нужден  был  сдерживать свои
чувства.  А потом...  Он мог даже доложить Верховному инквизитору Венеции,
что Фанатик необъективен в расследовании...  Вдруг Фанатика сместят и дело
будет вести Сочувствующий?  И письмо к папе тоже сыграет свою роль.  Он же
такой просвещенный,  наш святейший отец! Он наверняка не знает, что творят
инквизиторы от имени его...
     И  спадает темная вода.  Оседает сомнение.  Узник пускается на  новый
круг надежды.  Безумный,  изнурительный круг.  Все  возвращается на  круги
своя. Все возвращается. И чем сильнее овладевает тобой надежда, тем глубже
будет  колодец отчаяния,  в  который толкнет она  потом,  развеявшись,  не
сбывшись.
     Гаснет свеча.  Но он давно уже научился видеть в  темноте.  А  может,
просто запомнил скорбную дорогу отчаяния и надежды.  Три шага вперед и три
шага назад.  Не так уж трудно запомнить.  Ходит, ходит, пока не выбивается
из сил.  Потом падает на несчастное ложе свое.  И  не может сомкнуть глаз.
Нет для узника яда страшнее надежды.  Но и  друга у  него нет этой надежды
верней.   Только   одна   она   поддерживает  силы,   помогает   дождаться
освобождения,  дает мужество дойти до  эшафота.  Это  опиум наркомана.  Он
ежечасно  губит  высохшее,   изможденное  тело.  Но  попробуй  отнять  его
совсем...
     Незаметно Мирандо засыпает.  Но  сон так напоминает явь!  Однообразие
тюремных  снов,  их  изнурительная власть,  их  обессиливающая реальность.
Хрипит и мечется на узкой койке несчастный издерганный человек.  Даже если
утром он проснется свободным,  кто возместит ему навечно утраченное в этих
стенах?  Утраченное что?  Этого не  рассказать.  Передать это  невозможно.
Только те,  кто  получает свободу,  постепенно,  через много дней начинают
понимать,  что  они  потеряли в  тюрьме.  С  этого  момента она  все  чаще
прокрадывается в их сны. Она никогда не выпускает узника.
     На свободе-воле гуляет пожизненно осужденный.
     Чем   отличается   пожизненно  осужденный  от   осужденного  навечно?
Осужденного навечно  даже  хоронят в  тюрьме.  Тем  и  отличается.  Святая
церковь осуждает навечно. Что для нее бренная жизнь?
     Мирандо проснулся в какой-то странной комнате,  выкрашенной блестящей
белой краской.  Не  мог понять,  где находится.  За толстыми вертикальными
прутьями было  матовое окно.  Большие круглые часы  еле  слышно тикали над
кроватью.  Странные часы.  Плоские. Без маятника. Один только циферблат со
стрелками.
     Пошевельнулся.  Хотел приподняться и оглядеть комнату. Со стоном упал
на  подушку.   Все  тело  блокировала  боль.  Разбитые,  воспаленные  губы
совершенно высохли и  запеклись черными сгустками.  Он  не мог припомнить,
когда и  как его избивали.  Твердо знал,  что заснул через некоторое время
после того,  как погасили свечу в  его каменном мешке.  А проснулся в этой
белой  комнате.  Прутья тоже  выкрашены белой краской.  Но  решетка всегда
остается решеткой, независимо от цвета.
     Еще  раз  попытался подняться.  Превозмогая боль,  кое-как  оперся на
правый локоть. Левая рука, почему-то невероятно толстая, была забинтована.
Бинт  очень  странный.  Тонкий  и  крупноячеистый.  Совершенно неизвестная
материя,  во всяком случае,  не полотно.  И  одет он в  какую-то полосатую
куртку.  Был уверен,  что видит эти коричневые и белые полосы первый раз в
жизни.
     Показалось,  что где-то  капает вода.  Прислушался.  Как будто сзади.
Отвернулся от  окна  и,  заглушая закушенной губой  стон,  перевернулся на
живот.  Белая дверь с круглой стекляшкой, очевидно волчок. Справа от двери
странная  белая  чаша  с  блестящими металлическими завитками,  с  которых
медленно срываются капли. Наверное, водопровод. Такой роскоши не позволяют
себе даже многие владетельные особы.  Водопровод специально для  узника...
Усмехнулся.  Подставил кулак под подбородок.  Оперся на локоть.  Посмотрел
вверх.  С потолка свешивались две веревки.  Короткая веревка заканчивалась
какой-то  стеклянной колбой,  внутри  которой поблескивал окутанный тонкой
проволокой стеклянный столбик; длинная - петлей.
     До петли можно было дотянуться рукой. Со странным спокойствием, будто
это касалось кого-то другого,  а не его,  Мирандо понял,  что приговорен к
удушению. Подивился, что аутодафе должно произойти в камере. Но разве весь
процесс его не был сплошным нарушением правил?
     Беззвучно отворилась дверь. Вошел высокий человек в белой распахнутой
мантии.  Мирандо показалось,  что  он  однажды уже видел такую же  коротко
остриженную голову.  И  эти  уши,  опасные,  клиновидные волчьи  уши.  Под
мантией был странный черный костюм. Серебряное шитье, серебряные пуговицы,
сверкающие сапоги. Под самым подбородком черный крест с мечами.
     Мирандо решил, что это гроссмейстер какого-нибудь тайного ордена.
     Человек зачем-то  взял его незабинтованную руку.  Сжал двумя пальцами
запястье.  Некоторое время подержал так.  Потом опустил. Достал из кармана
мантии блестящую коробочку.  Открыл. Вынул стеклянную трубочку с блестящей
пуговкой.  Насадил на блестящий кончик иглу.  Раздавил крохотную склянку с
желтой жидкостью.  Сунул туда  иглу.  Оттянул пуговку,  и  желтая жидкость
перешла в трубочку.
     Как  завороженный Мирандо  следил  за  этими  непонятными действиями.
Гроссмейстер явно  свершал какой-то  обряд.  Опять взял  Мирандо за  руку.
Завернул полосатый рукав.  Мокрой белой  тряпочкой протер кожу  под  самым
локтем.  Резко всадил иглу.  Мирандо вздрогнул.  Но  все уже было кончено.
Человек в  белой  мантии  вырвал иглу  и  потер  мокрой тряпочкой уколотое
место. Оно почти не болело.
     Он что-то сказал, но слова его были чужими.
     - У  тебя осталось еще два часа,  -  неслышный голос изнутри объяснил
Мирандо слова Гроссмейстера.  - Два часа, понял? Не затрудняй нас и сделай
это сам.  Ты же не хочешь, чтобы повторилось вчерашнее? Не так ли? Поэтому
будь умницей.  Иначе тебе будет еще больнее.  Намного больнее.  Ты  понял?
Тебе будет так больно,  что ты станешь молить о той милости,  которая тебе
дана сейчас. Послушай моего совета и не тяни.
     Черный   Гроссмейстер  в   белой   мантии   собрал  свои   ритуальные
принадлежности в  блестящий  ларец.  Уходя,  легким  прикосновением тронул
петлю, и ее тень закачалась на захлопнувшейся двери.
     (Запись в лабораторной тетради: пересечение континуумов.)
     Лежа  в  темноте,  Мирандо  вспоминал удивительный сон.  Лихорадочной
прохладой  веяло  от  стен.  Мертвая  тишина  стояла  в  крохотной камере,
каменном мире,  который плыл  через  ночь.  Постепенно смирялись учащенные
удары сердца. Но что это?
     Чуть  слышно лязгнул люк.  Затеплился красный огонек и  заколыхался в
фонаре под потолком.  Шарахнулась длинная тень от чьей-то руки,  и  черный
провал захлопнулся. Впервые Мирандо видел, как меняют свечу.
     Но он даже не заметил этого.  Все воспроизводил в  памяти этот только
однажды слышанный прежде грустный проникновенный голос Сочувствующего:
     - Крепись.  Избавление близко.  Постарайся избегнуть ловушек, которые
приготовил тебе следователь.  Я помогу тебе, - шепнул Сочувствующий, когда
меняли свечу.
     Горячие благодарные слезы переполнили глаза. Мирандо плакал беззвучно
и жарко. И красноватый свет причудливо переливался в его мокрых ресницах.
     Отныне он  знал,  что у  него есть союзник.  Живая человеческая душа,
готовая  помочь  ему  в  бесконечных  блужданиях  по  кругам  ада.   Какая
всепоглощающая радость! Она переполняет его. Отныне нет места отчаянию!
     Сомнение оставило его.  Тяжесть расплавлялась в слезах. Он поднялся с
убогой постели преображенным.  Но всего лишь миг продержалась его свобода.
Короткий миг,  за который не успеть даже подумать о том, почему в эту ночь
ему ничего не подмешали в питье.
     Взвыла, заскрипела могильная плита двери. Треск факелов и звон оружия
ворвались из гулкого коридора.
     - Мирандо! На допрос!
     Он  торопливо плеснул на руки воды из кувшина.  Провел мокрой ладонью
по глазам.
     - Быстрее! Выходи!
     Кавалер стражи положил на  плечо свою  тяжелую рыцарскую руку и  чуть
подтолкнул узника вперед.
     Мирандо шел  на  допрос без страха.  Шел с  чувством,  которое больше
всего  напоминает радостное  и  тревожное  ожидание.  Так  отправляются на
битву,  счастливый исход  которой предрешен.  Враг  коварен,  изворотлив и
злобен.  Но  оружие  проверено,  резервы  подтянуты,  а  союзники верны  и
несокрушимы.
     Мирандо  не   сомневался,   что   Друг,   как   он   теперь   называл
Сочувствующего, поможет ему. Вместе они одолеют Фанатика.
     Затхлостью веяло из сумрачных подземелий,  кровью и  нечистотами.  Но
ветер свободы уже ласкал лицо.
     С тихой улыбкой предстал он перед черным столом. Готовый приступить к
пытке  палач  и  хитроумные  орудия,   приспособленные  для  того,   чтобы
сподручнее дробить кости и рвать человеческую плоть, не пугали его. Он уже
вознесся над  этим.  Чужие  несчастливые жребии.  О  них  позволительно не
думать, когда есть Друг.
     Друг  сидел за  столом один.  Поднял голову от  бумаг.  Едва  заметно
улыбнулся и  тотчас же  зарылся в  свои  протоколы.  И  словно из  шелеста
допросных листов родился шепот.
     - Специальный декрет  предписывает инквизиторам на  местах посылать в
Рим  краткое  изложение  обвинений,   предъявляемых  подследственным.  Его
святейшество лично читает каждую аннотацию.  Он в курсе всех дел,  которые
находятся в производстве. Понимаете?
     Мирандо только  пошевелил губами.  Ничего  он  не  сказал,  ничего не
ответил. Весь напрягся, подался к столу, чтобы ни слова не пропустить, все
расслышать.
     - Дело ваше изложено самым невыгодным образом.
     Опять   застучало,   задергалось  сердце.   Обессиливающая  усталость
разлилась по ногам. Медленно стала подниматься выше.
     - Великий инквизитор требует вашей выдачи. Но...
     Шепот  смолк,  и  лишь  бумага  шелестела  в  полных  молочно-розовых
пальцах.
     А Мирандо замер,  как перевернутый на спину жук.  Ждал, что последует
за этим <но>.  Крутого перелома ждал, надеялся на поворот к благоприятному
исходу.  Не может быть плохо до конца, когда появляется <но>. За этим <но>
следует изменение к лучшему. Оно - граница.
     - Но...  дож  упорно противится.  Венецианский сенат  ревниво бережет
свой суверенитет.  Мне определенно обещали,  что вас не  выдадут.  Это уже
очень хорошо. Очень! А тем временем я...
     Бархатный занавес за спиной Друга всколыхнулся.
     - Хочу ознакомить вас с обвинительным заключением, - быстро и холодно
сказал Друг.
     - Подследственный сможет  ознакомиться с  обвинительным заключением в
камере,  -  резко  оборвал его  вошедший Фанатик.  Уселся на  свое  место.
Подозрительно огляделся.  Серые  глаза  холодно поблескивали в  затененных
глубоких впадинах.  Остался таким же прямым и строгим. Облачился сегодня в
одеяние полковника доминиканцев.  Белый  знак  ордена  Христа  качался под
золотой  короной.   Высшая  награда  папской  курии.   Лицо   заслуженное,
вознесенное над другими.
     - Ваше  дело  закончено,  -  длинный костлявый палец свой  нацелил он
прямо в лицо подследственного.  -  Копию вы получите под расписку. Еще вам
дадут  бумагу  и  письменные  принадлежности.  Защитительную  версию  свою
надлежит  передать  нам.  После  этого  ваше  дело  будет  рассмотрено  на
заседании конгрегации Святой службы...  Есть ли  у  вас вопросы по  поводу
процедуры?
     - Нет...  Как будто нет, - ответил Мирандо, силясь глотнуть слюну. Но
рот его оставался сухим.
     - Тогда я хочу дать вам один совет,  -  Фанатик усмехнулся. - Я делаю
это не  из  ложного чувства сострадания,  а  во  имя более высокой любви к
ближнему своему,  воплощенной в  понятии  долга...  Когда  вы  внимательно
ознакомитесь с обвинительным заключением,  то,  возможно, подивитесь тому,
что инкриминируется вам богохульство, кощунство и богопротивное поведение,
а  не  еретические убеждения ваши.  Тому  есть  глубокая причина.  Чем,  к
примеру,  оправдаете вы насилие, учиненное вами над юной Метеллой, которое
привело к ее смерти?
     - Это ложь! Злобный навет!
     - Сидите,  сидите, - холодно улыбнулся Фанатик. - Лучше смирно сидеть
здесь,  чем висеть на дыбе... Итак, вы говорите, ложь. Но что есть ложь? И
что есть истина? То, что истинно для меня, ложно для вас. Не так ли? Вы же
сами проповедуете это.  Посему истинное для  вас для меня остается ложным.
Обвинение сможет по всем пунктам доказать,  что, будучи посвященным в сан,
вы принудили вступить в греховную связь...
     - Вы никогда не докажете этого! Я потребую вызвать свидетелей.
     - Не  смейте прерывать меня!  Право прерывать речи принадлежит только
мне...  Повторяю,  обвинение докажет  все,  что  потребуется.  Слуги  дома
Метеллы и жених Горации граф Кавальканти выступят как свидетели обвинения.
     - Я  назвал  Кавальканти  в  качестве  наветчика,   это  отводит  его
показания! Кроме того, герцог Метелла не допустит...
     - Допустит.  Старый герцог умер.  В  материальном облике своем он  не
сможет явиться на суд.  Что же касается Кавальканти, он все же выступит на
суде,  хотя,  как вы правильно полагаете, показания его решающего значения
иметь не будут.  Но,  кроме графа, есть иные свидетели. Далее. Богохульные
речи ваши и чернокнижные занятия, как вы сами понимаете, доказать не столь
уж трудно. В моей практике это, во всяком случае, всегда удавалось.
     - Вы имеете в виду оговор?
     - Не  будем  спорить более об  истине.  Понятие это  неопределенное и
весьма субъективное.  Истинно то,  что  полезно.  А  коль  скоро осуждение
такого еретика, как вы, для церкви полезно, то предъявленные вам обвинения
- истина.
     - Странно слышать это от служителя церкви, от офицера Святой службы.
     - Не правда ли?  Мне тоже так кажется...  А как вы полагаете,  святой
отец? - Он всем корпусом повернулся к Другу и с заледенелой улыбкой ожидал
ответа.
     Но тот молчал. Угрюмо и настороженно.
     - Продолжим наш  разговор,  -  голос  Фанатика  становился все  более
живым,  и Мирандо стало казаться, что инквизитор просто смеется над ним. -
Я  ожидал от  вас большей гибкости,  фра Валерио.  Очевидно,  мне придется
подать вам пример истинной диалектики.  Как вы поняли,  надеюсь, обвинения
будут  предъявлены самые  простые и  конкретные.  Их  трудно отвести,  они
понятны массам, и приговор будет встречен всеобщим одобрением. И не стыдно
вам идти на  костер за деяния,  которые...  Но не будем говорить больше об
этих деяниях.  Важно,  что церковь не  предъявляет вам обвинений по поводу
вашего учения. Вы понимаете, что это значит?
     - Нет.
     - А вы подумайте!
     - Я отказываюсь понимать вас.
     - Напрасно...  Мне кажется, вам любопытно будет узнать, что следствие
не считает возможным осудить вас за громогласное высказывание истины.
     - Что вы  хотите сказать этим,  святой отец?  Зачем вы  мучаете меня?
Издеваетесь надо мной!
     - О  мой  любезный брат!  Успокойтесь ради  всего  святого.  В  своих
взглядах на сферу неподвижных звезд вы не столь уж оригинальны.  Мы сожгли
нескольких последователей доктрины  множественности обитаемых  миров.  Это
были превосходные оппоненты. И, видите ли, они постепенно переубедили нас.
Смешно в  наш  просвещенный век утверждать,  что Земля -  центр вселенной.
Конечно, это не так...
     - Тогда почему я здесь?  Почему? - Мирандо временами казалось, что он
сходит с ума.  - Неужели за те столь естественные и заурядные прегрешения,
которые сам папа отпустил мне в Риме?
     - Конечно,  нет...  Отпущение грехов  обратной  силы  не  имеет.  Но,
запомните это хорошенько, вы пойдете на костер, если станете упорствовать.
Я говорю с вами предельно откровенно.  Обращаюсь к разуму вашему.  Крайних
мер мы к вам не применяли,  все надеялись на трезвый ум ваш,  фра Валерио.
Не заставляйте нас раскаиваться в  ошибке.  Поймите наконец,  что не стоит
отдавать жизнь  и  имущество ради  истины.  Любой  ищущий  и  образованный
человек сегодня понимает, что космогония Платона или Аристотеля безнадежно
устарела.  Но час для переоценки ценностей еще не настал,  вот в чем дело.
Истина,  которую вы любовно вынашиваете под сердцем,  преждевременна.  И в
этом основная суть.  Здесь вопрос не гносеологии,  а  политики.  Чистейшей
политики.  Вы философ,  а не политик.  Посему предоставьте делать политику
людям сведущим.  Не портите им игру.  Массы еще не созрели для новых идей.
Поэтому  идеи  эти  только  подорвут  старую  веру,  приведут к  духовному
вакууму, ничего не давая взамен. Церковь учит: люди живут только на земле,
а небеса принадлежат ангелам.  Пока эту аллегорию понимают буквально,  она
должна   оставаться  незыблемой.   Когда   обыватель  созреет  для   более
рациональной истины,  она  сама незаметно и  безболезненно придет к  нему.
Может,  это  будет через пятьдесят лет или через двести...  Кто знает?  Но
такой день,  безусловно,  наступит.  Ну и  готовьтесь к  нему!  Работайте,
философствуйте в своем кабинете,  но зачем выступать с проповедями?  Зачем
нелегально пропагандировать свое учение? Понимаете теперь, в чем тонкость?
     Вы  выдающийся мыслитель,  который прославит святое  учение в  веках.
Оставайтесь им,  и  мы  создадим вам  все  условия для  работы.  Только не
вмешивайтесь в политику.
     Церковь не питает к вам никаких мстительных чувств.
     Пусть богохульства ваши останутся у  вас  на  совести.  Мы  не  хотим
делать  из  вас  мученика.  Довольно  мучеников!  Этак  можно  сжечь  всех
способных людей. Но... надеюсь, теперь вы понимаете, чего от вас ждут?
     - Покаяния?
     - Нет.
     - Публичного покаяния?
     - Нет!  Публичного отречения!  Отречения  от  идей,  которых  вам  не
инкриминируют.  Понимаете? Более того, мы ждем от вас обоснования ложности
этих  идей!  Ваша  истина,  которая  открылась вам,  как  я  уже  говорил,
преждевременна,  и церковь надеется, что вы поможете сдержать шествие этой
истины.  Нам нужен ваш авторитет...  Не правда ли,  святой отец,  мы,  как
никогда, откровенны с подследственным?
     Друг продолжал упорно молчать.
     - Не  отвечайте мне сейчас.  -  Фанатик встал.  -  Мы дадим вам время
поразмыслить над нашим предложением...  Стража!  -  он хлопнул в ладоши. -
Уведите арестованного в  камеру.  -  Затем он склонился к  Мирандо и  тихо
сказал: - Вам принесут обвинительное заключение, перо и бумагу. Подумайте,
что вы будете писать, фра Валерио, защитительную речь или отречение... Это
будет ваш ответ на мое предложение.  Не торопитесь.  Подумайте,  - услышал
Мирандо  за  спиной,  и  чугунная  дверь  захлопнулась.  Словно  вздохнуло
чудовище.
     <Единственным критерием при  решении вопроса,  должна  ли  пропаганда
оперировать   истиной   или   ложью,    служит   правдоподобие.    Вымыслы
целесообразны,  если  они  не  могут быть опровергнуты>,  -  сказал доктор
Геббельс на заседании.
     (Запись в лабораторной тетради: экспериментальная флюктуация.)
     ...Офицер Святой службы вручил ему  копию  обвинительного заключения.
Велел расписаться.  Проставить дату (год, месяц, день от рождества господа
нашего Иисуса Христа). Мирандо не знал даже, который теперь месяц. Написал
так,  как сказал офицер.  Принесли пюпитр,  чернильницу, несколько перьев.
Все  были  хорошо очинены.  Бумагу дали  самую лучшую.  Даже  песочницу не
позабыли.   Мирандо   потребовал  циркуль.   Офицер   изумился:   <Зачем?>
<Действительно,  зачем?>  -  подумал Мирандо.  Не станет же он вычерчивать
звездные сферы.  С кем спорить и по поводу чего?  Какую истину доказывать?
От него ждали совсем другого.
     Даже надеясь на лучшее,  он не верил в близкую свободу.  Самым мягким
наказанием  была  бы  пожизненная ссылка  в  отдаленный монастырь.  Сейчас
свобода придвинулась к  самому  порогу камеры.  Оставалось только написать
текст отречения.  Он мог писать теперь круглые сутки.  Офицер сказал,  что
стоит ему только постучать в дверь, как к его услугам будет лампа