.  Подошел  еще  на  несколько  шагов  и  справа  увидел
небольшое зеркало воды, а на ней - те самые птицы.  Странно,  что  они
меня не замечают!  И  спят  как-то  странно:  дрожащие,  взъерошенные,
судорожно заглатывают узкими клювами воздух...
   Камень с силой ударил в крыло и отлетел  в  воду.  Но  птицы  и  не
думают взлетать. Что за чертовщина! Они отчаянно бьют  крыльями,  а  в
воздух не поднимаются. Я отталкиваюсь от берега  и  прыгаю  к  птицам.
Брызги летят во все стороны,  ноги  погружаются  во  что-то  мягкое  и
вязкое. В следующем прыжке я намеревался схватить если не обеих  птиц,
то хотя бы одну. И что же? Не могу вытащить ноги  из  вязкого  месива,
скрытого под слоем  воды.  Птицы  отчаянно  бьют  крыльями,  а  кто-то
невидимый под водой держит их за длинные ноги.  Я  боюсь,  что  они  в
последний момент вырвутся - и я снова останусь ни с чем. Тем  временем
вязкое месиво под моими ногами словно расступается, и я погружаюсь еще
глубже.  Тут  уж  не  до  птиц.  Глубина  втягивает  меня  медленно  и
неотвратимо. Я подумал, что лучше не дергаться,  стоять  тихо.  Из-под
ног  на  поверхность  воды  выскакивают  и   лопаются   пузыри,   вода
покрывается тончайшей радужной пленкой, моих ноздрей касается знакомый
запах - запах нефти.
   Знакомый запах мне все объяснил - асфальт!  Нефтесодержащие  пласты
вышли на поверхность, летучие фракции  испарились  -  остался  тяжелый
вязкий состав, который у нас, на  Земле,  называют  асфальтом.  Память
услужливо  подсунула  мне  факты  из   моей   студенческой   практики:
Тринидадское асфальтовое озеро... Асфальты Ла Бреа около Лос-Анджелеса
с останками древних животных, попавших в ловушку...
   Я знал, таким образом, что ждет нас -  меня,  несчастного,  и  этих
обреченных птиц. Затопившая долину  ливневая  вода  образовала  ложное
озеро, под  которым  притаилось  настоящее,  асфальтовое.  Длинноногие
птицы стали его жертвами и  невольной  приманкой  для  меня,  большого
охотника до птичьего мяса...
   Главное, не  делать  резких  движений.  Повернув  голову,  оцениваю
расстояние до ближайших кустов и мысленно благодарю судьбу:  во  время
прыжка кочка ушла из-под толчковой ноги и  поэтому  сам  прыжок  вышел
далеко  не  рекордным,  что-то  около  метра.  Гибкие  ветви   лозняка
покачивались в  полуметре  от  моих  вытянутых  рук.  Примерившись,  я
рванулся в сторону кустов и плюхнулся в воду на всю длину своего тела,
руки не дотянулись до куста сантиметров на двадцать.
   Мне показалось, что я целую вечность  боролся  за  эти  сантиметры,
пытаясь преодолеть их и так, и эдак. Наконец, обратился  к  последнему
средству - снял пояс, один конец накрутил на ладонь, а конец с тяжелой
пряжкой бросил в середину куста и  затем  потянул  к  себе.  Несколько
лозин наклонилось почти к моему лицу, и  я  схватился  за  них.  После
этого я умолял куст верболоза покрепче  держаться  корнями  за  почву,
пока я медленно, сантиметр за сантиметром, буду  вытаскивать  себя  из
коварной ловушки...
   Я подмял под себя весь куст,  да  так  и  остался  на  нем  лежать.
Слишком много сил ушло на схватку с трясиной.  День  погас,  наступили
быстрые сумерки, и мне надо было поторопиться к выбранному для ночлега
дереву. Подняв голову, я заметил  непонятную  тень.  Смотрю  и  глазам
своим не  верю.  В  нескольких  метрах  от  меня  сидит  на  корточках
человекообразное  существо  с  лохматой  головой  на   короткой   шее.
Всматриваюсь. Нет, существо сидит не на корточках,  погрузилось  почти
по грудь в воду. Поправляюсь - в  асфальтовую  тину.  Я  вижу  его  со
спины. Оно заросло короткой шерстью.  Из  мощной  бочкообразной  груди
порою вылетают  шумные  вздохи.  Первоначальный  страх  сразу  прошел.
Понимаю, существо, попавшее в такую беду, не может мне угрожать.  Оно,
видно, давно сражается за свою жизнь - ближние кусты вырваны с  корнем
и валяются в  воде  вокруг  бедняги.  Кто  же  это?  Человек?  Большая
обезьяна? Он, наверное, заметил меня  сразу,  как  только  я  вошел  в
лозняк, и притаился.  Потом  наблюдал,  как  я  пытаюсь  выбраться  на
твердый берег. Я  решил,  что  передо  мною  большая  человекообразная
обезьяна. Пытаюсь представить себе, как бы сложились  наши  отношения,
если бы мы встретились на берегу или на дереве. Зверь, видно по всему,
могучий, а вот из трясины не способен вырваться.  Я  отошел  от  воды.
Ниже пояса меня покрывал толстый слой асфальтового  месива.  Его  надо
как-нибудь соскоблить, пока  не  подсохло.  Отламываю  пучки  лозы,  -
черное месиво очень неохотно расстается с моим телом,  но  в  конечном
счете уступает. Чувствую на себе испытующие взгляды большой  обезьяны.
Когда она поняла, что я  тоже  наблюдаю  за  нею,  перестала  таиться.
Из